За бортом потемнело так быстро, что Жан-Марк, удивленный, наклонился к иллюминатору. Дневной свет, поборовшись в скорости с самолетом и безнадежно отстав, остался позади. На западе еще сверкала широкая полоса синего неба, в то время как на востоке уже сгустилась тьма. Жан-Марк посмотрел на часы — они показывали нью-йоркское время: три часа дня там, восемь часов вечера во Франции. Он перевел стрелки. Поездка подходила к концу. Сиреневые сумерки, словно дым, проникали в салон самолета. Все лампы зажглись одновременно. Сосед Жан-Марка, американец, с сединой в волосах и с брюшком, снял пиджак и дремал, откинувшись затылком на спинку кресла. Его жена, сидевшая рядом с ним, невозмутимо строчила письмо за письмом. Она была левшой. Самолет тряхнуло. Буря на подлете к Европе? Бесстрастный голос стюардессы сообщил в микрофон:

— Мы пролетаем над Ла-Маншем. Через несколько минут вы сможете слева увидеть огни Сен-Мало, справа — Шербура…

Эта информация, повторенная по-английски, не вызвала у пассажиров никакой реакции. Жан-Марк тоже счел, что ему, как и остальным, все равно, но неожиданно его охватило волнение: берега Франции! Он так хорошо мог разглядеть их со своего места возле иллюминатора. Он вытянул шею. Внизу все было черно. Самолет снижался. Кончиками пальцев Жан-Марк повернул выключатель системы вентиляции над головой. Холодный воздух обдал его лоб. Прошла стюардесса с подносом, предлагая карамель. Минут через десять — посадка. О своем приезде Жан-Марк известил письмом. По его подсчетам, к одиннадцати часам он уже сможет добраться до дома.

Самолет сделал вираж на крыле, и звезды, только что мерцавшие за стеклом иллюминатора, уступили место огням, сверкавшим внизу, на земле. Потом он восстановил равновесие, шасси коснулось твердой поверхности. Тормозя на гигантской скорости, машина протестовала, рычала, замедляла бег, содрогаясь от возмущения. В проходе салона пассажиры, нагруженные ручной кладью, потягивались, распрямляя затекшие тела. Жан-Марк и представить себе не мог, что на борту столько народа.

Он пристроился к людской веренице, вразброд направлявшейся к ярко освещенному зданию аэропорта.

В громадном стеклянном переходе на него внезапно нахлынули воспоминания. Он снова представил, как следил за Кароль, которая приехала тогда встречать его отца, прилетевшего самолетом. Сколько страданий связано с этим самым местом! С тех пор минула целая вечность.

Таможенник, добродушного вида чернокожий, даже не предложил ему открыть чемоданы. Жан-Марк сел в автобус «Эр Франс», который быстро заполнился пассажирами с сомнамбулическими лицами. Грандиозный полет заканчивался в бесславной тряске. В бледном освещении фонарей Южная автострада казалась лишь смехотворной копией американских скоростных дорог. Не хватило материала, чтобы скроить ее пошире. А при въезде в Париж — эти стиснутые улицы, низкие дома, этот провинциальный, пропыленный, жалкий вид! Какое отставание от века! Автобус катил сквозь ночь, делал резкие повороты, погружаясь в залитую электричеством зелень.

На аэровокзале близ Дворца инвалидов Жан-Марк взял такси и назвал адрес. По обеим сторонам рю Бонапарт были припаркованы на ночь автомобили — передние колеса на тротуаре, задние — на проезжей части. Шофер чертыхался — невозможно было проехать. Он был старый, усатый. Расплачиваясь, Жан-Марк заметил, что несколько десятицентовых монет перемешались у него в кармане с французской мелочью. Он рассчитался, взял чемоданы, пересек заставленный машинами двор и втиснулся в лифт. Нажимая на кнопку третьего этажа, ухмыльнулся. Что общего может быть между этой убогой дощатой кабиной, неспешно, громыхая всеми своим шарнирами, поднимавшей его вверх, и просторными, герметичными, оснащенными кондиционером нью-йоркскими лифтами, от скорости которых перехватывает дыхание, в то время как приглушенная музыка, льющаяся через динамики, ласкает слух?

Отец сам открыл ему дверь, гостеприимно раскинув руки с такой дежурной готовностью, что это даже выглядело смешно:

— Привет, старик! Удачно съездил?

И тут же осведомился:

— Кароль не с тобой?

— Кароль? Нет! — ответил Жан-Марк. — Почему?

— Она надумала поехать за тобой в Орли!

По лицу Жан-Марка пробежала какая-то тень. С чего вдруг Кароль решила его встречать?

— Должно быть, как всегда очень поздно выехала! — заключил Филипп.

Он засмеялся с видом уверенного в себе, довольного жизнью, невозмутимого человека. Жан-Марк прошел вслед за ним в гостиную. Его рассеянный взгляд удостоверился в неизменности сочетания старинной мебели с большим китайским ковром, украшенным геометрическим рисунком, стен цвета розовой лососины с темными картинами в деревянных позолоченных рамах… Кусочки льда зазвенели, падая ему в стакан. Этот легкий звук напомнил ему об одном прокуренном нью-йоркском баре. Отец предложил шотландское виски. Они выпили, сидя друг против друга, глаза в глаза. «Если бы только Кароль могла не возвращаться!» — мелькнуло в голове у Жан-Марка.

— Ну, рассказывай! — начал Филипп. — Как тебе понравилась Америка?

— Потрясающе! — ответил Жан-Марк.

— Это ни о чем не говорит: потрясающе!

— Для меня — говорит. Несколько недель, прожитые человеком там, совершенно меняют его масштаб мышления!

— Дидье Коплен вернулся вместе с тобой?

— Нет, он уехал из Нью-Йорка две недели назад.

Жан-Марк улыбнулся, заглянул в свой стакан и добавил:

— Он был совсем на мели! Вначале попытался давать уроки французского, но ученики уходили от него один за другим.

— А у тебя как сложились дела с Кроуфордом?

— Очень хорошо. Я занимался тем, что разбирал и классифицировал французские публикации по юриспруденции…

Конторы Хью Д. Кроуфорда находились на шестьдесят четвертом этаже здания «Чейз Манхэттен Бэнк». Кондиционированный воздух, внутренняя оперативная связь и головокружительный вид на каньон, расположенная внизу Уолл Стрит, легкий туман над заливом и статуя Свободы. Под началом этого добродушного и жесткого человека с бугристым лицом и льняными волосами работало сто двадцать пять адвокатов.

— Что за титан этот старик Кроуфорд! — со вздохом проговорил Жан-Марк. — А его конторы!.. Если бы ты их видел!

— Да я их видел! — сказал Филипп.

При этом замечании Жан-Марк споткнулся и замолчал.

Увлеченный собственными воспоминаниями, он забыл, что отец больше десяти раз был в Нью-Йорке. Это соображение тотчас же лишило его желания делиться своими впечатлениями о поездке. Но Филипп настаивал:

— Эта страна ошеломляет своим богатством, предприимчивостью, продуктивностью, цинизмом, да?

— Да…

— В конце концов европеец там теряет уверенность в себе…

— Ты считаешь?

— Если бы тебе предложили навсегда обосноваться в Нью-Йорке, ты бы согласился?

— Почему бы и нет?

Филипп покачал головой:

— Ну, ты меня поражаешь! А Даниэль на этом самом месте объявил мне, что он Франции предпочитает Кот-д’Ивуар!

Они рассмеялись.

— Скоро он вернется? — спросил Жан-Марк.

— Думаю, в конце месяца.

— А Франсуаза? Она еще в Туке?

— Да.

Входная дверь хлопнула. Филипп поставил стакан на низенький столик:

— А! Это Кароль!

Они оба разом встали. Вошла Кароль, запыхавшаяся, возбужденная, с блестящими глазами на маленьком личике, заостренном и опаленном солнцем.

— Жан-Марк! Как глупо! — заговорила она. — Я из Орли! Разминулась с тобой на пять минут!

Все это было настолько в стиле Кароль, что Жан-Марк не смог не восхититься верностью этой женщины своему образу. Она слегка обняла его. Он уловил тонкий запах ее духов. Но она уже отстранилась.

— Покажись-ка! Ты прекрасно выглядишь, старина!

Он не помнил, чтобы думал о ней с тех пор, как они расстались, тем не менее встретил ее без всякого удивления, как если бы она то и дело попадалась ему на глаза. Кароль похудела, загорела. Диета и солнечные ванны на корабле. Янтарный оттенок кожи по контрасту придавал еще больше блеска ее расширенным зрачкам и зубам, обнаженным в улыбке зубам.