Епископы, которым я, казалось, в прямом и переносном смысле испортил всю обедню, были вне себя от ярости и как можно громче затянули молитву. Я вышел. У дверей ждали служанки Елены.

- Царица умерла, - спокойно сказал я, так как в эту минуту ничего не ощущал. Женщины в голос зарыдали. - Обмойте и обрядите тело, - строго приказал я, - и чтобы никаких слез.

Они скрылись за дверью. Я оглянулся. Кругом были вещи, принадлежавшие Плене: одежда, которую она носила, драгоценности, которых касалась ее рука. Внезапно кто-то тронул меня за плечо. Рядом стоял Оривасий.

- Странно, - сказал я ему после долгого молчания. - Никак не могу разобраться в своих чувствах.

- Ты должен чувствовать только одно - облегчение. Кончились наконец ее муки.

- Все мы игрушки в руках Божьих, а он, как младенец, играет нами: то поднимет вверх, то бросит вниз, а если пожелает, то вообще сломает.

Так кончилась моя семейная жизнь. Тело Елены отвезли в Рим и похоронили в мавзолее, где лежали останки ее сестры Констанции и нашего сына. Я не забыл ее последнюю волю - крышу виллы покрыли новой черепицей. Елене, когда она умерла, было сорок два года, мне - двадцать восемь. На следующий день после смерти жены я дал обет безбрачия. Это был дар Кибеле за ее многочисленные благодеяния.

Шестого ноября 360 года исполнилось пять лет со времени моего вступления в должность цезаря (у римлян это называется "юбилеем"), и я решил, что такое событие следует отметить с размахом. Хорошо известно, как я отношусь ко всяким состязаниям, боям гладиаторов, кровавому избиению животных. Эти так называемые представления мне глубоко претят, но человеку, облеченному властью, приходится пересиливать себя в интересах дела и считаться со вкусами толпы, заполняющей ипподромы, стадионы и цирки. Много раз мне приходилось проклинать первых консулов Римской республики, учредивших эти разорительные и к тому же на редкость скучные зрелища, но обычай есть обычай, и, насколько это в моих силах, я стараюсь его исполнять, тем более что игры имеют большое значение. Все очень просто. Если игры или состязания успешны, популярность государственного деятеля несопоставимо возрастает, и наоборот.

Мне говорили, что игры во Вьене в тот год удались на славу. Не могу этого подтвердить, так как появлялся на них редко, но уж если показывался народу, то, как подобает Августу, надевал на голову тяжелый золотой венец. Сейчас я уже с ним совсем свыкся, и он для меня прежде всего символ бога-солнца. Вид у меня был вполне царственный, и даже Оривасий находил, что я сильно выиграл, расставшись с ненавистной ему выцветшей пурпурной повязкой, которую носил прежде. "Вылитый директор гимнасия", - ворчал он.

Моя переписка с Констанцием продолжалась, по-прежнему в самых изысканных и учтивых выражениях. В ноябре он выразил мне соболезнования по поводу смерти жены, я ответил благодарственным письмом. Затем в декабре я послал ему поздравления по случаю его бракосочетания с антиохийской дамой Фаустиной. Мы продолжали посылать друг другу вежливые письма, а готовились к войне.

В декабре произошло еще несколько событий, заслуживающих внимания. Однажды вечером я занимался фехтованием. Мне приходится упражняться в нем почти ежедневно: я поздно стал солдатом, и мне требуется больше усилий, чем другим, чтобы познать в совершенстве все тонкости боевого искусства и держаться в форме. Внезапно ремень моего щита лопнул, рукоятка отломилась, и щит со звоном упал на землю на виду у всего легиона петулантов. Прежде чем солдаты успели истолковать это как дурное предзнаменование, я поднял руку, все еще сжимавшую рукоятку, и крикнул: "Смотрите, то, что в моей руке, я держу крепко!" Все с облегчением вздохнули - что бы ни случилось, Галлию я из рук не выпущу. Но у меня от этого происшествия остался на душе неприятный осадок, это чувство не покидало меня вплоть до самой ночи, когда я заснул и мне снова явился гений-хранитель Рима. Его голос звучал отчетливо. На сей раз это были стихи, в которых воля богов выражалась как нельзя яснее:

Только Юпитер войдет в созвездие Водолея, Между тем как Сатурн подойдет к двадцать пятому градусу Девы, Констанций, царь азиатский, конца этой жизни столь милой достигнет С горем и сердцем тяжелым.

Наутро я рассказал об этом сновидении Оривасию, а он пригласил Мастару, лучшего из этрусских астрологов. Тот составил гороскоп Констанция, и оказалось, что императору осталось жить всего несколько месяцев. Мастара даже определил приблизительную дату его смерти: где-то в июне 361 года. Но как бы ни были обнадеживающи небесные знамения, я не позволял себе расслабиться и настойчиво готовился к схватке.

Храня верность своему государю, преторианский префект Небридий относился ко мне враждебно - именно за это я его уважал и питал к нему искреннюю симпатию. Он не строил против меня козней и не плел заговоров; поэтому я сохранил за ним его должность, хотя и ограничил круг его обязанностей чисто ритуальными. Отношения у нас сложились достаточно доброжелательные, и тем не менее он не упускал случая поставить меня в неловкое положение. Однажды это ему блестяще удалось.

Каждый год шестого января у галилеян что-то вроде праздника. Он называется "Богоявление" - день, когда якобы крестился их пророк. Подозревая, что я недолюбливаю галилеян, Небридий объявил горожанам, что во время праздничных богослужений я буду присутствовать в галилейском храме - роскошной базилике, недавно построенной на щедрые пожертвования Елены. Узнав об этом, я пришел в бешенство, но не решился подать виду. Что касается Оривасия, то его мое затруднительное положение только забавляло.

Волей-неволей мне пришлось провести битых два часа, созерцая бедренную кость какого-то негодяя, сожранного римскими львами, и внимая бесконечной проповеди епископа, в основе которой лежал призыв ко мне употребить данную мне Богом власть на искоренение арианской ереси. В одном месте он, желая ко мне подольститься, даже намекнул, что если Констанций - арианин, а я, будучи во всем ему противоположностью, возможно, никеец, то истинная вера (которую, особо подчеркнул он, к тому же исповедует большинство), будучи поддержана мною, станет нерушимым столпом моего престола. Столп он, по-видимому, упомянул в переносном смысле или имел в виду кариатиды галилейских храмов. Когда настало время молитвы, устами я обращался к Назарею, но в сердце моем властвовал Зевс.

Зима прошла в напряженном ожидании. К весне военные приготовления были закончены, требовалось лишь знамение. Я послал эмиссаров в Рим узнать, что написано обо мне в "Сивиллиных книгах", однако префект Рима не допустил их в святилище. Тогда один сочувствующий мне жрец как-то сумел заглянуть в книгу, где описана наша эпоха. Он тайно сообщил: да, мне действительно суждено стать следующим римским императором. Мое царствование будет бурным, но продолжительным. А что мне еще нужно, кроме времени? - времени, чтобы вернуть юность одряхлевшему миру, сменить зиму весной, освободить Единого Бога от безбожного трехглавого чудища? Дай мне двадцать лет, о Гелиос, и вся Вселенная будет восхвалять твой свет, который проникнет в самые мрачные закоулки Тартара! Точно так же, как Персефона вернулась к Деметре, я возвращу своих современников - живых мертвецов в твои объятия, которые суть свет, которые суть жизнь, которые суть все.

В апреле я узнал, что германское племя короля Вадомара перешло границу и разоряет окрестности Рэции. Эта весть меня не на шутку удивила. Всего два года назад мы с Вадомаром заключили вечный мир и не давали ему никакого повода к недовольству. Вадомар был человеком воспитанным. Он получил образование в Милане. К тому же он был чрезвычайно осторожен. Стоило послать несколько легионов, как он тотчас приносил тысячу извинений и поспешно возвращался на свою сторону Рейца. Открытое выступление против меня означало только одно: Вадомар исполняет приказ Констанция.