— Ну что, кончил свое дело? — спросил он.
Я ответил утвердительно и вполголоса добавил, что очень хотел бы приобрести кое-что из стеклянной посуды: вся она была малорусских и русских фабрик.
— Это мы устроим! — он вернулся к хозяйке и что-то сказал ей. Та встала, и мы втроем отошли к окну.
— Сей муж, — начал Лазо, уперев мне в грудь палец, — влюбился в ваши бокалы: наследственный алкоголик, знаете ли! Так не снизойдете ли до его слабости и не продадите ли ему дюжинки две-три?
— Ах, что вы! — энергично возразила хозяйка. — Это у меня память о предках, родовое!.. с удовольствием бы, но никак не могу!
— А вы без удовольствия продайте?..
— Нет, нет, право не могу! Все что угодно готова вам сделать, только не это. Наконец, у нас гости часто собираются, постоянно бьют посуду, не накупишься ее: нынче ведь все такое непрочное пошло!
— Если вам важно количество, то я взамен вашей готов предложить вам в пять раз больше самой лучшей современной?.. — заметил я.
— Никак не могу!.. Книги, сделайте одолжение, те я вам с удовольствием продам! Уж вы не сердитесь, пожалуйста!.. — добавила она, заметив, что лицо моего приятеля потемнело и насупилось.
— Так-с… ну, что сделать-с?!.. — произнес Лазо и круто повернулся ко мне на каблуках. — Пора нам, однако, и честь знать!..
— Как так? Куда?!. Ни за что не пущу! — всполошилась почтмейстерша. — Вечером танцевать будем, вы у нас заночуете!..
— Покорнейше благодарю, не могу-с!..
— Господи, да ведь он уж надулся?!. — воскликнула, видимо, обеспокоенная почтмейстерша. — Ведь это ужасно, какой вы горячка! А я еще вас самым надежным другом считала!.. — добавила она, опять пустив в ход чары своих подведенных глаз.
— С друзьями о такой дряни, как две дюжины стаканов, не разговаривают, драгоценнейшая Варвара Николаевна!.. — сдержанно, весь кипя, ответил Лазо.
— Господи, да разве же я возражаю? Я ведь говорила про свои принципы. А для вас, для себя, пожалуйста, возьмите сколько хотите!.. Для вас я на все готова!!. — томно добавила она.
Положение создавалось совершенно невозможное.
— Я решительно отказываюсь от покупки бокалов! — вмешался я. — Позвольте остановиться только на книгах. Сколько вам за них угодно?
— Да нет, отчего же, возьмите и бокалы! Две дюжины совсем немного: мне почему-то показалось, что вы хотите взять все?.. муж сказал, что вам очень понравились зеленые?..
Я опять отказался наотрез и сослался на невозможность путешествия со стеклянными вещами; вопрос был исчерпан. За книги несколько смущенная почтмейстерша назначила пятьдесят рублей, и я сейчас же вынул деньги и уплатил ей. Лазо молча присутствовал при всем этом, постукивал ногой и покручивал густые усы.
Короба с книгами Варвара Николаевна обещала доставить на ближайшую станцию вместе с почтой и отправить их прямо в Петербург.
— Но где же муж? — всхлопоталась хозяйка, видя, что мы непреклонны и откланиваемся самым решительным образом. Она исчезла, а мы, не прощаясь ни с кем, вышли в гостиную и в дверях в переднюю наткнулись на хозяев. Филипп Савельевич, должно быть, где-то тайком залег всхрапнуть и был безжалостно поднят женой на свои неустойчивые жерди; личико его было измято, желтые волосы спутаны.
— Куда, куда? Невозможно!!. — возопил он, превратясь в огромное подобие Андреевского креста, преградившее нам путь.
— Дела, милейший!.. — сказал Лазо. — Заехали к вам, почтили и спешим дальше!
Последовали новые уговоры, затем благодарности за визит, и мы, сопровождаемые одним почтмейстером, перешли через улицу на обширный двор конной почты, где находились наши лошади. Лазо приказал запрягать, и немного погодя мы опять колыхались, как в лодке, по колдобинам городских улиц.
— Ах, анафема!!. — вырвалось у Лазо, когда мы отъехали от ворот, у которых, в виде вехи с желтым пучком соломы наверху, торчала фигура почтмейстера, глядевшего нам вслед.
— Кто? — спросил я.
— Да колоша эта старая, почтмейстерша!!. Глазки еще делает! Посуды ей стало для меня жалко! Вот им теперь что вместо окороков к Рождеству будет! — Он потряс передо моим лицом комбинацией из трех пальцев и так заинтересовал этим двух прохожих, что они остановились и принялись глядеть на нас.
— Друг мой, да ведь это же ее собственность! — возразил я. — Она имеет право распоряжаться ею, как ей нравится.
Лазо свирепо поглядел на меня.
— Логика из Африки!.. — заявил он. — Если б мои сундуки были, да ты бы у меня дюжину бокалов попросил — все бы отдал, пропади они! Комаринского в сундук проплясал бы, дери его черт! Вот уж правду говорят поляки: «из хама не бендзе пана»!
У собора Матвей повернул к нам голову.
— Куда теперь прикажете? — спросил он.
— Прямо!.. — сердито буркнул Лазо. — А ты пообедал?
— Так точно. Корм здесь по первой гильдии-с!
Гнев моего спутника начал проходить. Я глядел на него и улыбался.
Лазо сплюнул на дорогу.
— Черт знает, какой дрянью поят!.. — пробурчал он, не желая еще сдаваться. — Чистый сандал, изжога даже сделалась!
Мы выбрались за город и очутились у развилка дорог.
— Направо!.. — скомандовал Лазо, и коляска бесшумно понесла нас по проселку; черно-желтая пыль полосой растянулась за нами над золотым морем ржи.
— Знаете что, Тит Титыч?.. — сказал я. — Ведь если вы еще поедете со мной — вы со всем уездом перессоритесь!
Лазо покосился на меня уже совсем развеселившимся глазом.
— Это еще почему?
— Да уж очень ндрав у вас, Тит Титыч, сурьезный — и не поперечь даже!
— Молчи… Чичиков несчастный! Шурум-бурум… «Старья старого, старого платья, старых сапогов покупать?!.» — Лазо идеально изобразил старьевщика и захохотал. — Но какова? на все готова, извольте ли видеть! Ах ты, одер погребальный?!. Да я-то готов или нет, позвольте спросить?.. Тьфу! — Лазо повернулся, выстрелил плевком в оставшийся далеко позади городок, и энергия опять забурлила в нем.
— Под древо!.. — крикнул он кучеру.
VII
Впереди, у самой дороги, виднелся большой курган; у подножия его раскидывала густой шатер столетняя береза с корявым, неохватным стволом. Матвей свернул к ней и остановил тройку в тени. Лазо скинул с себя пыльник и китель, бросился на траву и растянулся во весь рост.
— Ну, и жарища же!! — проронил он, расстегивая ворот рубашки. — Матвей, освежиться!..
Матвей привязал лошадей, затем стал на подножку коляски, поднял сиденье и принялся что-то доставать из ящика под ним. В руках у него очутилась коричневая небольшая корзинка. Матвей подошел к нам, бережно держа ее в руках, достал из нее салфетку и разостлал ее между своим барином и мною. Затем из корзины появилась белоголовая бутылка входившего в славу Абрау-Дюрсо и пара серебряных стаканов. Все это проделывалось так, как будто было раз навсегда заведенным делом.
— С чего же это мы шампанское будем пить? — поинтересовался я.
Лазо закинул руки за голову и задрал одну ногу на другую.
— Вода не утоляет жажды, я, помню, пил ее однажды!.. — продекламировал он и захохотал. — Маршрут обсудим… без этого нельзя! …«на дне стакана вдохновенье и грусть и слезы и любовь…» — сам Пушкин так пишет! А уж он ли не знаток?
Бутылка выстрелила, и шампанское заискрилось в наших стаканах.
Лазо залпом осушил свой.
— Хорошо прополоскаться после всех этих дрей-мадер из Кашина!.. — произнес он. — Игру душе шампанское придает! Специально для этой цели Господь его создал! Ну-с, теперь за маршрут. Отсюда прямо к баронессе фон Штамм. Вот где ты будешь в своей тарелке: там все тоже помешанные!.. За твое здоровье, милый!! — нежно добавил он, чокаясь со мной вновь наполненным стаканом.
— Да нужное-то мне мы найдем у нее или нет?
— Все, что хочешь, найдем! Я тебе говорю, — совершенный бедлам! Народа полон дом. Всегда все влюблены, все беременны, друг другу сцены делают! Одна хохочет, другая в истерике! Я ведь с детства их всех знаю!
