— Да, я купил материю в рассрочку. Очень красивая, серая. Как, по-твоему, какой пиджак мне больше пойдет: однобортный или двубортный?

— Сейчас в моде однобортные. Ну, мне пора домой. Послушай, я ровно в полночь смотрю на часы. Запомни. Ровно в полночь. И ты тоже смотри — так мы будем имеете.

— А если мои часы бегут, а твои отстают?

— Значит, мы не любим друг друга.

— Что общего у часов с любовью? Брось ты такие слома говорить. Суеверная!

— Скажи еще: «Я тебя усмирю!»

— Обязательно усмирю!

— Коррадо?

— Что?

— Если тебя кто спросит на улице, пожалуйста, скажи, что Клара и Бруно здесь, у меня.

— Хорошими делами ты стала заниматься!

— Ну не сердись, это в последний раз.

— Ты уж слишком добра к этим «ангелам-хранителям». А у них дело-то кончается угольной лавкой!

— Коррадо!

— Ладно, уговорились — в последний раз.

«Ангелы— хранители», которые гибнут в угольной лавке, — это падшие ангелы; они барахтаются среди угольных, куч, пытаясь выбраться на свет божий, и не замечают, что погружаются все глубже в черные недра. А если замечают, то стараются об этом забыть. Они барахтаются, они ищут не только света и воздуха, но и утешения, любви.

Спросите об этом у Ауроры. Спросите у нее, что значит терпеть старика Нези, терпеть его грязь, его костлявые ноги, табачное дыхание, его развращенность, терпеть его каждый вечер с восьми до десяти. Он заставляет Аурору давать ребенку макового отвара, чтобы тот спал и не мешал им; требует, чтоб лампа стояла в ногах постели и в комнате царил голубой полумрак; чтобы Аурора ложилась в одном чулке и чтоб на этом черном чулке была красная подвязка. Это еще пустяки: обо всем остальном Аурора не рассказала бы даже на исповеди. Он говорит непристойности, и Аурора должна ему отвечать; и она действительно отвечает, возбуждается сама, разжигает его похоть и подчиняется ей, удовлетворяя свое и его вожделение.

Отвращение наступает потом, когда Нези уходит и Ауроре нужно убрать комнату и разбудить ребенка, чтобы дать ему грудь, ту же самую грудь…

Ребенок оглушен снотворным. Он еле открывает глазки и зевает. Аурора насильно вкладывает сосок в его полуоткрытый влажный ротик; ребенок инстинктивно начинает сосать во сне. От прикосновения его губок мать вздрагивает, а потом разражается отчаянным плачем. Она сидит, прижимая младенца к груди, и рыдает, вся дрожа, всхлипывая и шмыгая носом, как девочка. Слезы капают на личико ребенка. Она поспешно вытирает его. Тогда малыш просыпается, широко раскрывает глаза, улыбается, не выпуская соска и кладет ей ручку на грудь.

Аурора садится у лампы под абажуром с кисточками, стоящей на подставке черного дерева. Взгляд ее затуманен слезами, и новая мебель, красные и черные шестиугольники кафельного пола, — колыбель ребенка с тюлевым пологом плывут у нее перед глазами, как кадры кинокартины. Постепенно слезы иссякают. Лишь время от времени Аурору еще сотрясают рыдания, но она старается сдерживать их, чтобы не потревожить ребенка, спящего у нее на коленях. Она смотрит в одну точку остановившимся взглядом, ничего не видя, ни о чем не думая, как во сне или как мертвая. Внезапно она вздрагивает, словно очнувшись после долгого обморока, и удивляется, как это ребенок не упал у нее с колен. Надо бы положить его в колыбельку, но у Ауроры нет силы встать, руки и ноги не слушаются, она опустошена, словно из нее высосали всю кровь. Она не устала, а как будто все внутри у нее выгорело, и только тень ее сидит на стуле и баюкает ребенка. Однажды вечером ей подумалось: «Я похожа на Пиноккио с последней страницы книжки».

Милена насильно заставляла Аурору читать «Пиноккио», но ей не нравилась эта сказка. Бьянка тоже говорила: «Такие книжки не для девочек, а для мальчишек». Но Милена стояла на своем: «Если ты прочтешь „Пиноккио“, и тебе принесу „Бабушкины сказки“. Это были единственные книги, которые Аурора прочла, прежде чем добралась до Инверницио [12]. Тогда ей было уже пятнадцать лет. Романы ей давала Бьянка. Милена после «Руки покойницы» о них и слышать не хотела, говорила, что они ей противны и нагоняют скуку. В те времена Милена читала «Трех мушкетеров». А Клара всегда говорила, что у нее от чтения голова болит. Вот дурочка! Она не прочла даже «Покинутой в брачную ночь»! Страшно интересный роман с продолжением. По четвергам разносчик приносил очередной выпуск на дом. Нужно было заплатить одну лиру за начало, а потом по двадцати пяти чентезимо за выпуск. Роман тянулся бесконечно; каждую неделю появлялся какой-нибудь новый герой. Аурора брала эти выпуски в комнате Джезуины, когда приходила навещать Синьору. она тайком уносила книжечку, а потом незаметно клала обратно. Завладев книгой, Аурора звала из окна Бьянку, и они вместе глотали страницу за страницей. Звать Милену было бесполезно: с тринадцати лет мать уже не пуска-па ее на улицу. У Бьянки была мачеха, которая не давала ей покоя. А у Клары все еще куклы в голове. Аурора садилась рядом с ней на ступеньку крылечка и, словно маленькой, говорила: «Здравствуйте, синьора. А ваш муж еще спит?»

Рядом с Клариной дверью — угольный подвал. Нези вечно стоит на пороге своей лавки; он часто подзывал Аурору и давал ей два сольди на мороженое или на вишни. «Ты росла у меня на глазах, и я сам себе не поверил, когда увидал, что ты уже большая и у тебя уже грудь появилась, — сказал он ей как-то вечером. — Но ты мне нравилась еще девчонкой. Помнишь, я давал тебе монетки? Меня зло брало, если ты на эти деньги кого-нибудь угощала жареными каштанами». Потом он добавил: «Видно, это должно было между нами случиться, у меня это было в крови».

Ауроре хочется вспомнить, как же это все произошло, разобраться, когда же именно она себя потеряла, но у нее как-то все путается в голове. Помнится, была зима. Аурора вернулась из картонажной мастерской, где она работала; дома огонь в очаге потух, и ребята, сидя одни, мерзли и стучали зубами от холода. Уже стемнело, а угля не оставалось ни крошки. Была суббота, это она хорошо помнит; под пальтишком в кармане рабочей блузы лежал конверт с недельной получкой. Аурора взяла жестянку, в которой они держали уголь, и отправилась в лавку.

Она уже вышла из переходного возраста, у нее даже было два поклонника. Карлино, фашист из дома номер один, тоже заглядывался на нее и говорил при встрече: «Если ты только захочешь, я тебя озолочу». Раза два Карлино водил ее в кино, но между ними ничего не было, два-три поцелуя, да иной раз стояли в обнимку на пустынной улице, и Карлино, прижимая ее к стене, уговаривал: «Со стороны кажется, что мы просто болтаем». Другие ее поклонники вели себя так же, как Карлино; с первым она даже рассталась, «потому что он много себе позволял»; второй покинул ее, вернувшись к первой любви. А вот с Нези Аурора охотно шутила. Он всегда жужжал ей в уши: «Красоточка!», и она уже перестала краснеть от этого комплимента. Он предлагал встречаться подальше от виа дель Корно, но она всегда отказывалась. Еще девчонкой Аурора узнала, что юнцов можно держать на расстоянии, но старики никогда не довольствуются малым. У остальных «ангелов-хранителей» таких проблем не возникало, с ними Аурора чувствовала себя старшей сестрой. Клара была еще совсем девочка, a из разговоров с Бьянкой Аурора поняла, что подруге до сих пор не совсем ясно, откуда берутся дети. Милена была обручена, и Альфредо запрещал ей даже подходить к окну.

В тот час фонарей еще не зажгли. На улице было темно, свет падал только из нескольких окон первого этажа. Нези стоял на пороге лавки. Увидев ее, он сказал:

— Я сейчас запираю. Хорошо, что ты меня застала, а то бы нынче вечером умерла от холода.

Они спустились в подвал, чтоб отвесить уголь. Нези, как тень, ходил во тьме своего склада. Он спросил:

— Никто не видел, как ты шла?

— Только Мачисте был в кузнице, но он стоял спиной ко мне. А почему вы спрашиваете?

— Подожди немножко, — сказал он.