На территории Восточной Европы за единственным исключением (Елисеевичская стоянка) реалистические женские изображения встречаются только в памятниках виллендорфско-костенковской культуры. Значительно шире распространены условные, «знаковые» антропоморфные изображения. Наиболее интересными из них являются, пожалуй, мезинские орнаментированные фигурки, одновременно напоминающие фаллосы, и схематические женские фигурки с утрированной седалищной частью, а также близкие к ним по орнаментации фигурки птиц, одновременно похожие на стилизованные женские изображения (рис. 103, 1–6). Мы согласны с теми исследователями, кто не видит противоречия в такой трактовке этих изображений, рассматривая их как «сложный семантический сплав на основе простейшего приема изобразительного совмещения составных элементов» (Столяр А.Д., 1972, с. 60). Сложнее «прочитать», расшифровать этот знак-образ (человек «вообще» — птица? идея оплодотворения?). Возможно, подобными «совмещенными» изображениями являются и антропоморфные фигурки из верхнего слоя Костенок 4. В любом случае они свидетельствуют о сравнительно развитом абстрактном мышлении человека эпохи расцвета позднепалеолитической культуры.
Символические, знаковые изображения прослеживаются как в скульптуре, так и в гравюре. Сошлемся, в частности, на гравированный бивень из Кирилловской стоянки. Эту гравировку нельзя считать орнаментом, так как для нее «характерна… несвязанность с контурами бивня, полная асимметрия» (Борисковский П.И., 1953, с. 119), но она не является и сюжетным изображением. В тщательно выгравированных линиях, зигзагах, заштрихованных контурах, очевидно, заключался определенный смысл, но смысл этот выражен не реалистическим, а знаковым, символическим изображением и однозначному толкованию не поддается.
В раннеосташковское время известны также предметы с геометрическим орнаментом, нанесенным красной охрой. Это — крупные кости мамонта из Мезинской стоянки (рис. 103, 9-11), интерпретируемые С.Н. Бибиковым как музыкальные инструменты, а также череп мамонта, из Межиричей, орнамент которого представляет собой, по мнению И.Г. Пидопличко, условное изображение огня (Пидопличко И.Г., 1976, рис. 85). Окрашенные кости в палеолитических стоянках встречаются не так редко. Но, как правило, на таких костях удается установить только следы краски, но не характер рисунка. Кости мамонта, найденные на Мезинской и Межиричской стоянках, являются в этом отношении редкими исключениями.
В памятниках, надежно датирующихся эпохой позднеледниковья, произведения искусства, в первую очередь реалистические изображения человека или животных, исчезают, хотя по-прежнему встречаются различного рода подвески (рис. 98, 1-11), изредка — предметы, которые можно трактовать как условные изображения (например, стержень с головкой из IV культурного слоя Молодова 5 — Черныш А.П., 1959).
Как уже отмечалось, монохромные изображения животных наряду с условными геометрическими фигурами Каповой пещеры остаются едва ли не единственными произведениями «монументального» пещерного палеолитического искусства не только в Восточной, но и в Центральной Европе, т. е. на огромной территории, представляющей собой в этом отношении вплоть до Франко-Кантабрийской области, где пещерные росписи эпохи позднего палеолита известны в большом количестве, одну обширную лакуну[51].
Каповая пещера, оставаясь единичным памятником такого рода на всей этой территории, не может заполнить эту лакуну, тем более, что ее изображения по своему художественному значению не сопоставимы с высшими достижениями палеолитической пещерной живописи Юго-Западной Европы (Альтамира, Ляско, Фон-де-Гом и др.). Однако данное обстоятельство нельзя истолковывать, как это делал в свое время Г. Обмермайер (1913, с. 257), как свидетельство особой художественной одаренности палеолитического населения района Пиренеев. Лучшие образцы восточноевропейского «мобильного искусства» (скульптура и орнамент) по своей сложности и выразительности ни в чем не уступают подобным изделиям, найденным на территории Западной Европы. Можно с достаточной уверенностью предполагать, что в ходе дальнейших раскопок на территории Русской равнины будут обнаружены не менее выразительные гравированные изображения (пока их слишком мало). Возможны и новые открытия пещерной живописи, хотя здесь надежд меньше, главным образом из-за различных естественно-географических условий района Пиренеев и предгорных областей Русской равнины.
Насколько преждевременными могут оказаться выводы относительно отсутствия на той или иной территории следов палеолитического искусства, показывает следующий факт. На территории Русской равнины, как следует из вышеизложенного, подавляющее большинство образцов палеолитической изобразительной деятельности было найдено в двух районах: на среднем Дону (Костенковско-Борщевский район) и в Поднепровье. Казалось бы, можно предположить, что на юге Русской равнины, где имеется значительное количество позднепалеолитических стоянок, но в течение десятков лет не было найдено ни одного предмета изобразительной деятельности, не считая украшений, искусство эпохи палеолита было в лучшем случае скудным и маловыразительным. Однако это опровергается находками гравированных поделок на Мураловской стоянке и «амулета» в III слое грота Брынзены 1, о которых мы писали выше. Важно, что все эти изделия, хотя их и мало, являются достаточно развитыми образцами палеолитического искусства, свидетельствующими о сложных эстетических представлениях.
Палеолитические погребения — ценный и редкий исторический источник, освещающий не только духовную жизнь людей этой эпохи, но и многие стороны их материальной культуры, не сохранившиеся в других источниках. Ниже мы приводим описание важнейших погребений эпохи позднего палеолита, известных в настоящее время на Русской равнине. Их всего пять: два на Сунгирьской стоянке и три на различных стоянках Костенковско-Борщевского района[52]. Почти все они (за исключением погребения кроманьонца на Костенках 2) датируются ранней порой позднего палеолита. Древнейшими из них являются погребения на Костенках 15 (Городцовская стоянка) и на Костенках 14 (Маркина Гора). Первое интересно ярко выраженным своеобразием обряда захоронения мальчика 5–6 лет. На первый взгляд создавалось впечатление о преднамеренном расчленении трупа, туловище которого находилось в южном, а голова — в северном конце могилы. Однако путем тщательного исследования погребения, соотношения костей скелета с положенным в могилу инвентарем, с охрой, с крупными костями животных было установлено следующее. Могильная яма овальных очертаний, размерами 1,24×0,80 м и глубиной 0,43 м от основания культурного слоя была вырыта в полу жилища. У ее восточного края на дно после засыпки охрой была положена куча желтой ергенинской глины, на которую, возможно, в связанном виде был посажен труп ребенка, снабженный богатым погребальным инвентарем: за спиной его находилась крупная лопаточка городцовского типа с головчатой рукоятью — ее центральная часть совершенно истлела из-за обилия сгнивших здесь органических тканей погребенного; справа от покойника, на дно могилы, были положены кремневые изделия в количестве 55 единиц. Слева лежала костяная игла с просверленным ушком и костяное лекало. На голове мальчика находился головной убор, на который было нашито 153 просверленных зуба песца, лежавших плотными рядами. Могила не была засыпана землей, а лишь перекрыта крупной лопаткой мамонта, сверху, возможно, было устроено и земляное перекрытие. Со временем перекрытие подгнило, и лопатка рухнула в этот примитивный склеп, в результате удара полусгнивший труп ребенка распался на три части: нижняя челюсть упала вниз на дно могилы, череп откатился направо, в северный конец, а остальные кости скелета, еще не утратившие анатомической связи, упали налево, в южный конец могилы. В таком виде погребение и было расчищено исследователями (рис. 107, 2). По определению В.П. Якимова (1957, 1961), погребенный был мальчиком 5–6 лет, «восточный кроманьонец», в строении черепа его не обнаружено каких-либо неандерталоидных признаков. От типичных кроманьонцев череп ребенка из Костенок 15 отличается большей долихокранностью и меньшей шириной.
