— Что?

— Не думаешь ли ты, что нам следует все же дать материалы в прессу? Молчание не сработало, как по-твоему? В смысле, я понимаю: ты находишься под влиянием профессора Марш, но ведь это не Лос-Анджелес сорок седьмого года. Куда больше шансов, что он сам запутается, если мы кинем ему побольше веревок. Газеты уже несколько дней об этом молчат.

Ленгтон вынул изо рта сигарету:

— Ты от нее не в восторге, правда?

— Этого я не говорила. Я только хочу сказать, что мы рискуем подвигнуть его к совершению следующего убийства просто потому, что он не может прочитать в газетах о том, какой он молодец!

Льюис постучал и, приоткрыв дверь, просунул голову в кабинет:

— Я насчет записной книжки. Вы хотели к нам выйти и дать указания, что делать дальше. Возможно, нам потребуется подкрепление, если вы велите проверить каждый адрес.

Льюис оставил дверь открытой. Ленгтон вышел из-за стола и, пройдя мимо Анны, распахнул дверь пошире:

— Прошу!

Анна подхватила свой портфель и блокнот:

— Благодарю. Сразу видно, что профессор Марш работает над твоими манерами.

— Что?!

Анна быстро выскользнула из кабинета впереди Ленгтона, сделав вид, что не услышала.

На информационном стенде были расклеены увеличенные изображения страниц из записной книжки Луизы Пеннел. На первой странице значилось ее имя, написанное с завитушками, точно детской рукой. Как и сказали в лаборатории, записи в книжке делались разными пишущими средствами: то шариковыми ручками «Байеро», то фломастерами, некоторые имена и адреса были занесены туда карандашом и даже красным мелком. Книжка заполнялась не в алфавитном порядке, а совершенно бессистемно. Какие-то записи были вычеркнуты, какие-то замараны. Также были отсняты и увеличены места в конце книжки, где были вырваны страницы. Причем записи там были недавние и, очень может быть, содержали имя и адрес убийцы.

Опрос всех тех, кто фигурировал в книжке, означал часы беготни, поисков и взятия показаний. Многие имена и адреса могли к этому времени устареть, люди — куда-нибудь переехать, и любой из них мог свести старания сыщиков на нет. Работенка обещала быть нудной и трудоемкой. Анна прошла вдоль стенда, сомневаясь, что им удастся что-то раздобыть: она была уверена, что наиболее значимые страницы исчезли.

После того как они обсудили, кто и чем будет заниматься, Ленгтон раздраженно озвучил дальнейшие указания насчет поиска объявления, которое, по их мнению, разместил в газете убийца. Они уже спрашивали Шерон, какие газеты читала Луиза, но та не смогла припомнить, чтобы вообще когда-то видела свою соседку с газетой. Ленгтон предложил поискать в приемной у дантиста, где работала жертва.

У всех было такое чувство, что убийца подсматривает за ними из-за плеча и ехидно посмеивается над их плачевно ничтожными результатами. Тем не менее к концу дня они уже знали, что Луиза нередко сидела в приемной стоматолога и просматривала газеты. Клиника получала только «Таймс», которую самолично читал дантист.

Они отработали двадцать пять процентов тех людей, чьи имена и адреса содержались в книжке Луизы Пеннел, и телефоны на столах то и дело подпрыгивали — как и детективы, готовые принять все звонки без исключения. Анна также связалась с миссис Хьюз, которая без колебаний признала, что дала Луизе Пеннел ридикюль с замшевой цветочной вставкой.

На следующее утро Анна прибыла на свое рабочее место в самый разгар суматохи. Определенно что-то произошло: у Ленгтона сидела сама госпожа коммандер полиции Лондона.

Ленгтон получил открытку, посланную ему на адрес полицейского участка в Ричмонде. Карточка была немедленно помещена в пакет и переправлена в лабораторию на экспертизу. Буквы, написанные от руки, перемежались вырезанными из газетных статей: «18 дней. Я потешился всласть над полицией Лондона, но теперь изрядно заскучал. Подписываюсь: Мститель за Красную Орхидею».

Баролли скопировал это на стенд жирными красными буквами. Каждый в бригаде знал, что шефа сейчас хорошенько прессуют. Минуло десять минут, «важная шишка» отбыла, и Ленгтон вышел из кабинета. Он был мрачен, как тень отца Гамлета, галстук болтался на шее, из угла рта торчала сигарета.

Ему не пришлось призывать собравшихся к тишине, когда он встал перед стендом, где краснело новое послание убийцы. Ленгтон поглубже затянулся и погасил окурок в пепельнице на краю стола Льюиса.

— Вышестоящие персоны распорядились, чтобы я ответил на это письмо. Наш консультант-психолог Марш тоже согласна, что, раз уж этот маньяк пытается копировать поведение убийцы Элизабет Шорт, нам следует теперь польстить его самолюбию и принять его правила игры. Убийца Черной Орхидеи отправил почти идентичное послание лос-анджелесскому старшему следователю. Наперекор своему внутреннему чутью, я все же намерен передать следующее послание в выпуски новостей. — Ленгтон запихнул руки поглубже в карманы и процитировал без тени эмоций: — «Если вам угодно сдаться, как следует из вашей же открытки, я встречусь с вами в любом публичном месте в любое время. Соблаговолите прислать подробности в комнату следственной бригады в полицейском участке Ричмонда».

Ленгтон кивнул, давая понять, что совещание окончено, и направился в свой кабинет. Проходя мимо Анны, он бросил на нее ледяной, презрительный взгляд. Она поднялась:

— С чего это ты так на меня смотришь?!

— Спроси об этом кавалера своего хренова.

И, хлопнув дверью, Ленгтон скрылся в кабинете. Анна понять не могла, о чем речь. Она поспешила к Льюису:

— Что происходит?

— Насколько я понял, — пожал он плечами, — у редактора газеты, где работает твой приятель, имеются кое-какие влиятельные друзья. Госпожа коммандер прищемила шефу хвост: как ни защищала его профессор Марш, ему велено предать дело огласке, а шефу это не нравится.

— Но я-то тут при чем?!

Льюис отвернулся:

— Твой приятель собирается опубликовать эту историю. Так что в эти выходные о нас завопят все газеты.

Анна вернулась за свой стол. Мгновение посидела, потом открыла портфель. Позвонив Дику Рейнольдсу, она спросила, придет ли он к ней сегодня поужинать. Он сказал, что будет к восьми. Никто из них не упомянул об истории с Орхидеей. Анна подошла к дежурному сержанту и спросила, может ли она уйти по причине мигрени. Тот посмотрел на нее и ухмыльнулся:

— Головная боль вам обеспечена, это точно. А правда, что журналист Дик Рейнольдс — ваш бойфренд?

— Он мне не бойфренд! — вспылила Анна.

Хлопнув дверью, она покинула комнату следственной бригады, вышла из участка и села в машину, чтобы малость поостыть. Затем поехала домой, останавливаясь по пути у магазинов, чтобы купить кое-какие продукты. Она решила приготовить спагетти болоньезе, но без изысков — сочтя, что мистер Рейнольдс пока не вправе рассчитывать на ее кулинарные шедевры. Она бы с удовольствием свернула ему шею, ведь он поставил ее в затруднительное положение, — и это положение требовалось во что бы то ни стало исправить, иначе работать с Ленгтоном станет невозможно.

Последние полтора года она почти не вспоминала о Ленгтоне, но, когда Джеймс вошел в комнату следственной бригады, чтобы возглавить расследование, у нее возникло ощущение, словно минули считаные часы, хотя он никоим образом не обнаружил, что между ними когда-то что-то было. Анна Тревис была не того типа женщина, на которых обычно западал старший детектив-инспектор Джеймс Ленгтон. Ему нравились такие, как длинноногая профессор Марш. У него была ужасная репутация, и Анне вовсе не улыбалось стать еще одной зарубкой на его прикладе. Но это отнюдь не означало, что она не питала к нему прежних чувств, — напротив, чувства ее были очень сильны, и ее просто бесило то, что она не могла о нем не думать.

— Господи, — произнесла она, выкладывая покупки возле раковины, — как я ненавижу этого журналюгу!

Нашинковав лук и приступив к приготовлению соуса, она мало-помалу успокоилась. Если Рейнольдс использовал ее, чтобы получить больше подробностей по делу, он должен сконфузиться.