Вечером я стоял на каменистых скалах, глядя на море. Остров Олений Рог и темное пятно, которое должно быть Щитом, — чуть дальше. Я был немного севернее Кузницы. Дорога домой по побережью пройдет как раз через развалины города. Эта мысль не успокаивала.

Итак, что теперь?

К вечеру я вернулся назад, на холм, и свернулся клубком между двумя валунами. Несмотря на мои сомнения, я решил ждать вызова там, где меня оставили. В конце концов, это место ничуть не хуже любого другого. Я съел хлеб и соленую рыбу и выпил немного воды. Среди моей поклажи был запасной плащ. Я завернулся в него и решительно отказался от мысли разжечь огонь. Даже крошечный костерок послужит маяком для любого, кто будет проезжать по дороге у подножия холма.

Вряд ли что-нибудь может вгонять в смертную тоску вернее, чем напряженное ожидание. Я пытался медитировать, чтобы раскрыться навстречу Силе Галена, дрожа от холода и отказываясь признать, что я испуган. Ребенок во мне постоянно воображал темные фигуры в лохмотьях, беззвучно подкрадывающиеся ко мне со всех сторон, — «перекованных», которые побьют и убьют меня за мой плащ и еду в сумке. Когда возвращался от берега, я срезал себе палку и теперь вцепился в жалкое оружие обеими руками. Иногда, несмотря на страх, меня одолевала дремота, но в снах мне все время являлся Гален, злорадствующий по поводу моего провала, а «перекованные» надвигались на меня, и каждый раз я просыпался и в ужасе оглядывался вокруг, проверяя, не обернулись ли мои кошмары явью.

Я встретил рассвет — лучи восходящего солнца просвечивали меж деревьев, и проспал все утро беспокойным сном. После полудня я чувствовал себя настолько измотанным и усталым, что у меня не осталось сил на тревоги и страхи. Я развлекал себя тем, что прощупывал дикую жизнь на склоне. Мыши и певчие птички были в моем сознании всего лишь яркими искорками голода, кролики — немногим больше. Лису переполняло вожделение, она искала себе пару, а где-то вдалеке олень сдирал пушок со своих рогов с той же целеустремленностью, с какой кузнец стучит молотом по наковальне. Вечер был очень долгим. Наступила ночь, а я так и не почувствовал даже легчайшего прикосновения Силы, и смириться с этим мне было тяжело. Или Гален не звал, или я не слышал его. В темноте я съел хлеб и рыбу и сказал себе, что отсутствие контакта не имеет значения. Некоторое время я пытался поддерживать в себе злость, но в холоде и мраке отчаяния она не желала разгораться. Я был уверен, что Гален обманул меня, но я никогда не смог бы доказать это даже самому себе. Теперь до конца жизни меня будут терзать сомнения, справедливо ли было его презрение ко мне. Я прислонился спиной к камню, положил палку на колени и решил спать.

Мои сны были запуганными и горькими. Регал стоял надо мной, а я снова был ребенком, спящим в соломе. Он смеялся, а в руке его был нож. Верити пожимал плечами и улыбался мне виноватой улыбкой. Чейд отвернулся от меня, разочарованный. Молли улыбалась Джеду, забыв о моем существовании. Баррич держал меня за грудки и тряс, говоря, чтобы я вел себя как мужчина, а не как животное. Но я лежал на соломе, на старой рубашке, и грыз кость. Мясо было отменным, и я не мог думать ни о чем другом.

Мне было очень уютно, пока кто-то не открыл дверь конюшни и не оставил ее приоткрытой. Противный ветерок пробрался ко мне по полу конюшни, мне стало холодно, и я с рычанием поднял голову. Я почуял Баррича и эль. Баррич медленно прошел сквозь темноту и пробормотал: «Все в порядке. Кузнечик», проходя мимо меня. Я опустил голову, когда он начал подниматься по ступенькам. Внезапно раздался крик, и по лестнице кувырком свалились люди. Они боролись, падая. Я вскочил на ноги, рыча и лая. Они свалились почти на меня. Я получил удар сапогом, вонзил зубы в ногу над ним и сжал челюсти. Я схватил скорее сапог и штанину, чем тело, но человек зашипел от ярости и боли и ударил меня.

Нож вошел мне в бок.

Я сжал зубы сильнее и держал ногу, рыча. Остальные собаки проснулись и лаяли, лошади бились в стойлах.

Мальчик, мальчик, звал я.

Я чувствовал, что он со мной, но он не шел. Чужой лягнул меня, но я не отпускал. Баррич лежал на соломе, и я чувствовал запах его крови. Он не шевелился. Я рычал с полным ртом. Я слышал, как старая Рыжая бросается на дверь наверху, тщетно пытаясь пробиться к хозяину. Снова и снова нож вонзался в меня. Я последний раз крикнул мальчику, но больше держаться уже не мог. Нога отшвырнула меня, я ударился о стенку стойла. Я тонул, кровь была у меня во рту и в ноздрях. Боль в темноте. Я подполз ближе к Барричу. Сунул нос ему под руку. Он не шевелился. Голоса и свет приближались, приближались, приближались…

Я проснулся на темном склоне горы, сжимая палку так крепко, что руки мои онемели. Ни на мгновение я не подумал, что это сон. Я не мог перестать чувствовать лезвие ножа между ребрами и вкус крови во рту. Воспоминания приходили снова и снова: дуновение холодного воздуха, нож, сапог, вкус крови врага во рту и вкус собственной крови. Я пытался понять, что же видел Кузнечик. Кто-то был наверху, на лестнице Баррича, ждал его. Кто-то с ножом. И Баррич упал, и Кузнечик почуял кровь.

Я встал и собрал свои вещи. Тонким и слабым было теплое маленькое присутствие Кузнечика в моем сознании. Но оно было. Я осторожно попытался коснуться его и остановился, поняв, сколько сил ему пришлось бы затратить, чтобы узнать меня.

Тихо. Лежи тихо. Я иду.

Мне было холодно, и мои колени дрожали, но спина была скользкой от пота. Я ни на секунду не усомнился в том, что надо делать. Я быстро спустился с горы на дорогу. Это был тропа, которой иногда пользовались торговцы, и я знал, что, если я пойду по ней, она постепенно соединится с дорогой, которая тянулась вдоль побережья. Я пойду по тропе, я найду дорогу вдоль берега, я доберусь домой. И если Эда будет благосклонна ко мне, я поспею вовремя, чтобы помочь Кузнечику. И Барричу. Я шел быстро, не разрешая себе бежать. Так я доберусь до места гораздо быстрее, чем если помчусь бегом через темноту. Ночь была ясной, путь прямым. Лишь один раз у меня промелькнула мысль, что я только что поставил крест на всех попытках доказать способность к Силе. Все, чего мне стоило обучение — время, усилия, боль, — все теперь полетело коту под хвост. Но я никак не мог сесть и еще целый день ждать вызова. Чтобы открыть сознание для возможного прикосновения Силы Галена, мне пришлось бы очистить разум от тоненькой ниточки Кузнечика. Я не мог. Когда все это легло на весы, Кузнечик перевесил Силу. Кузнечик и Баррич.

Почему Баррич? Кто мог ненавидеть его так сильно, чтобы устроить засаду? И прямо у его дверей? Так же ясно, как если бы я докладывал Чейду, я начал собирать факты воедино. Это был кто-то, знавший его достаточно хорошо, включая место, где он живет. Тем самым можно было отклонить случайное оскорбление в городской таверне. Нападавший запасся ножом, а значит, не собирался просто побить Баррича. Нож был острым, и владелец знал, как им пользоваться. Воспоминание заставило меня передернуться.

Таковы были факты. Отталкиваясь от них, я начал осторожно строить предположения. У кого-то, кто хорошо знал привычки Баррича, была серьезная обида на него. Достаточно серьезная, чтобы убить. Мои шаги внезапно замедлились. Почему Кузнечик не знал о человеке, ждущем там, наверху? Почему Рыжая не подняла шум, когда он вошел? Проскользнуть мимо собак на их собственной территории мог только человек, хорошо умеющий подкрадываться.

Гален.

Нет. Я только хотел, чтобы это был Гален. Я отказывался поверить этому выводу. Физически Гален не мог соперничать с Барричем, и он знал это. Даже с ножом, в темноте, когда Баррич полупьян и застигнут врасплох. Нет. У Галена был повод, но он не мог осуществить свое намерение. Сам — не мог.

Стал бы он посылать другого? Я обдумал это и решил, что не знаю. Надо подумать еще. Баррич не был миролюбивым человеком. Гален был самым злостным его врагом, но не единственным. Снова и снова я тасовал факты, пытаясь прийти к твердому решению, но их было недостаточно.