Сеня. Я сейчас… (Уходит в дом.)
Ребята стоят молча, ждут. Из тумбы появляется рука Пети.
Женя. Там человек!
Кто там?
Голос Пети. Никого нет… (Вылезает.) Только я.
Степан. Что ты там делал? Борис, посмотри.
Борис (вытаскивает из тумбы пачку листовок и две связки книг.) А это что?
Степан (берет листовку). Ах ты контра маленькая! Это у тебя откуда?
Петя. Я не контра… А это не мои… Кто-то шел и сунул…
Борис. Кто?
Петя. Не знаю… Васька не велел высовываться…
Степан. Какой Васька? Братцы, он не один, у них тут целая организация…
Петя. И совсем не организация… Васька — мой брат… Он не велел вылезать, чтоб не попасться… А то забрать могут…
Степан. А за что тебя забрать могут? Запутался? Братцы, тут дело нечистое. Чует мое сердце, что контрик он…
Женя. Да какой контрик? Мальчишка… Перепугался просто…
Степан. А вдруг кадет переодетый? Обыскать надо… (Обыскивает.) А книги откуда?
Петя. Я не кадет, я Петька…
Вася. Петька, ты чего? Кто тебя?
Петя. Меня за контру арестовали…
Степан (ловит Васю). Иди сюда… Одна компания…
Борис. Сеня, мы тут мальчишек в тумбе нашли, а у них листовки… Говорят, сунул кто-то туда…
Сеня. Это старик им сунул, я видел… (Жене.) А ты, Женя, держи голову выше.
Женя. Она у меня и так высоко…
Сеня (жмет ей руку). Ну, поехал… Я сейчас в издательство «Революционная мысль»…
Вася (узнав Сеню, хочет броситься к нему). Дяденька! Это же мы! Дяденька!
Сеня (вглядываясь в мальчиков). А, старые знакомые… Попались наконец. Ребята, доставьте их на Лубянку… (Бежит налево.) Попросите, чтоб доложили Дзержинскому…
Борис. О чем доложить? (Кричит.) Насчет ребят?
Сеня. Да!
Слышно, как уезжает машина.
Борис. Что же вы, пацаны, натворили?
Вася. Мы ничего не творили!
Степан. Раз самому Дзержинскому доложить надо — не простое дело… Слышал, как Сеня сказал: «Попались»? Значит, давно их ищут… Ничего, на Лубянке разберутся…
Петя. А что такое Лубянка? Это страшно?
Степан. Смотря для кого… А вообще-то узнаешь.
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Кабинет Дзержинского в Москве в здании ВЧК. Большая прямоугольная комната на втором этаже. Стены оклеены серыми обоями. Прямо — широкое окно, выходящее во внутренний двор. Окно закрыто шторой. Направо — дверь в приемную; дверь обита клеенкой. Прямо против двери — простой канцелярский стол с венским стулом и двумя жесткими креслами. В углу комнаты — диван простой черной кожи. Диван скрыт ширмой. Горит электрический свет. Открывается дверь. Входят Белов и Голубев. У них в руках почта, папки с документами. Кладут на стол.
Голубев. Я капсюли сюда положу…
Белов. Хорошо… (Начинает разбирать бумаги.) Будить не буду. Феликс Эдмундович поздно заснул… Еще согреешь.
Голубев. Первый раз вижу, что спит… Позавчерась в четыре утра вызвал. Захожу — сидит, вроде не ночь, а день посередке…
Белов. Да тише ты, Голубок! И что у тебя за бас?
Голубев. Насчет голоса я и сам мучаюсь… Я его, паразит-заразу, стараюсь туды запрятать, а он все равно наружу выскакивает… (Оглянулся на ширму.) Ничего не разбудил… Саша, а растолкуй ты мне… Чего он здесь, на диване, мается? Дали ведь ему квартиру…
Белов. Сам знаешь, сколько работы, не успевает… Да потом, что ему в квартире одному делать? Жена-то у него с сынишкой в Швейцарии, застряли в эмиграции… И никаких вестей оттуда нет… Опять почта пустая… Да мыслимое ли это дело? Сыну его Ясику уже семь лет стукнуло, а он его ни разу, понимаешь, ни разу не видел… Только по карточкам знает… Рвется к ним и сам себя за горло держит.
Голубев. Тише. Кажись, разбудили. Подожди, послушаю… (Подходит к ширме, слушает.) Мирно дышит, хорошо. Слава тебе господи, выспится. (Снова прислушивается.) Спит…
Открывается дверь, входит Дзержинский, свежий и бодрый.
Дзержинский. Доброе утро, товарищи… Василий Иванович, что вы там слушаете?
Белов. Я был уверен, Феликс Эдмундович, что вы спите…
Дзержинский. Нет, я был на допросе. Почта уже есть? (Подходит к столу, быстро просматривает почту: письма нет.) Так что вы там слушали, товарищ Голубев?
Голубев (сконфуженно). В общем, это… Ну вот, какое вы дыхание имеете?
Дзержинский. Погасите, пожалуйста, свет… (Подходит к окну, раздвигает штору.)
За окном утро. Дзержинский подходит к дивану, складывает ширму, убирает шинель, которой накрывался, вешает ее.
Голубев. Феликс Эдмундович, на явочной квартире Дубровина задержали да вот эти игрушки (показывает) в карманах нашли.
Дзержинский. Ясно, они готовят какую-то диверсию… Товарищ Белов, в три часа дня совещание по этому делу…
Голубев. Так я пойду.
Дзержинский. Да. Василий Иванович, Сеня еще не вернулся? Как только появится, пусть пройдет ко мне.
Голубев. Хорошо, передам. (Уходит.)
Дзержинский (Белову). С какого времени Василий Иванович принял дежурство?
Белов. С шести утра.
Дзержинский. А всю ночь вел наблюдение за явочной квартирой? Пусть его подменят в десять утра.
Белов. Хорошо.
Дзержинский (садится за стол, подписывает бумаги). Саша, это письмо надо немедленно разослать по всем губкомам. На двенадцать часов ночи экстренное заседание коллегии. (Закашлялся.)
Белов. Феликс Эдмундович! Опять вы четыре часа в сутки спите?
Дзержинский (мягко.) Вы, Саша, работаете столько же.
Белов. Я моложе и здоров.
Дзержинский. Нельзя наполовину ненавидеть или наполовину любить. Нельзя отдавать делу лишь половину души. Надо отдать всю душу или не давать ничего.
Белов. Владимир Ильич с утра звонил… Только не выдавайте меня, это секрет. Спрашивал, собираетесь ли вы ехать за Софьей Сигизмундовной и Ясиком?
Дзержинский (живо). Значит, Владимир Ильич заодно со Свердловым? Понятно. Нет, к сожалению, я не смогу сейчас поехать. Об этом, Саша, не может быть и речи. Как ваш сынишка?
Белов. Спасибо, растет. Даже фамилию уже свою знает.
Дзержинский (задумчиво). Когда Ясик узнал, что он Дзержинский, это таинственное для него слово так ему понравилось, что он все время говорил: «Я не сынок и не котик, а Асик Дзерлинский»… (Прошелся по кабинету, подошел к шкафу, достал красивый мягкий шарф.) Купил вчера для него… Говорят, что зима будет суровой.
Белов. Он, наверное, ждет не дождется, когда вас увидит. Только об этом и говорит.
Дзержинский. Наверно… Но я бы очень хотел, чтобы он обладал святыней, быть может более сильной, чем святое чувство к матери, отцу, к близким, дорогим ему людям. Наши дети должны полюбить идею. Это даст им силы, это будет озарять светом всю их жизнь. Счастье, о котором мечтает каждый, придет к ним только тогда, когда они будут жить для других…
Да, это я… Вас неправильно информировали. Я знаком с этим делом. Наркомпросовцы подпустили их к приютам, они организовали шайку, травили крупу… Погибло двести ребятишек… Ни о каком милосердии к этим мерзавцам не может быть и речи! Они все будут расстреляны! Только так! До свидания… (Опускает трубку, снова раздается звонок.) Да, это я, Василий Иванович. Что? Какие мальчишки? Я не в курсе дела… Так, так. Ах, вот это кто? Вспомнил, вспомнил… Давайте их немедленно ко мне… (Белову.) Ребята нашлись…
