Завал пока молчал. И это придавало сил и уверенности, что самое опасное расстояние Нелюбин со своей группой миновал благополучно. Никто из атаковавших не сделал ни одного выстрела. Только несколько гранат, почти одновременно, разорвалось с той стороны завала и столько же прилетело под ноги бегущих. Но гранатная атака, видимо, оказалась успешной. Взрывами разметало немцев, метнувшихся было к завалу со стороны стрелковых ячеек, расположенных на самом краю обрыва. И группа Нелюбина получила еще несколько мгновений.
Комроты спрыгнул в траншею, услышал, как сзади загремели по твердым комьям земли, зашуршали камешником еще несколько пар сапог. Во время прыжка он наткнулся на обломок кола и, видимо, в это время с ремня сорвало одну из гранат Ф-1, которые он перед атакой повесил рядом с кобурой ТТ. Граната скользнула по шинели под ноги, завертелась, щелкнул капсюль-воспламенитель. Нелюбин понял, что произойдет через секунду-другую, и, нагнувшись, сгреб ребристое тельце гранаты вместе с землей и обрывками травы и бросил вперед. Отстегнул другую «феньку», тоже опасно болтавшуюся на ремне, и бросил ее немного левее, ближе к обрыву, к ячейкам немецких стрелков, где часто полыхали вспышки дульного пламени. Но от смерти спасла его первая граната, оторвавшаяся от ремня. Видимо, когда он наткнулся на обломок кола, разогнулись ее усики или сорвало кольцо. Трасса пронеслась над головой и смела всех, бегущих следом. Вторую «феньку» надо было бросать ближе, прямо за завал, где лежал, устроившись за бревнами и глыбами земли, пулеметчик. Но все произошло впопыхах и так быстро, что Нелюбин просто не успел сообразить. В таком бою действовать приходится машинально, и что как сделать, подсказывает интуиция, солдатское чутье.
Одновременно справа вспыхнула частая автоматная и винтовочная стрельба. Закричали раненые. И Нелюбин понял, что атакована группа лейтенанта Первушина. Очень опасно, с фланга, со стороны деревни. Стрельба и крики слышались и от оврага. Он успел подумать, что там, видимо, случилось то, чего он опасался больше всего, и закричал сам и прыгнул через завал. Там перевернулся через голову и почувствовал, как рядом с его каской секанула по камешнику саперная лопатка. Нажал на спуск и веером повел правее, откуда, должно быть, последовал удар и откуда, промедли он сейчас и пропусти мгновение своей солдатской судьбы, последует другой. Длинная очередь отозвалась человеческим стоном и криками на немецком языке. Диск в автомате был пуст. Нелюбин это понял по последнему холостому щелчку бойка и по тому, как полегчал сразу в руках его ППШ. Он скатился вниз и почувствовал рукой чье-то тело. Пошарил рядом. Оружия возле немца не было. Свой автомат он перезарядить не успеет. Пулеметчик лежал в двух шагах от него и, не обращая на него внимания, вел огонь из МГ в ту сторону, откуда он только что прибежал. Нелюбин понял, что там, перед завалом, гибнет его замешкавшаяся группа. Пулеметчик посылал длинные прицельные очереди и что-то кричал, какую-то фразу, вертя ее, как орел и решку, с той азартной легкостью, которая, Нелюбин знал по себе, охватывает иногда солдата во время удачного боя, когда исход схватки уже предрешен и он во многом зависит от тебя, от твоего упорства и уверенности.
Нелюбин рывком встал на колени, перехватил автомат на горячий дырчатый кожух ствола, прыгнул вперед и, что было сил, ударил пулеметчика, целясь под обрез угловатой каски. Бил он не сверху вниз, а сбоку. И почувствовал, что попал. Пулеметчик охнул и отвалился от дымящегося пулемета. Он сделал дело и как будто прилег отдохнуть рядом со своим оружием. Нелюбин продолжал карабкаться по его обмякшему телу и, подобравшись и нащупав его каску, ударил еще раз, теперь уже тыльной стороной приклада, углом железной накладки. Вот тебе, ектыть, за мою роту! На тебе! На! Он крушил врага все новыми и новыми ударами, вкладывая в каждый из них последние силы и злобу.
Рядом карабкался еще кто-то, испуганно, ошалело бормотал бессвязное, отмахиваясь обломком винтовки с расщепленным цевьем.
— Звягин, ты? — вроде бы узнавая голос одного из своих связистов, окликнул Нелюбин.
— Ох, е…, вся бочина горит. Ранен, что ли? — Это был Звягин. — Посмотри-ка, старшой, кишки мои не мотаются?
— Ползи ко мне, перевяжу. — Нелюбин нащупал в кармане шинели медицинский пакет и решил: сейчас перевяжу Звягина и отправлю назад. Пусть свяжется по рации с комбатом или с полковником Колчиным и доложит, что без артиллерийской поддержки на плацдарме не удержаться, что огонь теперь уже надо вести по всей площади, в том числе и по атакованным участкам, и по оврагу тоже. Потому что, судя по стрельбе и крикам, доносившимся справа и сзади, немцы уже ворвались в овраг, и там идет в лучшем случае рукопашная, а в худшем… О том, что его пулеметчики поднимут руки и их, толкая прикладами и подкалывая штыками, немцы погонят в тыл, Нелюбин старался не думать.
Звягин, извиваясь и охая, подполз к нему и перевернулся на спину.
— Посмотри, старшой, а я боюсь. — Одной рукой Звягин держал разбитую винтовку, другой шарил по комьям земли. — С детства крови боюсь.
— Своей не бойся. Своя не страшная.
Нелюбин ощупал его бок. Распоротая гимнастерка была действительно сырая и липкая.
— А ремень твой где?
— Срезал он с меня ремень. Как жнейкой, срезал. А бок что? Насквозь? Или как?
— Цел твой бок, Звягин. Поссы на тряпку и приложи. Лекарства на тебя тратить жалко. Рана пустяковая.
И только теперь, когда начало полыхать и отсвечивать и со стороны оврага, Нелюбин увидел тело немца, повисшее на ивовом мате, которыми были укреплены наклонные стенки траншеи и ячеек. Мат вырвало из земли, раздергало, будто старую соломенную шляпу. И немец, навалившись на колья грудью, будто пытался засунуть их обратно в землю.
— Так ты на него налетел? — спросил он Звягина, всматриваясь в очертания оврага и пытаясь по вспышкам выстрелов и гранатным взрывам понять, что же произошло в овраге. Кто там? Немцы? Или пулеметчики их все же не пустили?
— На него. А он, гад, штык выставил. Так и полыхнул в бочину. Еще бы на полмизинца левее и — со святыми упокой… — Звягин приложил к ране тряпку, отодранную от нательной рубахи и, ловя взгляд ротного, кивнул в сторону оврага: — А там… Не посылай меня туда, старшой. Чую, там она.
— Кто?
— А погибель моя. Или живым захватят. В плен не хочу. Хуже смерти. Не посылай, товарищ старший лейтенант. Я тебе лучше в другой раз отслужу.
— Пулеметчики же там, Звягин. Ребята наши.
— Не поможем мы им уже. Не поможем. Зря уходили оттуда. И комиссара нашего, видать, убило, и всех, кто с ним пошел. На самый обух они попали. И зачем мы оттуда ушли? Хрен бы они там нас взяли. В овраге…
Связист говорил то, о чем сейчас думал и Нелюбин. Погубил их комбат. Где его Седьмая? Нет ее. Растащил на три части. И всех нас, частями, и накрыли. Послушал… Кого я послушал?
Стрельба теперь быстро смещалась к горловине оврага. Видимо, немцы уже перехватили выход к берегу. Вот, ектыть, и дождались смены… Пришла поддержка…
Во рту пересохло. Нелюбин отвинтил колпачок фляжки, глотнул воды и машинально протянул Звягину. Тот нежадно приложился раз-другой и вернул фляжку, сказал:
— Ты, командир, не думай, что Звягин струсил. Тут другое…
Незачем его посылать в овраг, подумал Нелюбин. Солдат на передовой судьбу за версту чует. Однажды, уже за Вытебетью, брали одну деревеньку. Трое суток немец держал их на том рубеже, не давал продвинуться вперед ни на шаг. Раз поднялись, другой, третий. В ротах уже по десятку убитых и столько же раненых. Куда к черту дальше лезть? Вызвали артиллерию. Покидали «боги войны» снарядов, но негусто. Так жадная хозяйка гостям блины маслит. Опять поднялись. Пошла и Седьмая. Нелюбин, как обычно, побежал по траншее, чтобы посмотреть, не прижало ли кого страхом в ячейке. И точно, в дальней ячейке увидел солдата. В роте воевал давно. Хороший боец. Добросовестный. Но что-то его в этот раз ухватило за гузку. Может, и правда почуял что. Что ж ты, сукин сын, сказал ему Нелюбин, а ну, марш догонять товарищей! А тот ему в ноги: «Не пережить мне, товарищ старший лейтенант, этой атаки! Убьют! В голову пулей убьют!» — «Пойдем, браток, рядом! Одна судьба!» — уже спокойнее, но с той же твердостью и непреклонностью приказал Нелюбин и помог вылезти из окопа. Побежали. Солдат тот примерно одних с ним годов. Не особенно молодой. Догнали они цепь. А тот бледный весь, бежит, задыхается. Как старик. И зацепились они за край деревни. Захватили несколько домов и овины. Залегли. Начали окапываться. А тут танки пошли, «тридцатьчетверки». Сила! Подавили они огневые точки, пошли в глубину. Рота осталась немцев из домов выкуривать. И вот уже, считай, дело сделано. Последний сарай ребята гранатами закидали. Оттуда трое выскочили, все оборванные, в крови. Руки вверх тянут, трясутся. Третьим шел офицер. Вытащил пистолет из-за голенища, вроде как сдается, и вдруг вскинул его и выстрелил. Может, в него, в Нелюбина, в командира, он и стрелял. Потом проверили пистолет: магазин — пустой, один патрон всего был. А попала пуля в стоявшего рядом солдата. В того самого, которого полчаса назад он вытащил из ячейки на исходных. Прямо в лоб. Офицера того сразу прикладами забили. Никого Седьмая в той атаке не потеряла, кроме того солдата. Потому, может, и запомнился.
