Джек не шелохнулся на своем сиденье. Пот выступил у него на лице, окаменевшем от шока, вызванного этим последним выходом Иветты и реакцией ее последних зрителей: опять кольцо мужчин, пяливших глаза на насилие. Затем в конце переулка показалась другая машина, белая. Она медленно приближалась, но вдруг резко свернула за угол, словно убегая от начавшей собираться толпы.

Джек почувствовал острую боль, как от удара.

Это был белый «камаро».

При полной луне появляется она в поле зрения истории, которая разыгрывает все тот же миф.

История — это дон Хуан де Сальседо, конкистадор, завоеватель Лусона, чьи племена он обратил в христианство и подчинил Кастилии, всех — от илоканцев у побережья Южно-Китайского моря до биколов на берегу Тихого океана.

Легенда гласит, что он умер с разбитым сердцем, погубленный роковой страстью. Согласно преданию, он влюбился в туземную принцессу, племянницу правителя Тондо, но не мог жениться на ней, так как дед его, губернатор, и ее дядя не желали их брака. Влюбленные, дав обет принадлежать друг другу, были разлучены. Его дед, губернатор, посылал его в один поход за другим. Ее дядя, правитель, обручил ее с местным раджой, обманув ложным известием, что Сальседо ей не верен и взял в жены другую. Принцесса зачахла и умерла. Когда Сальседо вернулся, чтобы жениться на ней, она уже несколько месяцев покоилась в могиле, и сердце его сокрушилось. Он снова отправился в горы на севере, где в 1576 году умер от лихорадки в возрасте двадцати семи лет, во время экспедиции за золотом. В руках его нашли цветы, которые принцесса преподнесла ему, когда они расставались.

Так гласит предание, лелеемое народной памятью.

В 1607 году, примерно через три десятилетия после его смерти, появилась в Мексике рукописная книга, содержавшая, как говорили, «подлинную историю» любви Сальседо и написанная его помощником, доном Фелипе Сепедой, который, потеряв ногу в филиппинской кампании, ушел на покой и жил в Акапулько. Согласно Сепеде, Сальседо умер от колдовства: его околдовала туземная чародейка, которую туземцы почитали и как жрицу, и как богиню.

Рукопись Сепеды была объявлена в Маниле чистым вздором, бредом выжившего из ума старика. До наших дней не дошло ни одного экземпляра этого сочинения, и всем, что известно сейчас о его содержании, мы обязаны отцу Хосе Ибаньесу, иезуиту из Каталонии, который в 1610 году, поджидая в Акапулько корабль на Филиппины, наткнулся на копию книги, захватившей его. Годы спустя он включил ее краткое изложение в свой труд «Сообщения и легенды о завоевании Филиппин», откуда и взят следующий отрывок:

«Сепеда утверждает, что впервые дон Хуан де Сальседо увидел принцессу не в городе Тондо, а выше по течению Пасига, там, где поднимается над рекой утес, когда он и его соратники (в числе их и сам Сепеда) стояли на противоположном берегу. Глядя через поток, заметили они — а было то полнолуние — группу женщин, купавшихся у подножия утеса, и тогда Сальседо, вечный искатель приключений, возгоревшись любопытством (ибо откуда там женщины, в столь пустынном месте?), поспешил спустить на воду имевшийся у них плот, каковой плот и доставил его одного на другой берег, только ниже по реке, нежели то место, где видел он купальщиц. Оттуда прокрался он через кустарник до заводи, где купались женщины, не замеченный ими в густой чаще.

Приглядевшись, он понял, что то госпожа и двенадцать ее прислужниц, ибо сии последние окружали ее заботой и повиновались ей, она же была в самом центре веселья. И все они были нагими, как в Эдеме. Сальседо же наибольше восхищался сею главною фигурою. Не в силах долее сдерживать себя, вышел он из укрытия, и тут прислужницы с визгом убежали в пещеру в скале, покинув свою госпожу одну. Она же, ничтоже сумняшеся, вышла из воды и предстала перед ним столь величественная, что он тотчас признал в ней особу благородного происхождения и подивился сиянию вокруг нее — точно не лунный свет заливал ту деву, а сама она была сияющей луной. Только взор ее был ужасен.

Посему поклонился он низко и, умоляя простить его, удалился прочь. Вернувшись же к сподвижникам своим, повелел им ни с кем не говорить о случившемся, пока сам не проникнет в сию тайну. Но с тех пор, утверждает Сепеда, молодой конкистадор ходил как потерянный, что замечено было многими, и не в последнюю очередь его великим дедом, доном Мигелем де Легаспи, губернатором колонии, который, опасаясь, что внук перегрелся на солнце, держал его потому при себе. Несколько раз возвращался Сальседо к скале у реки — днем, а равно и средь ночи, но ни там, ни в пещере не мог найти ее обитательницу; а когда спросил он жителей близлежащей деревни о владычице скалы, они воскликнули: „А, так он видел богиню пещеры!“ И рассказали ему, что много юношей видели, как она в полнолуние купается в реке.

И случилось так, что был он послан с посольством к правителю Тондо и там при дворе узрел деву, которую видел ранее купающейся в лунном свете. Но сказали ему, что то принцесса Кандарапа, племянница правителя, никогда не покидавшая двора; и действительно, девица, будучи представленной ему и спрошенной, ответила, что не видела его ранее. Сальседо поверил принцессе и влюбился в нее».

Так началась любовь, которая, если верить Сепеде, оказалась ловушкой, расставленной девой. Сепеда утверждает, что правитель Тондо был в сговоре с другими раджами, замыслившими перебить или изгнать вторгшихся испанцев, а если это окажется невозможным, то хотя бы всеми силами препятствовать дальнейшему покорению их земель. Мишенью заговора стал Сальседо, чья молодость делала его более опасным завоевателем, нежели стареющие ветераны, такие, как Легаспи и Мартин де Гойти.

Сепеда считает, что туземные заговорщики, раздумывая о том, как обезвредить Сальседо, вспомнили о некоей жрице, которая могла бы заморочить его, — а может быть, сама жрица вызвалась это сделать. Она должна была выдать себя за племянницу правителя и попытаться своими чарами обольстить испанца, чтобы он страстно увлекся ею. Тогда бы уж в ход пошли и другие средства, дабы лишить влюбленного воли и свести его с ума.

Подстроили так, чтобы Сальседо снова и снова где-нибудь да замечал мельком женщину из пещеры, пока не решит, что у него двоится в глазах или он теряет рассудок.

Заговор, по Сепеде, почти удался. Сальседо начал верить, что ему является призрак. К этому времени расстроился и его любовный союз с мнимой принцессой. Вне себя от ярости, мучимый страстью и отчаянием, он утратил всякий интерес к военным предприятиям.

К счастью — или к несчастью, — его дед, Легаспи, осознал, что, удерживая юношу при себе, он только вредит ему этим; и Сальседо послали на юг, для усмирения бикольских племен. Тот блестяще справился с задачей, но, выполнив приказ, поспешил назад в Манилу к своей принцессе из Тондо и там снова попал в рабство. Однако Легаспи и на сей раз вовремя отводит чары, отправляя молодого человека подальше — теперь уже на север, покорять илоканские земли.

Сепеда сообщает, что перед походом Сальседо был призван к пещере богини. У Ибаньеса это изложено следующим образом:

«Прибыв на лодке к подножию скалы, конкистадор был препровожден слугою наверх, и велели ему ожидать. В проеме внутренней пещеры появилась затем жрица и стала укорять его за то, что он разграбил золотые копи Биколя. Когда же он возразил, что невиновен, то был так вознагражден за это: „На севере, куда ты идешь, — молвила жрица, — есть горы, изобилующие золотыми россыпями“. И назвала она место, каковое, по ее словам, особенно богато золотом, но не сказала, что край тот проклятый, ибо свирепствует в нем смертоносная лихорадка. Напротив, она его заверила, что тайна сия ему открыта, дабы его испытать. „Ибо если ты воротишься оттуда, не взяв золота из тайных копей, — сказала она, — то тем докажешь, что ты есть достойный муж, и жить тебе счастливо на сей земле“. И тогда он поклялся, что умрет, а не прикоснется к золоту. Засим жрица удалилась. Когда же заглянул он во внутреннюю пещеру, там никого не было».