Комната была очень большой, скорее зал, с высоким сводчатым потолком, в нишах — красочные изображения на стене.

Я попробовал подняться на локтях, но обнаружил, что привязан. Только теперь увидел, что я голый. Абсолютно голый. Моя белая кожа казалась ненормальной и прозрачной на фоне белой ткани, на которой я лежал.

Голый.

Голый — как Кристиан Кайзер. Как Тарас Королев. Как Мари-Элиза Монье.

Голый, привязанный к постели, накрытой белой тканью.

Я с ужасом начал рвать шелковые шнуры, которыми был связан. Издавая какие-то горловые звуки.

Служба внезапно прекратилась. Из-за неожиданно образовавшейся тишины ситуация стала еще более страшной. Мужчины, стоявшие вокруг меня, отступили на шаг назад. Раздался звук открывающейся двери, и я не совсем отчетливо услышал, как кто-то входит в зал.

— Господин Белтэ.

Два слова показали, что у говорящего акцент. Он оказался в поле моего зрения. Ему шестьдесят лет, может быть больше. Волосы на голове и борода седые. Во взгляде карих глаз угадывается твердость характера.

— Господин Белтэ…

В его устах мое имя звучало со скрытой угрозой. Он соединил пальцы рук, получилось нечто вроде домика. Ногти длинные и острые. Как у женщины. Без всякого смущения он окинул взглядом мое голое тело. Другие мужчины стояли неподвижно и молчали. Их взгляды были устремлены куда-то вверх.

Он сделал шаг вперед.

— Кто вы? — выкрикнул я, чтобы оставить его на расстоянии.

Если бы он сказал, что он сам Сатана, я не удивился бы.

— Я — Примипил моего святого ордена.

— Что-что?

— Ты меня слышал.

— Не имею представления, о чем вы говорите.

— Они не рассказали тебе, кто мы?

Острым ногтем указательного пальца он провел черту по моей коже от горла до пупка. Обжигающее прикосновение показалось мне непристойным. Варварским. Как будто он одним-единственным движением вспорол мой живот и извлек внутренности.

Он закрыл глаза.

— In Nomine Magna Dei Nostri Satanas.[87]

Мужчины, стоявшие вокруг, повторили эти слова. Они были безликими, как отряд кадетов.

Примипил положил руку мне на грудь, прямо на сердце, словно хотел убедиться, действительно ли оно бьется. Рука показалась холодной, словно была из металла. Когда он вонзил ногти в мою кожу, я застонал от боли и ужаса. Неужели он хотел вырвать мое бьющееся сердце?

— Ki’q Melek Taus r’jyarh whfagh zhasa phr-tga nyena phragn’glu.

Он провел рукой по телу вниз и остановился на животе, в нескольких сантиметрах от полового органа. Когда он наконец перестал до меня дотрагиваться, мне показалось, будто с меня сняли тяжкий груз.

— Ты знаешь, что нам надо. — Тон не угрожающий и не просительный. Простая констатация факта.

Я чуть не заплакал. Какой ответ предпочесть? Конечно, я понимал, что он имел в виду манускрипт. Но отпустят ли меня, если я скажу, что манускрипт — в бронированном хранилище в Исландии, или меня все равно убьют? Что сказать? Как объяснить? Как купить жизнь у этих религиозных фанатиков?

— Зачем меня связали? Почему я голый? — спросил я, скорее для того, чтобы что-то сказать и подальше отодвинуть неизбежное.

— Таковы правила.

— Какие правила?

— Те, которые установили старейшие. Где манускрипт?

— В надежном месте.

— Где?

— Вы меня убьете, если я скажу.

В наступившей тишине я услышал его тяжелое дыхание.

— Ты, вероятно, думаешь, что сможешь промолчать, — сказал он терпеливо, как будто говорил с упрямым ребенком. — Ты знаешь, на что мы способны. Ты знаешь, что мы сделали с другими упрямцами. Почему ты думаешь, что сможешь устоять?

— Вы уже убили троих. По меньшей мере. И хотите убить меня и выкачать мою кровь — независимо от того, скажу я или нет! — Голос изменил мне на мгновение. — Но если вы убьете меня, вы никогда не найдете манускрипт.

— Позволь я тебе кое-что объясню. Наши предшественники, мужественные монахи, которые боролись с претензиями и ложью христианской Церкви, сделали много важных открытий во время этой борьбы с властью католиков. Одно из открытий касается магии крови.

Он кивнул мужчинам, стоявшим вокруг. Один из них подошел и стал губкой обмывать мое тело, с головы до ног, водой с благовониями. Другой принес деревянный ящик, внутри которого был продолговатый сосуд. Большой. Литров на пять крови. Третий принес серебряный ларец. На красном бархате лежали маленькие ножи, скальпели и другие инструменты.

— Мы не хотим потерять ни единой капли крови, — сказал человек, который назвал себя Примипилом. — При помощи наших инструментов и приспособлений мы можем изъять из человека всю кровь за несколько минут. Но мы можем продлить эту процедуру на часы и даже дни.

Сосуд был старый. С непонятными символами и изображениями каких-то отвратительных существ.

Монахи стали надевать продолговатый сосуд на мое правое предплечье, перехватив руку тесьмой у самого локтя. Сопротивляться было бесполезно. Кисть и предплечье оказались внутри сосуда. Потом мою кисть перехватили еще двумя тесемками. Теперь через отверстие они могли вставить в сосуд нож и пустить мне кровь.

— Белтэ, мы можем сделать это быстро и практически безболезненно. Но можем продлить твое мучение на долгие-долгие часы. Я спрашиваю тебя в последний раз: где ты спрятал манускрипт?

Время как вино: больше всего его ценишь, когда его осталось совсем мало.

Что происходит, когда ты узнаешь, что скоро умрешь? Кто-то предпочитает, чтобы смерть наступила как можно скорее. Чтобы избежать страданий.

А я буду цепляться за жизнь, пока это возможно.

— Если я умру, — взмолился я, — манускрипт будет навсегда утерян.

— Ты заговоришь. Все говорят. Рано или поздно все говорят.

— Не я!

— Бьорн Белтэ, ты — всего лишь человек.

Он кивнул одному, тот вышел из круга. Когда его подручный подошел поближе, я увидел, что он молод — во всяком случае, ему меньше тридцати — и невероятно высок. Он схватил мою левую руку и что-то сунул в нее. Амулет. Бронзовый амулет с пентаграммой на одной стороне и трикветром на другой. Чисто рефлекторно я сжал его в руке.

Примипил повторил молитву на языке, которого я не знал:

— N’kgna th ki’g Melek Tans r’jyarh fer’gryp’h-nza ke’ru phragn’glu.

Он был похож на друида.

Монахи возобновили монотонное церковное пение:

Некоторые пали на колени и начали молиться.

Из серебряного ларца Примипил достал скальпель с кривым лезвием.

— Белтэ… — Мое имя он произнес так, словно хотел удостовериться, что я готов к смерти.

— Нет! Не надо!

Он поднес скальпель к одному из отверстий в сосуде.

— Не надо! — закричал я. — Нет!

Я почувствовал, как острое лезвие коснулось кожи.

— Нет-нет-нет!

Он поднял голову и произнес как молитву:

— Ave Satanas!

май 1970 года

Джованни вошел в комнату и включил вечерние новости по телевизору. Он сам не знал, сделал он это по привычке или чтобы заполнить пустоту в комнате. Лучана так и не выпила чай. По телевизору показывали репортаж о плавании Тура Хейердала[88] через Атлантический океан на «Ра-II». Джованни не понимал, что хотел доказать норвежец. Потом был рассказ о том, насколько беспомощно полицейские вели расследование взрывов бомб в Риме и Милане в прошлом году. Он выключил телевизор, когда разговор перешел на политику. Лучана сидела неподвижная и молчаливая. Джованни перешел в кабинет и стал перелистывать бумаги, не читая их. Когда он опять вернулся в комнату, Лучана курила сигарету.

— Ты куришь?

Она посмотрела на него и выпустила дым. Она бросила курить десять лет назад.

— Мне надо. Извини.