- Так продолжать ли нам вычисления, верховный жрец? - бесстрастным тоном спросил Мастара. Он держался так, как положено жрецу по отношению к тем, кто выше его рангом, - учтиво, сдержанно и покорно.

- Нет, - твердо ответил я. - Не вижу необходимости. Однако, поскольку не исключено, что в войска просочились слухи о первом истолковании божьего знамения, я хотел бы попросить вас огласить второе, истинное.

Отвесив поклон, Мастара в сопровождении свиты жрецов удалился. У Приска вырвался его обычный сухонький смешок:

- Теперь мне понятно, почему первым римским императорам понадобилось присвоить себе звание верховного жреца!

Не думаю, что я истолковал знамение неправильно. - Но, понимая, что это звучит не слишком убедительно, я обратился за помощью к Максиму. Открыв глаза, он вскочил на ноги и стал поворачиваться сначала на запад, потом на восток, затем на север и юг.

- Это даже не сарацин! - воскликнул он. - Африка, Мавритания. Вот где суждено умереть царю.

Сначала мне пришло в голову, что Максим просто пытается меня приободрить, но весь вечер он был так весел, что я волей-неволей поверил ему. Я только что отправил Саллюстию письмо с просьбой разузнать, как обстоят дела у мавританских царей.

Занимается заря. Я не спал целые сутки, а впереди еще двенадцать бессонных часов. Через час мы выступаем, и я слышу голос моего слуги Каллиста. Он называет пароль часовому, охраняющему палатку. Нужно еще набросать тезисы речи, с которой я сегодня обращусь к армии, а голова пустая, и глаза горят. С чего же начать?

Приск: В тот день Юлиан произнес блестящую речь - он и виду не подал, что устал. Кстати, рассказывая о беседе с этрусками, он забывает, что я спросил его: "К чему слушать предсказателей, если ты им не веришь?" Но Юлиан кое в чем очень походил на христиан. Они тоже могут отыскать в своем писании подтверждение чему угодно.

Речь Юлиана воодушевила солдат. Кратко, но очень убедительно он рассказал им, сколько побед одержали римские армии в Персии, и предостерег от пораженческих настроений, поскольку их распространяют персидские лазутчики; при этом он особенно упирал на хитрость и коварство последних. Конец речи Юлиана утонул в шуме одобрения. Особенно старались галлы, но восточные легионы, в особенности конники Виктора, были далеки от энтузиазма. Когда я указал на это Юлиану, тот ответил, что это не ускользнуло от его внимания. "Ну и что? Они же не знают меня так близко, как галлы. Вот одержим две-три победы и разграбим пару городов - тогда и они на меня не надышатся!" Тут в Юлиане заговорил воин-прагматик, а куда девался философ-гуманист?

Юлиан Август

14 апреля

Л. Арин. Хорм. кон. Нев. Терц. Пет. К., пех. Ю… Даг. Вик. г. д. 1500 разв. Пирр. Луц. флот. Остров Анафа. Луц. 1000? Ждем. Киб. Мит. Гер.

Приск: Думаю, я смогу расшифровать эту запись. Юлиан просто набрасывает для себя походный порядок войск во время марша на юг. На правом фланге, упиравшемся в реку, Невитта командовал терциаками, петулантами и кельтами. В центре Юлиан возглавлял главные силы пехоты; здесь же располагались обоз и философы. Левый, восточный фланг прикрывала конница под началом Аринфея и Хормизда.

Правда, Хормизд считался пехотным командиром, но во время похода перестановки в командовании не редкость. Замыкали колонну Дагалаиф и Виктор, а 1500 конных разведчиков составляли головной дозор. По реке нас сопровождал флот, которым командовал Луцилиан.

Слова "Остров Анафа. Луц. 1000?" относятся к первому персидскому укрепленному пункту на нашем пути - мощной крепости на острове посередине Евфрата, в четырех дневных переходах от Дары. Юлиан послал Луцилиана с тысячей легковооруженных пехотинцев, чтобы высадиться под прикрытием тумана у стен крепости. Однако с восходом солнца туман внезапно рассеялся. Персидский солдат, вышедший набрать воды, увидел противника и поднял тревогу. Высадка Юлиана потерпела неудачу.

Через несколько часов Юлиан лично переправился на остров. Бросив беглый взгляд на неприступные стены крепости, он оставил мысль об осаде и решил действовать иначе. Так, кстати, он поступал в течение всего похода. Между границами империи и Ктезифоном - а расстояние между ними более трехсот миль - стоит добрый десяток крепостей и укрепленных городов. У Юлиана было достаточно сил, чтобы взять их все, но на каждую осаду ушло бы несколько недель или даже месяцев. Для Юлиана такая трата времени была непозволительной роскошью, поэтому он решил обходить крепости: если персидский царь падет, они сами сдадутся. Поэтому Юлиан послал правителю Анафы ультиматум, предлагая в случае капитуляции сохранить жизнь всему гарнизону. Тот попросил разрешения вступить в переговоры с Хормиздом. Об этом Юлиан рассказывает в дневниковой записи, относящейся к следующему дню.

"Ждем". Это написано поздней ночью четырнадцатого числа, в это время Луцилиана еще не обнаружили.

"Киб. Мит. Гер.". Молитва Кибеле, Митре и Гермесу.

Юлиан Август

15 апреля

Анафа пала! Первая наша победа на земле Персии. В полдень комендант острова Пузей попросил, чтобы я прислал ему Хормизда обсудить условия капитуляции. Должен признаться, исход переговоров вызывал у меня тревогу. Пузею ничего не стоило убить Хормизда. Однако через час ворота крепости распахнулись, и персидский жрец вывел убранного гирляндами цветов быка - знак мира. При виде его наши легионеры разразились приветственными кликами. Затем из Анафы вышли Хормизд и комендант. Пузей смугл и горяч, но, по слухам, отличный командир (иначе ему вряд ли поручили бы командовать такой важной крепостью). Увидев меня, он пал ниц, как перед своим царем, и, подняв покрытое пылью лицо, спросил, какова будет судьба его людей.

Я знаком подозвал Анатолия и его писцов и произнес:

- Правитель, ты изъявил нам свою дружбу и честность, поэтому мы за свой счет перевезем жителей твоего города в Сирию, в город Халкиду, где они смогут вести прежний образ жизни.

Он рассыпался в благодарностях, то и дело макая лицо в пыль, пока я не приказал ему встать. Затем Пузей спросил, не возьму ли я его в римскую армию.

- Как ты думаешь? - спросил я Хормизда.

У Хормизда необычайно выразительное лицо. Стоит ему чуть шевельнуть бровью, раздуть ноздрю, и ответ ясен без слов. На сей раз у него на лице было написано: "Берегись!", а вслух Хормизд произнес:

- Да, но, пожалуй, не здесь: пусть командует гарнизоном в Испании или Египте. - И я присвоил Пузею чин трибуна и отправил его в Египет.

Наша беседа происходила на главной площади Анафы; этот городок, как и любой другой в этих краях, будь то персидский или римский, выстроен из дерева, камыша и саманного кирпича. Мы разговаривали, а мимо нас шли покидающие город жители. Женщины несли на головах узлы с одеждой и постелями, мужчины нагрузились оружием и посудой. Внезапно к нам приблизился дряхлый старец, которого поддерживали с двух сторон женщины. Он отдал мне честь, как полагается в римской армии, и доложил на солдатской латыни:

Максиман, рядовой пехоты из легиона зианнов, явился для продолжения службы, - а затем, шатаясь из стороны в сторону, вытянулся передо мной.

- Кто ты? Откуда? - удивленно спросил я у него.

- Я римский легионер, командир. Из армии Галерия Августа.

- Но это невозможно, - сухо заметил Салютий. - Галерий умер сто лет назад.

- Нет, префект, - ответил старик (он все еще помнил, как выглядит преторианский префект). - Галерий проходил здесь шестьдесят шесть лет назад, и я служил в его войске. Мне тогда было восемнадцать, я завербовался во Фракии, в Филиппополе. Славно мы здесь повоевали!

- Но почему ты до сих пор здесь? - Вряд ли можно задать более глупый вопрос восьмидесятилетнему старцу, но вид этого обломка давно минувшей эпохи меня просто ошеломил.