Закончив переписку, я уничтожил все ее следы в памяти компьютера. На всякий случай.

Когда через три четверти часа я вошел в гостиную, там сидела Моник с рюмкой шерри, а К. К. вводил ее в курс событий последних дней.

— Моник! — воскликнул я с плохо скрываемым восторгом.

«БЬОРН!» — написала она неровными заглавными буквами в своем блокноте.

Радость от встречи с ней была огромной, я хотел прижать ее к себе и, как щенок, виться у ног, виляя хвостом. Но ограничился тем, что слегка обнял. Потом придал лицу сочувственное выражение и спросил, как дела у Дирка.

«Не очень хорошо».

— Ему хуже?

Еще до того, как я задал вопрос, я знал, какой будет ответ. Моник кивнула. Посмотрела на меня. Как будто ей не хотелось говорить.

— Говори-говори, — сказал К. К. и тут же поправился: — Напиши.

«Дирк хочет с тобой поговорить».

— Дирк? О чем?

«Сам знаешь».

У Моник был с собой ноутбук со встроенной веб-камерой, она поставила его на стол перед нами. Включив скайп, вызвала Дирка по списку контактов и открыла окно диалога. Установилась связь. Я увидел на экране ноутбука руку, которая покрутила, настраивая, камеру. Хриплый голос Дирка произнес:

— Вот так. — Изображение сбилось, теперь экран показывал стену и спинку кровати. Дирк еще покрутил камеру, и в центре кадра появилось его лицо. Лицо умирающего. — Привет, Моник. Вот так свидание! Модерновые технологии! Привет, Карл!

— Дирк! — поздоровался К. К.

Они знакомы?

Дирк откашлялся, чтобы прочистить горло.

— Бьорн, спасибо, что согласились поговорить со мной. Как вы знаете, я болен.

— Знаю, Дирк. Знаю.

— В будущем году мне исполнилось бы восемьдесят лет. Подумать только! Но у меня нет будущего года. Я не хочу быть слишком сентиментальным и вызывать к себе жалость, Бьорн, однако каждый день может оказаться для меня последним. Так обстоят дела. И я примирился с судьбой. Все мы умрем. Рано или поздно приходит наш черед. Жизнь — всего лишь оттягивание неизбежного. Мне не страшно.

Никто из нас ничего не сказал. Моник тихо плакала и шмыгала носом.

— Verdorie,[154] — продолжил Дирк. — Я не собирался быть таким помпезным и мелодраматичным, простите.

— Все в порядке, Дирк, — сказал К. К., — не думай об этом. Ты хотел сказать что-то Бьорну?

— У некоторых из нас есть в жизни миссия. Цель. Смысл всей жизни. Для меня таким смыслом было Евангелие Люцифера. Я понимаю, Бьорн, что вы не хотите отдавать манускрипт. Вас терзают всякого рода сомнения. И они должны быть. Это неизбежно.

Я ничего не смог ответить на его слова. Когда слышишь такие вещи, волнуешься. Дирк, что говорить, был на пороге смерти.

— Я вас умоляю, Бьорн.

Он смотрел на меня с экрана:

— Я прошу вас отдать манускрипт К. К. — Карлу Коллинзу. Он — человек, которому можно доверять.

Что-то оборвалось во мне и покатилось куда-то в пропасть. Прозрение. Прозрение…

Отдайте манускрипт К. К.

Карлу Коллинзу…

Он — человек, которому можно доверять…

Дирк… К. К…

То, что они знали друг друга, было очевидно. Они знали друг друга все это время.

Если Дирк действовал заодно с К. К., означало ли это, что Моник тоже действовала с ними заодно? Я долго думал. Пытался разобраться. Посмотрел на Моник. Она отвернулась.

— Вы знаете друг друга? — спросил я, обращаясь наполовину к Дирку, наполовину к К. К.

— В некоторой степени, — сказал Дирк.

К. К. молчал.

В некоторой степени.

Признание Дирка вмещало бесконечно много, гораздо больше, чем эти три слова. Существовала связь между Дирком и К. К. и тем самым между ними и Моник.

Моник положила свою руку на мою. Я отодвинул ее.

— Бьорн, — сказал Дирк, даже не догадываясь, какой душевный хаос вызвало его признание во мне. — Я понимаю, что мы знаем друг друга недостаточно долго для того, чтобы я осмелился просить вас отдать манускрипт ради меня. И все же я сделаю это. Поверьте, я готов молиться на вас, если бы это помогло делу. Я выполз бы из этой кровати и на коленях стал бы молить… если бы только молитва умирающего могла вас тронуть. Но я знаю, что вы крепкий орешек, Бьорн. Некоторые называют вас упрямцем.

Последние слова он произнес с обезоруживающей улыбкой. Он, конечно, был прав.

— Много лет тому назад, в другое время, в другом мире, я был точно таким же, как вы, — продолжал Дирк. — Честолюбивым, любознательным, уверенным в себе. Я понимаю, почему вы медлите. И тем не менее умоляю вас. Я посвятил свою жизнь Евангелию Люцифера и хочу увидеть загадку разгаданной до того, как умру. Я так хочу узнать… — Пауза. — Я готов пойти на обмен, если угодно. Я могу рассказать, почему Джованни Нобиле, итальянский демонолог, вел себя так иррационально. Вам пригодятся эти сведения. В качестве обмена любезностями вы выполните и мою просьбу. — Дирк не стал ждать моего ответа. — Я могу рассказать вам о Нобиле и просто так. Вы, должно быть, слышали, что его сочли сумасшедшим. Он застрелил четверых. После этого он исчез вместе с Евангелием Люцифера. Вот то немногое, что мы знаем. Но никто не спрашивает, почему он это сделал. Почему, Бьорн? Почему Евангелие Люцифера превратило уравновешенного теолога Джованни Нобиле в убийцу? Почему он стрелял и убил четверых? Почему манускрипт был для него таким важным? Никто не задавал этот напрашивающийся сам собой вопрос. Почему? Полиция, СМИ, публика — все спрашивали, что случилось. Как? Где? Но никто не спросил: почему?

— И почему?

Дыхание Дирка стало похожим на шелест листьев под дуновением осеннего ветерка.

— Ты уже знаешь, что дочь Джованни Нобиле исчезла вместе с ним. Ее звали Сильвана. Очаровательная маленькая девочка. Десяти лет от роду. Сильвана… Никто не знает, что религиозные фанатики похитили ее.

— Дракулианцы?

— Конечно.

— Из-за манускрипта?

— Чтобы заставить Джованни Нобиле отдать его им.

— Он отдал?

— Нет.

— Что с ней стало?

— Они похитили ее около школы и спрятали в гроб, в саркофаг, находившийся в заброшенной часовне при монастыре на окраине Рима.

— Что вы такое говорите? Десятилетнюю девочку? В гроб?

Как люди, даже если это дракулианцы, могли опуститься так низко?

— Что с ней случилось? Не говорите, что она умерла в гробу!

Дирк продолжил, не обращая внимания на вопрос:

— Для ордена дракулианцев все это было извращенной формой религиозной церемонии, осуществлением древних пророчеств. Вера ослепила их. Сделала беспощадными.

Я перевел взгляд с экрана ноутбука на К. К., который смотрел на меня бесстрастным взглядом ученого.

— Не могу поверить, жизнь не может быть такой жестокой… — бормотал я.

— В гроб… — повторил Дирк.

— Но что случилось с девочкой? Вы расскажете, чем все кончилось? — Во рту у меня пересохло. — Девочка умерла? Что стало с Джованни Нобиле?

Через сеть кабельных линий между Амстердамом и Лондоном Дирк смотрел на меня отсутствующим взглядом умирающего человека.

— Об этом, — сказал Дирк ван Рейсевейк со вздохом, сопровождаемым хлюпающими звуками, — история умалчивает.

— Я должен задать тебе вопрос, Моник.

К. К. покинул нас. Его вызвал начальник службы безопасности. Мы с Моник остались сидеть в гостиной. Она взяла блокнот и вопросительно посмотрела на меня.

— Я ничего не понимаю, — признался я. — К. К. и Дирк знают друг друга?

«Да», — написала она. Буквы на бумаге словно плясали, — если бы она могла говорить, вероятно, голос Моник дрожал бы.

— Это значит, что ты все это время знала К. К. и Альдо Ломбарди?

«Немного».

— В чем заключалась твоя роль?

«Ты мне не доверяешь?»

— Зачем Дирк попросил тебя сопровождать меня?

«Ему было трудно отослать меня. Но он знал, что ключ к загадке у тебя».

— И поэтому он был готов использовать тебя? Чтобы ты со мной…