Последняя сцена пантомимы происходит на виа дель Корно. Женщина уже вошла в гостиницу и, спрятавшись за дверью, наблюдает в щелку за маневрами фатторе. Она видит, как тот осматривается вокруг, останавливается на углу улицы, заворачивает к «Червиа», снова останавливается, возвращается на угол и опять озирается; потом крадется по стенке и, наконец, со всей ловкостью, на какую способен, одним прыжком влетает в подъезд гостиницы.
Пятница — базарный день (рынок бывает и во вторник, но торговля в этот день идет плохо). В реестре, рядом с именами своих жилиц, Ристори ставит по пятницам до десяти палочек, каждая из них означает взнос в пол-лиры. Появление Ристори не пугает клиентов. Они знают, что хозяин гостиницы нем как могила и к тому же сам заинтересован в посетителях. Иногда, спустившись вниз, они задерживаются в комнатушке «дирекции» поговорить с Ристори о делах; ведь у Ристори, кроме доходов от гостиницы, есть и другие — какие именно, мы скоро узнаем. Из двенадцати номеров гостиницы только в пяти живут постоянные жильцы: в четырех — уличные женщины, а в пятой — парикмахер Оресте. Оресте теперь окончательно поселился в гостинице, он платит лиру в день и не жалуется, если вечером находит свою комнату занятой. На такой случай у него в парикмахерской есть раскладная кровать. Розетта самая старая из четырех жен-шин. В гостинице живет также ее двоюродная сестра Доната, получившая от своих приятелей прозвище «Кикка» или «Киккона». Кикка высокая и толстая, настоящая башня; в пятницу у нее особенно много работы. В соседнем номере живет Олимпия, уроженка Модены, она регулярно посещает кафе в центре города и, хотя ладит с фатторе, относится к ним немного свысока. И, наконец, Ада. Ей двадцать три года, у нее погасший взгляд и увядшее лицо, черные волосы и ожесточенное сердце. Ей запрещено заниматься своей профессией, так как она больна наследственным сифилисом. Но голод и волка гонит из леса, а раз Ристори ее держит — значит, болезнь не заразна. Ведь он не рискнул бы потерять дружбу с фатторе, у которых покупает оливковое масло и муку, а потом перепродает по более высокой цене хозяйкам публичных домов с виа Альтафронте и виа дель Аморино.
Остальные проститутки имеют другое пристанище, но часто заглядывают и в «Червиа», снимают номер на несколько часов; однако и они беспрекословно платят хозяину дань в пол-лиры. Как «постоянные», так и «временные», как их называет сам Ристори, благодарны синьору Гаэтано за его помощь. Ведь Ристори приятель бригадье-ре. Если во время облав девицы попадают в руки полиции нравов, то достаточно вмешательства Ристори, чтобы их выпустили из полицейского участка на свободу, — в тюрьму Санта-Вердиана они не попадают. Ристори для них нечто вроде сборщика налогов, один из бесчисленных чиновников, на которых держится современное общество. Они благодарны синьору Гаэтано, но вместе с тем боятся и презирают его.
Связь с нашей улицей поддерживает только Розетта. Она занимается здесь своим ремеслом уже лет двадцать и, конечно, не могла не завести знакомств на виа дель Корно. Ее подруги все дни недели, кроме пятницы, ведут ночную жизнь, как мыши и светляки. Они выходят на улицу, когда совсем стемнеет, и, боясь, как бы вечер не прошел впустую, бывают слишком озабочены, чтобы думать еще о делах виа дель Корно. На этой улице их интересует только сапожная мастерская. Все же они не могут пожаловаться на обитателей виа дель Корно — никто их здесь не осуждает и не порицает. При случае корнокейцы вежливо здороваются с ними и провожают их сочувственным взглядом.
Бедняки и труженики на собственном горьком опыте убедились, что зарабатывать на жизнь приходится разными путями, а путь этих женщин, в сущности, один из самых унизительных и жалких. Даже набожная Клоринда, самая закоренелая ханжа из всех местных богомолок, не мечет против них громы и молнии. Проститутки явно мешают ей меньше, чем стук молотков Мачисте и Стадерини. Девушкам не стремятся внушить, что надо сторониться проституток, родители инстинктивно чувствуют, что если расписывать грех в черных красках и рьяно его осуждать, то это только побудит дочерей согрешить, и как можно раньше.
— Все зависит от того, как мы ведем себя дома, — сказал Антонио жене, когда Клара подросла и перед ними встал этот вопрос. — Если родители ведут себя как следует, дети будут им подражать. Ну, а если порок у детей в крови, то тогда уж не помогут ни уговоры, ни побои.
Элиза тоже часто посещает гостиницу «Червиа». Усевшись верхом на стуле, Нанни с цинической наглостью, свойственной людям такого сорта, следит за каждым ее «рейсом» в гостиницу. Нанни теперь на самом дне грязной ямы; виа дель Корно окончательно отказала ему в поддержке, которая невидимой нитью связывает обитателей соседних домов. Никто не протянет Нанни руку, чтобы вызволить его из беды. Он словно бродячий кот, который роется в мусорной яме. Однако Элизе каждый и теперь готов в трудную для нее минуту предложить свою помощь.
Никто не может понять, почему она не бросит этого человека. Ведь Нанни ей не муж, он подло эксплуатирует ее, часто бьет и к тому же старше ее на пятнадцать лет.
Но Элиза ни с кем не откровенничает. Однажды Семира столкнулась с ней в молочной Могерини и, увидев, что у нее подбит глаз и расцарапана шея, попыталась ей посочувствовать. Элиза с досадой ответила, что пусть лучше виа дель Корно занимается своими собственными делишками.
Фатторе в своем кругу называет Элизу «Железная грудь». Хозяин гостиницы «Червиа» постарался широко разрекламировать это прозвище среди корнокейцев. Для этого он, словно невзначай, сообщил о нем сапожнику Стадерини.
Элиза заслужила такое прозвище, грубоватое, как и остроумие придумавших его деревенских шутников. Ей около двадцати пяти лет, у нее статная фигура, подстриженные «под мальчишку» волосы с коротенькой челкой на лбу. Ее большие печальные глаза зеленого цвета как будто созданы для этой профессии. В узкой белой блузке, плотно облегающей ее гибкий торс, она выглядит свежей и цветущей. Короткая, выше колен, черная юбка не закрывает стройных ног, довершающих ее красоту, цена которой от пяти до десяти лир.
В номерах «Червиа» Элиза оправдывает все ожидания клиентов; но она только кажется крепкой, а на самом деле в груди у нее непрерывно стучит молоток, торопливо и яростно, разламывая ее измученное тело, — сердце Элизы с утра до вечера и с вечера до утра танцует фокстрот, никакие успокаивающие, болеутоляющие и наркотические средства не могут его утихомирить. Врач из амбулатории сказал Элизе, что только покой и длительный отдых в санатории, раскинувшемся на каком-нибудь мирном зеленом холме, может ей помочь. Не на том ли холме, что зовется Голгофой, ее ждет успокоение?
Ристори весьма доволен, что Элиза тоже пользуется его гостиницей. Встречая ее, он неизменно рассыпается в комплиментах.
— Смотри не забывай нас, Элиза, а то вдруг перестанешь ходить в мою гостиницу — тогда мне зарез, придется прикрыть дело, — распинается он. Элиза очень любит финики, и Ристори, зная это, частенько кладет пакет фиников на комод в ее комнате. Все же Элиза не всегда приводит своих клиентов в «Червиа», некоторые из них никак не могут прийти с ней туда. Не мог, например, заходить в «Червиа» старый Нези — клиент щедрый, но очень требовательный. (С ним Элиза водила знакомство до тех пор, пока Аурора не стала его любовницей.) Не мог сюда являться с нею Уго, полный такой силы, что у нее мучительно сжималось сердце. Не мог бывать ее «гостем» и Освальдо, молодой коммивояжер, воспитанный и вежливый, «словно настоящий синьор». Освальдо, Уго, старый Нези не решались войти с ней в подъезд с большим фонарем; у виа дель Корно есть глаза, и некоторые вещи от них следует всячески скрывать.
В этих случаях Элиза вела своих клиентов в гостиницу на виа дель Аморино, «подальше от дома». Элиза обо всем рассказывала Нанни — ей плохо пришлось бы, взду май она что-нибудь скрыть. Лишь только она входила в комнату, Нанни так же безошибочно читал в ее глазах, как бригадьере угадывал его собственные преступные мысли. Но о том, что прошлой зимой Элиза провела вечер с Бруно в гостинице на виа дель Аморино, Нанни так ничего и не узнал.
