— Я ходила в кафе с моим преподавателем.

— С каким преподавателем?

— С Александром Козловым.

— Ты выскочила из его постели! — закричала Кароль.

— Что ты придумываешь? — пролепетала потрясенная Франсуаза.

Вначале она яростно отбивалась. Потом вдруг обрела спокойствие. Она уже не раз замечала, что мачеха сердится по пустякам на отца, на Даниэля, на нее, на прислугу. Такая нервозность не была прежде свойственна Кароль. Неужели все дело в том, что ее бросил Жан-Марк? Лишившись его, она потеряла голову. Ее следовало не бояться, а жалеть. Красивое лицо Кароль слегка сморщилось:

— Ты заслуживаешь, чтобы я рассказала об этом твоему отцу! — выкрикнула она глухим голосом.

— Ты не можешь сказать моему отцу о том, чего нет! — ответила Франсуаза, выдержав ее взгляд.

Кароль резко повернулась и быстрыми шагами удалилась. Франсуаза не испытала никакого удовлетворения от того, что на какой-то момент одержала над ней верх. Сегодня у нее были более серьезные заботы, чем отношения с мачехой.

Причесавшись и вернувшись в гостиную, она увидела там отца, Даниэля и Кароль, которые собирались садиться за стол. Обычно по средам и Жан-Марк обедал дома, но в последнюю минуту он отказался от приглашения. Его видели все реже и реже.

Лица у всех были мрачными. Даниэль жаловался, как трудно в лицее заниматься математикой и физикой. Отец отвечал ему, что он ничего не добьется, если не будет больше заниматься дома.

— Но я занимаюсь столько, сколько могу, папа!

— Включая свой проигрыватель?

— Это мне не мешает, наоборот! Только преподаватель, похоже, думает, что все мы вундеркинды! Он читает лекции для нескольких ребят в первом ряду! А нас сорок пять. Так что, если это будет продолжаться, я оттуда сбегу!..

Франсуазе еще не доводилось видеть у брата такое измученное лицо. Может быть, впервые в жизни он тоже ощутил сомнение, страх. Так или иначе, на нее никто не обращал внимания, пока продолжалась эта семейная дискуссия. Она нашла здесь покой, в котором нуждалась, чтобы снова подумать о том, что ей сказал Козлов.

Неожиданно на пороге появилась Мерседес с мертвенно-бледным лицом. Но не для того, чтобы сообщить об ужине. Она хотела поговорить с мадам. Наедине! Раздраженная Кароль пошла вслед за ней в холл. Через оставшуюся открытой дверь Франсуаза услышала голоса:

— Прекрасно, мадам! Я только что была в кабинете месье, а эта вещь все еще там! Но я предупредила мадам этим утром! Я больше не могу выносить эту страшную голову в доме! Она пугает меня, я не могу работать! Это негритянская ведьма. В моей стране говорят…

— Мне наплевать, что говорят в вашей стране! — отрезала Кароль.

— В таком случае, раз голова остается в кабинете месье, пусть мадам не рассчитывает, что я буду убираться в этой комнате. Вот так, мадам…

— Хорошо, — вздохнула Кароль, — мы все сделаем по-другому.

Она вернулась в гостиную; лицо ее было искажено, руки сцеплены в замок.

— Что там за история? — буркнул Филипп. — Ты же не собираешься уступать этой девчонке? Если ей не нравится дом, пусть собирает чемоданы! Кто сказал, что она незаменима?

— Для меня — да, — парировала Кароль. — Я тебе говорила об этом сто раз. Она профессиональная горничная, что становится редкостью!

— Что действительно редкость, так это ее свинский характер! — заметил Даниэль.

— А тебя не спрашивают, — оборвал его Филипп с раздражением.

— В любом случае, ты уж меня извини, — продолжала Кароль, — но если нам придется выбирать между головой и Мерседес, то я предпочту Мерседес!

— Спасибо! — буркнул Даниэль.

Франсуаза посмотрела на него с нежным сочувствием.

— Согласись, что эта голова портит вид в твоем кабинете! — сказала Кароль, поворачиваясь к мужу.

— Куда ты хочешь ее поставить? — спросил он.

Франсуаза вмешалась:

— Я возьму ее в свою комнату!

— Тогда Мерседес откажется входить в твою комнату!

— Подумаешь, я и сама приберусь!

Филипп закатил глаза к потолку:

— Это безумие! Мерседес заставляет нас терпеть что угодно!

— Есть и другие, кто в последнее время делает то же самое! — сказала Кароль, едва разжимая губы.

Ее зрачки светились стальным блеском. В разгар воцарившегося молчания Мерседес вошла и возвестила:

— Кушать подано!

Институтская библиотека была светлой, тихой; тут и там склоненные над книгой головы студентов. Сидя возле окна, Франсуаза разбирала повесть Пушкина «Выстрел», о которой рассказывал этим утром господин Надзорный, преподаватель русской культуры. Поскольку рядом никого не было, она время от времени перечитывала вполголоса какую-нибудь фразу, чтобы научиться произносить ее правильно. При малейшей ошибке в произношении она вспоминала насмешливую улыбку Козлова. Она не видела его после их разговора и не стремилась встретиться снова. Но она и не просила записать ее в группу к другому ассистенту. Говорили, что госпожа Шуйская — блестящая преподавательница, деятельная, жизнерадостная и компетентная. Бесспорно, даже выше Козлова в педагогическом отношении… Франсуаза твердо решила добиться успеха. Потом, если она получит диплом Института восточных языков, то будет участвовать в конкурсе, чтобы поступить на работу переводчицей в Министерство иностранных дел или секретарем университетской администрации в Министерстве образования. Она видела свое будущее только в работе. Самой зарабатывать на жизнь, никого не обременять, по возможности жить одной. Она вернулась к «Выстрелу». Обложку книги украшал портрет Пушкина. Франсуаза знала, что он был убит на дуэли в тридцать семь лет. Какое странное совпадение между смертью этого человека и сюжетом его повести! Несомненно, есть знаки, которые влияют на человеческую судьбу, хотя люди и считают себя свободными в выборе своего пути! Возможно, для ума в высшей степени просветленного никогда ничего случайного не бывает! Неожиданно она почувствовала рядом чье-то присутствие. Козлов сел за ее стол и улыбался точно так, как если бы она произнесла одно русское слово вместо другого.

— Почему вы от меня так внезапно ушли в тот вечер?

Франсуаза вздрогнула:

— Я… я опаздывала… я больше не могла оставаться…

И она сразу же пожалела об этой лжи.

— Это неправда, Франсуаза. Я знаю, что произошло. У меня есть один недостаток: я неловок, нетерпелив, любопытен по отношению к людям, которые мне интересны. В сущности, вы упрекаете меня за то, что я хотел все о вас знать!

— Ничуть не упрекаю!

— Да! Да! Упрекаете! Я иногда забываю, что вы маленькая семнадцатилетняя, простите, девятнадцатилетняя девочка… из хорошей семьи, с католическим воспитанием и так далее… Мне хочется обсуждать с вами некоторые проблемы открыто, излагать свои взгляды на тот или иной вопрос, слышать ваши ответы в надежде, что, может быть, они меня убедят… Но это — игра, для которой вы не созданы. Стоит мне поднять дискуссию на более высокий уровень, как вы напрягаетесь. Вы расцениваете несогласие с вами как обиду!

— Я ушла не потому, что я с вами не согласна.

— А почему?

— Потому что… потому что я чувствовала, что вы хотите завести разговор, который мучителен для меня!

— О добровольной смерти?

— Да, в том числе…

— Надо было мне об этом сказать! Я бы прекратил, моя маленькая Франсуаза!

Он смотрел на нее с большой нежностью… Все стало так просто, после того как он объяснил! Теперь она уже не понимала, почему сердилась. Потому что он говорил с ней о ее самоубийстве? А потом? Он обсуждал этот вопрос на философском уровне. Она должна научиться все обсуждать свободно и остроумно, если хочет подняться до уровня настоящих интеллектуалов, таких как он.

— Могу вам сейчас признаться, — продолжал Козлов, — эта тема одна из тех, которые меня больше всего привлекают. Я даже собирался написать об этом однажды эссе. Но, обещаю вам, мы никогда не коснемся ее даже намеком. Мне нужно вам столько еще сказать, если вы хотите, чтобы мы остались друзьями.