— Я подумала хорошенько и вижу, что ты прав!

Это стоило Нези двести лир и сошло гладко; у Ауроры даже температура не повысилась.

И теперь, направляясь к Синьоре, Нези думал, что она пронюхала об этом деле: либо Аурора рассказала матери, либо та женщина, к услугам которой прибегли (старухи все друг друга знают), сама насплетничала Синьоре.

Но дело— то, оказывается, обстояло куда хуже. На кого опереться, чтобы сдержать тот поток вымогательств, который угрожал захлестнуть Нези? Пятьдесят тысяч! С ума они сошли! Не дай бог уступить в первый же раз -тогда его обдерут как липку. Ничего не скажешь, Джулио отдал в хорошие руки охрану интересов своей шайки, думал Нези.

На следующий день с утра Нези снова отправился к Синьоре. Он скорчил кислую мину и заявил, что согласен заплатить, но просит неделю отсрочки, чтобы собрать требуемую сумму. Синьора согласилась на отсрочку при условии, что Нези выдаст ей векселя. И Нези дал ей векселя. Правда, он был уверен, что через неделю выручит их обратно, не заплатив ни гроша. Но, как коммерсант, он знал, что значит подписывать векселя. Поэтому, прежде чем вручить их Синьоре, он сделал последнюю попытку добиться отсрочки на честное слово, но старуха оказалась непоколебимой. Она показала ему уже написанный ею донос в полицию. Несомненно, она его пошлет: такие мерзавки готовы голышом на снегу плясать, лишь бы оказать услугу полиции! За ними всегда водятся, если не в настоящем, так в недавнем прошлом, грехи, за которые они стараются заслужить прощение. Погоди, старая шлюха, ты еще попляшешь под мою дудку, Нези тоже умеет держать слово, не хуже Синьоры. Может быть, Синьора совершила серьезную ошибку, согласившись на отсрочку, даже получив за это векселя?

Может быть.

Умер свекор Ми лены. Об этом стало известно всему кварталу. В газете «Нацьоне» было напечатано сообщение о его смерти. Милена появилась на виа дель Корне в трауре. Нанни съехидничал: «Недолго пришлось ждать наследства». Но никто не поддержал его, даже Стадерини. Милена пришла навестить свою мать. Она побледнела, и ее кроткие глаза казались еще больше и еще яснее. Черное платье подчеркивало ее бледность и оттеняло белокурые волосы. Она была красива и печальна. «Похожа на послушницу», — сказала Фидальма, жена сапожника.

Коррадо оторвался от своей работы. Он отпустил ногу лошади и, прежде чем поздороваться с Миленой, вытер руку о кожаный фартук.

— Маргарита рада будет увидеть тебя, — сказал он.

Милена попятилась: конь вдруг встал на дыбы. Он повернул к Милене свою морду и заржал. Конь был вороной с белыми пежинками на крупе. Милена улыбнулась, глядя на него. Но сразу же прогнала улыбку. Она боялась оскорбить память покойного.

Милене казалось, что она недостаточно опечалена. Свекор любил ее. Когда она была еще девочкой, он, перегнувшись через прилавок, гладил ее по головке и говорил: «Если ты останешься такой же хорошенькой, я женю на тебе Альфредо». А когда она и Альфредо обручились, старик сказал: «Вы поймали меня на слове». И расцеловал ее в обе щеки, тут же в лавке, битком набитой покупателями.

Милена его тоже любила, но не так сильно, как ей хотелось бы. «Я должна относился к нему, как к своему отцу», — убеждала она себя. И все-таки по-прежнему называла его «синьор Кампольми» и стеснялась его.

Не прошло и двух месяцев как она вышла замуж, а старик уже пользовался каждым случаем, чтобы напомнить ей о «наследнике». «Ты вот все только краснеешь, — говорил он, — а я-то ведь стар, мне некогда ждать. Шепни о ребеночке ночью своему мужу». Такие речи вгоняли Милену в краску, и она убегала на кухню.

И вот теперь, когда он умер, Милена чувствовала себя неловко. Ведь она вспоминала о покойнике лишь с чувством почтения и робости. Но настоящего горя она не испытывала. И ей казалось, что этим она оскорбляет мужа. «У меня не сердце, а камень», — говорила она себе.

В вечер смерти свекра Милена была на кухне, когда Альфредо отпер входную дверь. Она сняла кастрюлю с плиты и собиралась поставить ее на стол. Альфредо вошел и сказал: «Папа скончался час тому назад». Милена внезапно ощутила страх, похожий на тот, который она испытывала в детстве, слыша чьи-то шаги на чердаке. Ей показалось, что кастрюля выскользнула у нее из рук. Альфредо рассеянно поцеловал ее и сел. Он сидел неподвижно, с зажженной сигаретой во рту, и пристально глядел в черную топку камина. Милена смотрела на мужа глазами, полными слез; ей все казалось, что она что-то выронила. Она очень удивилась, увидав, что кастрюля благополучно стоит на столе. Из кастрюли поднимался пар, и это ужаснуло Милену. Она расплакалась. Альфредо обнял ее. Милена плакала, сама не зная, почему плачет. Успокоившись, она разобралась в своих чувствах и решила, что у нее «не сердце, а камень». Ей было жаль свекра, но к чувству жалости примешивался страх.

Милена сидела на коленях у мужа. Альфредо был серьезен и печален, в глазах его светилась грусть. Она не могла ему ничего сказать, только крепко обняла и приникла лицом к его груди.

Альфредо был человек замкнутый и рассудительный. «Он меня раздражает», — говорила Бьянка. А Маргарита говорила: «Альфредо характером похож на Мачисте. Они немного суховаты, но оба очень добрые».

Милена знала, что и Бьянка и Маргарита не правы. То, что другим казалось самомнением, гордостью, высокомерием, было всего лишь маской. На самом деле Альфредо — человек мягкий и сердечный. Бьянка, Маргарита и все прочие знают Альфредо только по лавке, где он «соблюдает свои интересы», в отличие от отца, который отпускал товары в кредит даже тем, кто его не просил об этом. Альфредо часто говорил: «Такие покупатели пустят нас по миру». Поэтому на виа дель Корно его считали скупым и чванливым. Но вне лавки Альфредо готов был разбиться в лепешку, чтобы доставить Милене какое-нибудь удовольствие и увидеть, как она хлопает в ладоши от радости. «Ты — мой ангел-хранитель», — часто говорил он. Когда они вернулись из свадебного путешествия, Альфредо внес ее на руках в их квартирку в Курэ. «Здесь наш рай, — сказал он. — Окна выходят на луга. Видишь, вон там огород — он принадлежит нам. У тебя будет много работы — и по дому и в огороде. По вечерам я буду тебе помогать. Позабудь поскорее о виа дель Корно. Не думай ни о лавке, ни о барышах — это уж моя забота».

Каждый вечер Альфредо возвращался домой с каким-нибудь подарком: то купит коробку конфет, то — домашний халат. (Еще один! Розовый, с голубым поясом и прямыми плечами — — последняя модель!) И почти всегда он приносил цветы и что-нибудь вкусное. Милене очень нравилось, что Альфредо был с ней так нежен, скромен и почти по-детски застенчив. Это была настоящая любовь. Именно таким представляла она себе счастье.

Но счастье — как свеча на алтаре: молитва твоя еще не услышана, а свеча уже догорела. Счастье Милены длилось два месяца.

После смерти отца Альфредо совсем переменился. «Было вот так, а теперь вот как, — говорила Милена матери, протягивая руку и переворачивая ее затем ладонью вниз. Впрочем, она старалась оправдать мужа: — Ведь он теперь отвечает за лавку. Он даже домой приносит счета, возится с ними до поздней ночи и ворчит. Он говорит: „Мой отец был мягче воска. Как ты думаешь, что он после себя оставил? Придется нам слезы кулаками вытирать. Он открыл кредит всему району! Пропащие деньги! Сто восемнадцать лир должны Чекки, семьдесят Лукателли и так далее, и так далее…“

В таких случаях Альфредо хотелось, чтобы Милена была подле него.

Даже в их квартирке в Курэ этим летом было нестерпимо душно. Альфредо сидел за кухонным столом в трусах и майке. Из распахнутого настежь окна чуть-чуть тянуло прохладой. Вокруг лампы вились ночные бабочки.

Альфредо яростно хлопал себя руками по лицу, давя комаров, не дававших ему покоя.

Милена сидела в халате, с голубой сеткой на голове. Ее мучило то, что муж раздражен. Хотелось, чтобы он перестал сердиться, и, желая сделать ему приятное, она предложила Альфредо выпить вишневого морса, который целый день простоял на льду.