— Сомневаюсь. Скорее всего, это другие грабят и пытаются выдать себя за «перекованных», чтобы направить возмездие по ложному следу. Эти «перекованные» ни рыба ни мясо. Они ничего не могут делать вместе, не могут даже стать бандой, — рассеянно возразил я.

Я глядел на залив, прищурившись, чтобы спастись от слепящих отблесков солнца на воде. Мне не нужно было смотреть на Молли, чтобы чувствовать, что она здесь, рядом со мной. Это было интересное чувство, которое я не совсем понимал. Ей было шестнадцать, а мне около четырнадцати, и эти два года воздвигли между нами непреодолимую стену. Тем не менее она всегда находила для меня время и, казалось, радовалась моему обществу. Она знала меня так же хорошо, как я ее. Если я хоть немного пытался прощупать ее сознание, она отстранялась, останавливалась, чтобы вытряхнуть камешек из туфли, или внезапно начинала говорить о болезни отца и о том, как он в ней нуждается. А если мое чувство близости к ней приглушалось, речь Молли становилась неуверенной и застенчивой, она пыталась заглянуть мне в лицо и следила за выражением моих глаз и рта. Я не понимал этого, но между нами словно была натянута какая-то нить. А сейчас я услышал оттенок раздражения в ее голосе.

— О, понятно. Ты так много знаешь о «перекованных», да? Больше, чем те, кого они грабили?

Ее резкие слова выбили меня из колеи, и прошло некоторое время, прежде чем я смог заговорить. Молли ничего не знала о Чейде и обо мне и тем более о моем посещении Кузницы. Для нее я был посыльным из замка, работающим на главного конюшего, когда свободен от поручений писаря. Я не мог выдать ей, что получаю сведения из первых рук, не говоря уж о том, каким образом я почувствовал, что такое Кузница.

— Я слышал разговоры стражников, когда они по ночам заходили в конюшню и на кухню. Эти солдаты много повидали, и это они говорят, что у «перекованных» нет ни друзей, ни семей — вообще никаких родственных связей. И все же, скорее, если кто-нибудь из них вышел на большую дорогу, другие могут подражать ему, и это будет почти то же самое, что банда грабителей.

— Может быть. — Похоже, мои объяснения ее удовлетворили, и Молли смягчилась. — Смотри-ка, давай залезем туда, наверх, и поедим.

«Там, наверху», был выступ скалы. Но я согласно кивнул, и несколько минут мы потратили на то, чтобы затащить себя и нашу корзинку «туда, наверх». Это был более сложный подъем, чем те, которые нам доводилось преодолевать во время прежних экспедиций. Я поймал себя на том, что смотрю, как Молли управляется со своими юбками, и пользуюсь каждым удобным случаем, чтобы поддержать ее под локоть или подать руку, чтобы помочь пройти особенно крутой участок. В неожиданном прозрении я понял, что Молли для того и предложила забраться наверх. Наконец мы достигли выступа и уселись, глядя на воду и поставив корзину между нами. Я смаковал свое новое знание о ее осведомленности. Это напомнило мне о жонглерах на празднике Встречи Весны, которые перебрасывают дубинки друг другу вперед и назад, назад и вперед, снова и снова, все быстрее. Молчание длилось до тех пор, пока не стало необходимо его нарушить. Я посмотрел на нее, но она отвела взгляд, потом заглянула в корзинку и сказала:

— О, вино из одуванчиков? Я думала, оно не будет готово до второй половины зимы.

— Это прошлогоднее. Оно зрело целую зиму, — сказал я ей и взял у нее бутылку, чтобы вытащить ножом пробку.

Молли некоторое время смотрела, как я вожусь с бутылкой, потом забрала вино и вытащила тоненький нож в узких ножнах. Она проткнула пробку, повернула нож и вытащила ее так сноровисто, что я позавидовал.

Она перехватила мой взгляд и пожала плечами.

— Я вытаскивала пробки для отца, сколько себя помню. Сам-то он обычно бывал слишком пьян. А теперь у него не хватает силы в руках, даже когда он трезвый.

Боль и горечь смешались в ее голосе.

— Ой, смотри, «Дева дождя». — Чтобы уйти от неприятной темы, я показал на изящный узкий корпус корабля, на веслах следующего к причалу. — Я всегда считал, что это самый красивый корабль в гавани.

— Она патрулировала побережье. Почти все торговцы тканями в городе собирали на это деньги! Даже я, хотя все, что я могла вложить, — это свечи для фонарей. Теперь на ней команда солдат, и «Дева дождя» сопровождает корабли отсюда в Дюны и обратно. «Зеленая ветка» встречает их там и ведет дальше, вдоль побережья.

Я этого не слышал и был удивлен, что об этом не говорили в замке. Сердце мое упало при мысли, что даже город Баккип принимает меры независимо от совета или согласия короля. Я сказал об этом Молли.

— Что ж, если король Шрюд собирается и дальше только цокать языком и хмуриться, людям придется самим о себе позаботиться. Хорошо ему призывать нас быть сильными, когда он сидит в безопасности в замке. Были бы «перекованы» его сын, брат или маленькая дочка — то-то бы он заговорил по-другому!

Мне было стыдно, что я не смог ничего придумать в защиту короля. И стыд заставил меня сказать:

— Ты почти в такой же безопасности, как король, здесь, в Баккипе.

Молли посмотрела на меня в упор.

— Мой кузен был помощником в Кузнице. — Она помолчала, потом осторожно сказала: — Ты, наверное, посчитаешь меня бессердечной, когда услышишь, как мы обрадовались, узнав, что его просто убили? Мы не знали этого точно неделю или две, но теперь наконец пришло известие от одного человека, который видел, как он умер. И мой отец, и я, мы оба обрадовались. Мы могли горевать, зная, что его жизнь просто закончилась, и мы будем тосковать по нему. Нам уже не надо было больше думать, что он, может быть, еще жив и превратился в зверя, несущего горе другим и позор самому себе.

Я немного помолчал. Потом сказал:

— Прости. — Мне показалось, что этого недостаточно, и я протянул руку, чтобы погладить ее неподвижную ладонь.

На секунду я почти перестал чувствовать Молли, как будто боль ввергла ее в душевную немоту, такую же, как у «перекованных». Но потом она вздохнула, и я снова ощутил ее присутствие.

— Знаешь, — отважился я сказать, — может быть, сам король не знает, что ему делать? Может, он так же растерян, как и мы?

— Он король! — возразила Молли. — И назван Шрюдом Проницательным, чтобы быть проницательным. Люди говорят, что он держится в тени, чтобы не распускать шнурки кошелька. Зачем ему платить из своего кармана, когда отчаявшиеся торговцы сами наймут охрану? Но хватит об этом. — Она жестом показала, что больше не хочет развивать эту тему. — Мы пришли сюда, в спокойное и прохладное место, не для того, чтобы говорить о политике и страхах. Расскажи мне лучше, что ты делал? Пятнистая сука уже принесла щенков?

И мы заговорили о других вещах, о щенках Пеструхи и о том, что не тот жеребец добрался до кобылы, а потом Молли рассказала, как она собирала зеленые шишки для ароматизирования свечей и чернику и как всю следующую неделю она будет делать запасы варенья на зиму и одновременно работать в лавке и изготавливать свечи.

Мы разговаривали, ели и пили и смотрели, как позднее солнце медленно клонится к закату. Я чувствован, как между нами зарождается что-то хорошее, хрупкое и чудесное. Я воспринимал это как продолжение моего странного шестого чувства и был в восторге оттого, что Молли тоже улавливала это удивительное напряжение между нами и откликалась на него. Я хотел поговорить с ней об этом и спросить, чувствует ли она так же других людей. Но боялся, что, спросив, могу выдать себя, как уже выдал Чейду, или что она проникнется той же брезгливостью к моим способностям, что и Баррич. Так что я разговаривал с ней и улыбался и держал свои мысли при себе.

Я проводил ее домой по тихим улицам и пожелал спокойной ночи у дверей ее магазинчика. Она немного замешкалась, как будто собиралась сказать что-то другое, но потом только бросила на меня вопросительный взгляд и пробормотала:

— Спокойной ночи. Новичок.

Я шел домой под синим-синим небом, усыпанным яркими звездами, мимо часовых, занятых вечной игрой в кости, наверх, к конюшням. Я быстро обошел стойла, но все было тихо и спокойно, даже с новорожденными щенками. Я заметил двух чужих лошадей в одном из загонов, и одна верховая лошадь с женским седлом была в стойле. Какая-то благородная дама приехала в замок с визитом, решил я. Я удивился, что могло привести ее к нам в конце лета, и ее лошади мне понравились. Потом я покинул конюшни и отправился в замок.