Апрункул также уговорил Юлиана поставить рядом со своими изображениями изображения богов: мол, если кто-нибудь в знак почтения к императору воскурит перед его изображением фимиам, он одновременно, хочет того или нет, почтит и богов. Эта идея также пришлась многим не по вкусу, но Юлиан об этом умалчивает.
Юлиан Август
Не прошло и недели, как я распорядился тронуться в Константинополь. Не буду подробно описывать наше тогдашнее ликование. Даже зима, самая морозная за много лет, не в силах была его остудить.
Мела вьюга, когда мы миновали Сукки и спустились во Фракию. Ночь мы провели в древнем Филиппополе, а потом двинулись на юг. Еще не наступил полдень, а мы уже достигли Гераклеи - города в пятидесяти милях от Константинополя, где меня ожидал сюрприз. К моему изумлению, на городской площади выстроилась большая часть членов сената и Священной консистории, которые поспешили мне навстречу.
Я был совсем не готов к торжественному приему. После нескольких часов в седле я был весь покрыт грязью и валился с ног от усталости; кроме того, мне отчаянно хотелось по нужде. Представьте себе картину: новоиспеченный император, с ног до головы покрытый пылью, глаза у него слезятся от утомления, мочевой пузырь переполнен, а ему приходится принимать участие в медленной, размеренной церемонии и выслушивать велеречивые приветствия почтенных сенаторов! При этом воспоминании меня разбирает смех, но тогда я изо всех сил старался казаться милостивым и любезным.
Спешившись, я направился через площадь к дому префекта. Я шел по проходу между шеренгами гвардейцев-доместиков… они так называются, потому что расквартированы непосредственно в переднем портике Священного дворца. Производя смотр этого нового пополнения своей армии, я сохранял хладнокровие. В большинстве это были германцы в богато украшенных доспехах… вот, пожалуй, пока и все. Они, со своей стороны, изучали меня с нескрываемым любопытством и тревогой, что вполне объяснимо. Немало императоров в прошлом побаивались своей охраны.
Я поднялся по ступенькам и вошел в дом префекта. Здесь меня ожидали, выстроившись в ряд, знатнейшие вельможи Римской империи; при моем приближении они опустились на колени. Я попросил их подняться. Терпеть не могу, когда старики, годящиеся мне в деды, падают передо мной ниц. Не так давно я пытался упростить придворный церемониал, но сенат не утвердил моего указа - ничем из них не выбить привычки к холуйству! Они доказывали мне, что примерно такой же церемониал существует при дворе персидского царя и мне не к лицу вести себя иначе, а то народ перестанет меня бояться и чтить. Глупости! Впрочем, мне сейчас не до того, на очереди более серьезные преобразования.
Первым меня приветствовал Арбецион. В год моего назначения цезарем он был консулом. Ему сорок лет, он энергичен и на вид суров. Родившись в крестьянской семье, Арбецион вступил в армию простым солдатом и сумел стать командиром всей римской конницы, а затем и консулом. Раньше он метил на место Констанция, теперь на мое. С такой личностью можно справиться двумя способами. Можно его убить. Можно также завалить его по уши работой и держать при себе, не спуская при этом с него глаз. Я выбрал второе, так как давно заметил: если человек достаточно честен и благонамерен, но к тебе относится плохо, последнее ему следует простить. Тех, кто честен в общественных делах, надо к себе приближать, каковы бы ни были ваши личные счеты; в то же время от преданных, но бесчестных людей следует избавляться.
Арбецион приветствовал меня от имени сената, хотя и не был его председателем.
- Мы готовы выполнить любую волю Августа - любую… - произнес он вслух, но по гордому и надменному тону чувствовалось: этому не бывать.
- …и приготовить все к торжественному въезду государя в столицу, как того требует церемониал! - донеслось до меня, и я увидел, что из толпы сенаторов навстречу мне вышел дядя Юлиан. Его трясло от волнения и от малярии, которую он приобрел в бытность наместником в Египте. Я радостно его обнял. Мы не виделись семь лет, хотя, преодолевая страх, старались переписываться регулярно. Дядя за эти годы сильно сдал: лицо осунулось, желтая кожа покрылась морщинами, глаза ввалились, но в тот день он весь сиял. Взяв его под руку, я обратился к сенату:
- Ваш поступок тронул меня - не так уж часто сенат покидает столицу, чтобы встретить ее первого жителя, скорее наоборот, это я должен прийти к вам, своей ровне, и делить с вами тяготы власти. Вскоре мы встретимся в Константинополе, и вы получите от меня подобающие вашему сану знаки уважения, а пока хочу объявить лишь об одном. Подобно Адриану и Пию Антонину, я не возьму с провинций коронационных денег. Наша империя слишком бедна, чтобы приносить мне дары. - Мои слова встретили рукоплесканиями. Что-то еще промямлив, я пожаловался на усталость и вышел. Префект Гераклеи повел меня в комнаты. Он кланялся, спотыкался, путался у меня под ногами, пока наконец мое терпение не лопнуло и я не возопил: "Ради Гермеса, где тут можно помочиться?!" Так величественно началось царствование нового императора, прибывшего на восток своей империи.
В доме префекта была небольшая баня. Отмокая в бассейне с горячей водой, я с наслаждением вдыхал обжигающий пар, а дядя Юлиан тем временем рассказывал мне о том, что происходило при дворе.
После смерти Констанция Евсевий прощупывал нескольких членов Священной консистории, не согласятся ли они провозгласить императором Арбециона, Прокопия… или меня. - Тут дядя робко улыбнулся. Он спешил упредить осведомителей и рассказать об этом лично.
- Разумеется, - сказал я, не отрывая глаз от того, как пятнышко пыли из моей бороды, чем-то похожее на серое облачко посреди ясного неба, медленно движется в дальний угол бассейна, где стоял чернокожий раб. Он держал в руках губки и полотенца и был готов по первому знаку пустить их в ход. Ему было невдомек, что я никогда не позволяю банщикам ко мне прикасаться.
- Каков же был ответ консистории?
- Трон по праву престолонаследия принадлежит тебе.
- Тем более что я был в каких-нибудь нескольких сотнях миль.
- Вот именно.
- Где Евсевий?
- Во дворце. Занят подготовкой к твоему прибытию. Он все еще хранитель священной опочивальни. - Тут дядяулыбнулся. Зажмурившись, я ушел под воду, а когда через мгновение вынырнул, на скамье рядом с дядей уже сидел Оривасий.
- Разве так приближаются к священной особе императора? - И я с притворным гневом ударил по воде и окатил как следует Оривасия; перепало и на долю дяди Юлиана. Они оба рассмеялись, а я вдруг спохватился и даже встревожился. Вот так и рождаются тираны! Сначала невинные шуточки: сенаторов в бане обрызгает или, скажем, угостит приближенных за обедом бутафорской едой из дерева, потом еще что-нибудь в том же духе, и, что бы ни сотворил, все подобострастно смеются, находя забавными даже самые нелепые выходки. Затем подобные затеи приедаются, и однажды император насилует чужую жену, да еще на глазах у мужа, а то возьмется за мужа в присутствии жены. Но вот уже и этого мало: и муж, и жена подвергнуты пыткам, а затем отправлены на казнь. Как только дело дойдет до убийств, император уже не человек, а лютый зверь - сколько их уже перебывало на римском троне! Я кинулся извиняться перед дядей и даже перед Оривасием, хотя мы с ним как родные братья. Ни тот ни другой так и не догадались, с чего это я так каюсь.
Оривасий пришел рассказать, что консистория запрашивает, кого я намечаю в консулы на следующий год.
- Ну а ты, дядюшка, что скажешь?
- Нет, это мне не по карману. - Таков уждядяЮлиан: вечно жалуется на бедность, а сам богат, как Крез. Кстати, в наше время должность консула обходится не так дорого, как прежде. Оба консула делят расходы на устройство состязаний, которые им надлежит финансировать, пополам, да и император не скупится - выделяет средства из своей личной казны.
- Думаю, Оривасий, тебе это тоже не по нраву?
