Наконец пришел шторм, который должен был покончить со стариком и его маленькой лодкой. Но когда холодные волны сомкнулись над ним, он вцепился в остатки лодки и осмелился воззвать к Элю и молить его о милосердии, хотя все знали, что милосердия нет в нем. Эль был так разъярен этим богохульством, что не принял старика в свое море, выкинул его на берег и проклял его, так что старик не мог больше выходить в море, но не мог и умереть. И когда он выполз из-под соленых волн, его лицо и тело были рябыми, как будто он переболел чумой. И он встал на ноги и пошел вперед, к теплым землям. И везде, где он проходил, он видел только слабых земледельцев. И он предупреждал их об их глупости и о том, что Эль вырастит новый, еще более твердый народ и отдаст их земли этому народу. Но люди не слышали его слов — такими мягкими они стали. Однако где бы ни проходил старик, болезнь следовала по его стопам. И это была заразная болезнь, для которой неважно, сильный человек или слабый, твердый или мягкий, она забирает всех и все, чего касается.
Эта история похожа на правду, ведь всем известно, что такие болезни распространяются с дурной пылью или при вскапывании земли. Таково сказание. И таким образом, Рябой стал предвестником смерти и болезни и предостережением тем, кому живется легко, потому что поля их плодородны.
Возвращение Верити в Олений замок было серьезно омрачено событиями в Кузнице. Наследный принц, философски относящийся к человеческим ошибкам, уехал из Ладной Бухты, как только герцог Келвар и Шемши показали, что они в согласии займутся охраной берегов. Верити и его свита покинули замок еще до того, как мы с Чейдом вернулись в трактир. Поэтому в пути назад мне чего-то не хватало. Днем и вокруг костров по ночам люди говорили о Кузнице, и даже в пределах нашего небольшого каравана эти истории обрастали все новыми и новыми подробностями.
Мой путь домой был испорчен тем, что Чейд возобновил шумное представление, исполняя роль отвратительной старой леди. Мне приходилось бегать по поручениям и прислуживать «ей» вплоть до того времени, когда появились «ее» слуги из Оленьего замка, чтобы отвести «старую леди» в принадлежащие ей апартаменты. Леди Тайм «жила» в женском крыле, и хотя в те дни я пытался собрать хоть какие-нибудь сплетни о ней, но не услышал ничего, кроме того, что она затворница и у нее трудный характер. Как Чейду все это удалось, я так никогда и не узнал.
В наше отсутствие в Баккипе, по-видимому, бушевала настоящая буря. Событий накопилось так много, что мне показалось, будто нас не было десять лет, а не несколько недель. Даже Кузница не смогла затмить представление леди Грейс. История об этом рассказывалась и пересказывалась. Менестрели соперничали за признание своего варианта рассказа каноническим. Я слышал, леди Грейс во всеуслышание заявила, что сторожевые башни должны стать величайшими сокровищами ее страны, и после этой пламенной речи герцог Келвар опустился на одно колено и поцеловал кончики ее пальцев. Один источник даже поведал мне, что лорд Шемши лично поблагодарил леди и много танцевал с ней в тот вечер и что это чуть не вызвало новую ссору между соседними герцогствами.
Я был рад ее успеху. Я даже неоднократно слышал шепот о том, что принцу Верити следовало бы найти себе леди со столь же чутким сердцем, как у леди Грейс. Поскольку он часто отсутствовал, улаживая внутренние конфликты и охотясь за пиратами, народ начинал чувствовать потребность в сильном правителе, который всегда был бы дома. Старый король Шрюд номинально все еще оставался нашим монархом. Но, как заметил Баррич, человеку свойственно смотреть вперед. «А вдобавок, — добавил он, — люди хотят знать, что у будущего короля есть теплая постель, в которую ему хочется вернуться. Лишь немногие из них могут позволить себе какую-либо романтику, но людям нравится думать, что романтика есть в жизни их короля. Или принца».
Но я знал, что у самого Верити нет времени думать о постели, хоть теплой, хоть холодной. Кузница была одновременно и примером, и угрозой. Последовали новые сообщения о налетах, и три из них случились очень быстро, один за другим. Выяснилось, что маленькое селение под названием Хутор, на одном из Ближних островов, было «перековано» (так стали называть это злодейство) пиратами несколькими неделями раньше Кузницы. Весть долго шла с холодных берегов, но, дойдя, никого не обрадовала. Жители Хутора тоже были взяты в заложники. Совет города, как и Шрюд, был поставлен в тупик ультиматумом красных кораблей — заплатить дань или получить обратно заложников. Они не заплатили. И, как и в Кузнице, заложники были возвращены здоровые физически, но лишенные всех человеческих чувств. Шептались, что в Хуторе «перекованные» были другими. В суровом климате Ближних островов и люди вырастали суровыми. Но даже они считали, что поступают милосердно, подняв мечи на своих отныне бессердечных родственников.
Еще два города подверглись налету после Кузницы. В Каменных Вратах народ заплатил выкуп. Разрубленные тела вынесло на берег на следующий день, и на похороны собрался весь город. В послании, которое было доставлено в Олений замок, об этом сообщалось с жесткой прямотой. Люди думали, хотя и не произносили это вслух, что, если бы король был более бдительным, они, по крайней мере, были бы предупреждены о налете. Другой городок, Овечье Вязло, бесстрашно принял вызов пиратов. Они отказались платить дань, но поскольку слухи о Кузнице распространялись по стране подобно лесному пожару, жители подготовились. Они встретили возвращенных заложников с веревками и кандалами. Горожане приняли родных, оглушив некоторых, прежде чем связать, и отвели в их дома. Город объединился в попытках вернуть их души. Рассказы об Овечьем Вязле передавались из уст в уста больше прочих. О матери, которая пыталась укусить принесенного ей ребенка, заявив, что ей не нужно это мокрое скулящее существо. О маленьком мальчике, который плакал и кричал, будучи связанным, но немедленно бросился на отца с вилкой, как только мягкосердечный родитель его развязал. Некоторые ругались, дрались и плевали в родственников. Другие привыкли к путам и безделью, ели, пили эль, но не выказывали ни благодарности, ни прежней привязанности. После освобождения от пут они не нападали на свою семью, но не работали и даже не отдыхали вместе с родственниками. Они без угрызений совести крали у собственных детей, растрачивали деньги и поглощали пищу, как росомахи. Они не приносили никому никакой радости, от них нельзя было дождаться даже доброго слова. Но сообщение из Овечьего Вязла гласило, что народ там собирался терпеть до тех пор, пока «болезнь красного корабля» не пройдет. Это дало баккипской знати крошечную надежду, за которую можно было уцепиться. Они с одобрением говорили о мужестве горожан и клялись, что поступили бы точно так же, если бы их родственники были «перекованы».
Овечье Вязло и его храбрых жителей ставили в пример для всех Шести Герцогств, народ объединился, чтобы помочь им. Ради жителей Овечьего Вязла король Шрюд увеличил налоги. Было решено поделиться зерном с теми, у кого было столько забот со своими связанными родственниками, что не хватало времени перезасевать сожженные поля и восстанавливать вырезанные стада. Строились корабли и нанимались новые люди, чтобы охранять береговую линию.
Сперва люди гордились новым начинанием. Те, кто жил на морских скалах, начали выделять добровольных наблюдателей. Гонцы, почтовые птицы и сигнальные огни были наготове. Некоторые города отослали овец и зерно в Овечье Вязло для раздачи нуждающимся. Но проходили недели, и не было никаких признаков того, что разум готов вернуться хоть к одному из заложников; эти надежды и упования начали казаться скорее пустой сентиментальностью, чем благородством. Те, кто больше всего поддерживал эти попытки, теперь заявляли, что, оказавшись в заложниках, они скорее предпочли бы быть разрубленными на куски, чем вернуться к родным и причинять им такие страдания.
Но хуже всего, думаю, было то, что в такое время сам правитель страны не имел ясного представления, что нужно делать. Если бы был выпущен королевский эдикт о том, должны или не должны люди платить выкуп за заложников, было бы лучше. Неважно, что бы именно в нем утверждалось, — все равно некоторые люди были бы не согласны, — но по крайней мере король занял бы какую-то позицию. Люди бы видели, что их король посмотрел в лицо новой угрозе. Вместо этого усиленные патрули и часовые создавали впечатление, что Олений замок в панике и не имеет никакой стратегии, как противостоять опасности. В отсутствие королевского эдикта прибрежные города брали дело в собственные руки. Собирались советы, на которых жители обсуждали, что станут делать, если на их город будет сделан налет по сценарию Кузницы. Одни решали так, другие иначе.
