Поднимается «занавес Интрамуроса», за ним — зал в доме Марасиганов при дневном свете.
Я сказал «до свидания» этому дому и этому миру — миру дона Лоренсо и моего отца. Я испытывал горечь — ведь он меня обманул. Я сказал себе, что дон Лоренсо и отец ничему меня не научили, разве только лжи. Детство было ложью, двадцатые годы — ложью, красота, верность, обходительность, честь и целомудрие тоже были только ложью.
Из правой двери выходит Пепанг Марасиган. Идет к столу, где лежит ее сумочка. Открывает ее, вынимает сигареты и закуривает.
Все это было ложью. Единственной правдой был страх, вечный страх — страх перед хозяином, перед помещиком, перед полицейским, страх заболеть, потерять работу. Правда — это когда нет обуви, нет денег, нечего курить, нет отдыха, нет рабочих мест, это когда вокруг тебя только «Не входить!» и «Осторожно — злая собака!».
Пепанг оглядывает комнату, глаза ее останавливаются на Портрете. Не отрывая от него взгляда, она if од ходит ближе и стоит перед ним, улыбаясь то ли задумчиво, то ли насмешливо.
А когда пришли сороковые годы, я уже был законченным продуктом своей эпохи. Я принял ее целиком, я верил в нее. Это был жестокий мир, но в том-то и заключалась истина, а я не хотел ничего, кроме правды.
Из правой двери выходит Маноло Марасиган. Взглянув на Пепанг, он идет к столу, берет ее сигареты и закуривает. Потом подходит к Пепанг и становится рядом, глядя на Портрет.
Я отверг прошлое и не верил в будущее. Реальным было только настоящее. Так я думал вплоть до того дня в октябре — дня, когда я впервые вернулся в дом Марасиганов, дня, когда впервые увидел это странное полотно. Я пришел не искать чего-то и не вспоминать о чем-то. Я был глух ко всему, кроме модных словечек и лозунгов. Но когда я вышел отсюда, мир, казалось, притих, он как бы отдалился от меня, чтобы я смог воспринять его целиком. Я уже не был узником в нем, я был свободен, я стоял вне его — а рядом со мной стоял еще кто-то. После долгих лет горьких разочарований я снова обрел своего отца.
Свет вокруг Битоя меркнет, он уходит. Пепанг и Маноло еще некоторое время молча смотрят на Портрет. И Пепанг, и Маноло унаследовали красоту отца, но в Пепанг тонкие черты лица как бы затвердели, тогда как в Маноло они увяли. Она целеустремленна, он несколько несобран; она цинична, у него бегающие глаза. Оба безупречно одеты, склонны к полноте.
Пепанг. Герой нашего детства, Маноло.
Маноло. Даже более того.
Пепанг. Только дети способны на такую любовь.
Маноло. Он был нам и богом и отцом.
Пепанг. А также землей, небом, луной, звездами — всей вселенной.
Маноло. Лучшее, что можно пожелать ребенку, — иметь отца-гения! Самое лучшее!
Пепанг. И самое жестокое.
Маноло. Да.
Пепанг. Потому что потом ему приходится разрушать образ героя, отвергать бога своего детства…
Маноло. Все должны расти, Пепанг.
Пепанг. Расти — значит быть жестоким. Молодые не знают жалости.
Маноло. А ты взгляни на мистера Энея. Он несет собственного отца на спине. Он забирает его с собой, вместе с семейными идолами.
Пепанг. Но мы с тобой не Энеи… Не это ли хотел сказать отец, Маноло?
Маноло (хмуро). Он всегда отличался язвительным юмором.
Пепанг. И теперь только он сам может нести себя же…
Маноло (раздраженно). Прекрати, Пепанг! Мы ведь не оставляли его здесь умирать! Это его старый трюк — заставить всех жалеть себя.
Пепанг (улыбаясь). Да. Бедный отец! (Отворачивается.)
Маноло. Там, на стене, он и сейчас тот же герой, тот же бог!
Пепанг. Только никто теперь ему не поклоняется. (Садится на софу.)
Маноло. Но ведь у него по-прежнему есть Кандида и Паула. (Тоже отворачивается.) И куда они обе подевались? Так и не показывались?
Пепанг. Наверное, пошли на рынок.
Маноло. С каждым днем они все больше сходят с ума.
Пепанг. Надо поговорить с ними, заставить их нас выслушать. Помни — ты обещал быть твердым. А где сенатор?
Маноло. Все еще в комнате отца. До сих пор разговаривают!
Пепанг (смотрит на часы). Два часа в старом добром времени.
Маноло. Ну, это обычная встреча стариков.
Пепанг. Если здесь будет сенатор, Кандиде и Пауле придется выслушать нас. Ты же знаешь: они смотрят на него снизу вверх.
Маноло. Потому что он сенатор?
Пепанг. Потому что он поэт.
Маноло. Был поэтом, Пепанг, был! И давно перестал быть им.
Пепанг. Да, но они все еще помнят его прежним. Он приходил сюда читать свои стихи, до того как ушел в политику.
Маноло. И совсем забыл нас, старый сноб!
Пепанг. А кроме того, он ведь их крестный отец!
Маноло. Что же, если сенатору удастся убедить их оставить этот дом…
Пепанг. Если кто-нибудь и может это сделать, так только он. И я заключила с ним сделку. Он говорит, что правительству очень хотелось бы приобрести это полотно. Я обещала помочь ему уговорить Кандиду и Паулу, если он, в свою очередь, поможет нам уговорить их покинуть этот дом.
Маноло. У меня уже есть покупатель.
Пепанг. Я тебе сказала — это у меня есть покупатель.
Маноло. Послушай, предоставь-ка это дело мне. В конце концов, я старший сын.
Пепанг. Вот именно. А я совсем не верю в деловые способности мужчин из нашей семьи.
Маноло. Бедный отец! Если бы он слышал тебя!
Пепанг. Все мы, знаешь ли, должны повзрослеть.
Маноло (смотрит по сторонам). А как насчет мебели?
Пепанг (встает). Сейчас… Я возьму люстру, она нужна мне для холла у парадного входа. И мраморный стол из кабинета. А ты, Маноло, бери все из зала. Кроме пианино. Его возьму я. И заберу всю столовую. Посуду и столовое серебро можем разделить.
Маноло (саркастически). Зачем? Почему бы тебе вообще не забрать все, Пепанг?
Пепанг. Спасибо. Может быть, и заберу.
Маноло (повышает голос). Еще бы! Все забирай! Бери полы, бери лестницы, бери стены и крышу…
Пепанг. Тише! Услышит сенатор!
Маноло (понижает голос). …бери этот проклятый дом! Подавись им, я буду рад!
Дальше они яростно спорят, но вполголоса.
Пепанг. Ты готов поссориться из-за нескольких старых кресел?
Маноло. Прошу прощения, несколько старых кресел ты уже мне всучила. С чего мне тогда ссориться из-за них? Ты ведь забираешь все!
Пепанг. Но тебе же известно, что моя Мила выходит замуж в следующем году. А ей нужна мебель.
Маноло. Если твоя Мила выходит замуж в следующем году, то мой Родди женится в этом году, и мебель пойдет ему! Я заберу все из этого зала, все из столовой и все из трех спален, а кроме того, все книги и шкафы в кабинете, большое зеркало внизу и супружескую кровать!
Пепанг. Не смеши меня!
Маноло. Что-то ты не смеешься.
Пепанг. Супружескую кровать я возьму для Милы!
Маноло. Посмотрим еще, как это ты ее возьмешь! Да-да, посмотрим, что ты сможешь взять отсюда без моего разрешения!
Пепанг. А с какой стати мне просить твоего разрешения? Кто платил за содержание этого дома последние десять лет, хотела бы я знать?
Маноло. Вот-вот, кто? Может, скажешь, что я не выплачивал своей доли?
Пепанг. Выплачивал, когда вспоминал!
Маноло. Послушай, если только оттого, что я иногда забывал послать деньги…
Пепанг. Забывал! Да мне приходится обрывать телефон каждый месяц, прежде чем удается хоть что-то выжать из тебя! Выплачивал свою долю! Ты старший сын — это твоя обязанность, не моя! Да если бы я положилась на тебя, отец бы уже умер с голоду! По-твоему, мне это легко? Из месяца в месяц выпрашивала у мужа деньги, чтобы содержать отца и сестер. Думаешь, это приятно? Ты думаешь, я не съеживаюсь от стыда, когда он спрашивает, почему ты не помогаешь им?
