И в настоящее время власть продолжает сохранять юридическую форму «отцовской» власти, а все усовершенствования по-прежнему идут «сверху вниз» по пресловутой «вертикали», как шли со времен Ивана III. Архетип русской власти, сложившийся еще в пору татаро-монгольского нашествия, сохранился до наших времен и четко просматривается сквозь все меняющиеся декорации, которыми украшал себя тот или иной режим.
«Парламентская» республика – в отличие от «президентской» – должна в идеале соответствовать высокому уровню самосознания, гражданскому сообществу «совершеннолетних» граждан, а не «детей», нуждающихся в отеческом присмотре, и не перекладывающих ответственность с собственных плеч на плечи «батюшки-президента». Судя по всему, мы еще не «повзрослели». Большинство населения по-прежнему верит в то, что мы не можем обойтись без «сильной руки», которая бы направляла наши действия!
Особенности нашего менталитета не способствуют единению россиян: сталкиваясь с общей проблемой, европейцы объединяются для ее решения, мы же бьемся поодиночке. Почти полторы тысячи лет назад один византийский автор писал о славянах: поскольку между ними нет единомыслия, то они не собираются вместе, а если собираются, то решенное ими тотчас нарушается другими, так как все они враждебны друг другу и при этом никто не хочет уступить другому.
Мало что изменилось с тех пор.
В русском характере заложено стремление не к личной свободе, которая, как известно, кончается там, где начинается свобода другой личности, – а к воле, то есть к жизни, свободной от всякого социального принуждения, – желание жить так, как хочется, а не так, как положено законом и правами.
Свобода и неприкосновенность личности – вот основа прочного правопорядка. Но эту свободу нужно завоевывать, ее нужно строить – и прежде всего внутри самого себя. Это требует направленных усилий, это трудно – проще «выйти за околицу» и отдаться вольному ветру. Пусть кто-нибудь другой – за нас – выстраивает отношения, справляется с противостоящими силами. Но никто ничего не сделает за нас.
Властная вертикаль подавляла развитие горизонтальных связей в обществе – и экономических, и социальных, прямо вмешиваясь не только в общественную, но и в частную жизнь граждан. Практически на протяжении всей нашей истории отношения власти с народом напоминали улицу с движением в одну сторону: власть как бы проистекала сверху вниз, подобно потоку, а народ внизу лавировал между брызгами и струями, пытаясь жить по-своему, повторяя, таким образом, модель взаимоотношений еще ордынского времени, когда властители требовали дани, а подданные уклонялись всеми возможными силами.
Власть и народ отделены друг от друга невидимой, но ощутимой стеной: они – сами по себе, мы – сами по себе. Конечно, и так называемые «низы» всегда интересовались политикой, и «верхи» заботились о том, чтобы выглядеть прилично в народном мнении. Но этот взаимный интерес никогда не был достаточно активным.
Историки и политологи находят массу причин и предпосылок для деформации правосознания российского общества: огромная территория создавала потребность в сильной центральной власти; грандиозные государственные цели были недоступны пониманию основной массы населения и заставляли относиться к ним формально. При этом хозяйственные задачи страны были достаточно примитивны и не требовали высокого уровня правосознания населения. Социальный, национальный и религиозный состав государства неоднороден, что затрудняло выработку общих принципов и препятствовало консолидации общества.
Мы любим говорить о «бездуховности» западной жизни. Но западный менталитет сложился на основе многовекового религиозного воспитания, на основе христианских ценностей, и справедливость ощущается всеми как норма общественной жизни – она может нарушаться, но при этом остается нормой, ибо, согласно средневековому положению, « век господства несправедливого обычая ни на миг не может создать права».Протестантская этика, в отличие от православной, считала благом труд и частную собственность, а права и свободы личности ставила на первое место. Для российского менталитета было более характерно стремление к справедливости– Лев Толстой, например, даже считал правопомехой на пути нравственного прогресса.
Но получается, что мы не обрели ни права,ни правды:обратимся к нашим – сознательным или подсознательным – убеждениям: справедливость для нас скорее редкое исключение, чем правило. Мы осуждаем ложь, беззаконие и воровство, но не верим в возможность их искоренения, не верим в действенное право, одинаковое для всех, и считаем, что любая власть обманывает людей.
Согласно общему мнению, на Руси всегда правили люди, а не законы. Вспомним народные пословицы: «Закон что дышло– куда повернул, туда и вышло», «От трудов праведных не наживешь палат каменных». Для нас как бы не существуют писаные законы, параллельно которым действуют в обществе законы неписаные, но уважаемые. Еще А. И. Герцен сто пятьдесят лет тому назад писал о правовой необеспеченности, тяготевшей над народом: «…вопиющая несправедливость одной половины государственных законов научила его ненавидеть и другую – справедливую – половину. Народ подчиняется законам, как силе. Полное неравенство перед судом убило в нем всякое уважение к законности, поэтому россиянин, какого бы звания он ни был, обходит или нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно – и совершенно так же поступает правительство». [173]
Видя, что власть не исполняет своих обязательств, народ уклоняется от исполнения собственных. Признавая – в общем и целом – ценности мировой цивилизации, необходимость общественного порядка, демократии и законности, на бытовом уровне мы терпим беззаконие, надеемся на «сильную руку», оправдываясь тем, что имеем полное моральное право обманывать власть, поскольку она тоже не исполняет своего долга.
Кто же должен разорвать этот порочный круг?
Мы еще не осознали, что власть – не личное преимущество, а общественное служение, обязанность и ответственность. Пока что отношения народа и власти полностью укладываются в схему взаимоотношений между «взрослым» и «ребенком», который по-прежнему считает, что государство должно все для него сделать, и обижается, когда этого не происходит.
Но ежели власть декларирует себя как избранная народом, следовательно, перед народом она и должна отвечать. Если народ спрашивает, конечно.
Народ безмолвствует.
Безмолвствует до тех пор, пока безответственность власти не перейдет черту терпения и не грянет очередной народный бунт, бессмысленный и беспощадный.
Когда общество доходит до «точки кипения», появляется вождь, который ведет нас на разрушение старого мира – «до основанья, а затем.». Затем тот, «кто был ничем», становится «всем» – и все начинается заново: по новому витку спирали мы поднимаемся к новой «точке кипения» и готовы сокрушить прежнего кумира.
Единственное средство сохранить природное равновесие – соблюдение нравственного закона каждой отдельной личностью,кто бы она ни была – правитель ли, облеченный властью, или простой гражданин, этого правителя избравший. Суть государства не может быть сведена к простым взаимоотношениям господства и подчинения: задача власти – как бы она ни была устроена – работать на благо государства, которое состоит из людей и существует для людей, чьи права признаются и поддерживаются законом.
Гражданское общество может существовать только при наличии развитой самоценной и самодостаточной личности, способной взаимодействовать с другими личностями ради достижения общих целей, во имя общих ценностей. А. К. Толстой считал, что свобода и законность только тогда будут прочными, когда станут опираться на внутреннее сознание народа, которое зависит не от законодательных или административных мер, но от тех духовных стремлений,которые находятся вне каких бы то ни было материальных побуждений.
