— А мы кто? — спросил Игнат.

— А мы колхозники, — ответил за нее Семка.

— Потому и бежит в город молодежь, — сказала Феня.

— Видишь, какое дело, — мягко начал Алексей Васильевич, — после войны колхоз, считай, на голом месте начинал: немцы все хозяйство под откос пустили. Я сюда в пятьдесят третьем пришел. Два корпуса было и вот этот саманный сарай, — Панков показал большим пальцем через плечо. — А сейчас корпусов сколько? Шесть лет назад я четыреста голов свиней принял, а сейчас на девятую тысячу пошло. Вот оно какое дело! Не все сразу, Игнат, не все сразу. Ты, комсорг, с ним поговори, — обернулся Пашков к Ане, — а то у него заскоки. Финские домики — это в будущем, а мы живем сегодня…

— А вот и не так. Я читала: будущее начинается сегодня, — сказала Аня.

— Похоже, и ты его думки думаешь. — Панков оглядел молодых людей. — Вам, наверное, доведется жить при коммунизме…

— А вам? — спросила Варвара. — В старики-то рано записываться.

— В старики, может, и рано, а все ж я постарше вас. В коммунизм саманные хибары не потащим, будете в хороших домах жить. А пока что финских домиков у нас нет. Вот оно какое дело… Ну, вы еще потанцевать, видно, собираетесь, а мне пора до дому до хаты. Спокойной ночи.

Панков махнул рукой и пошел по тропке, что смутно белела за домом, — он жил на хуторе, в километре от фермы.

Зою Вакурову неудержимо тянуло к чистому листу бумаги. Она хотела писать, но не знала о чем. Как-то ей попалась брошюрка, доказывавшая, что бога не существует, а человек произошел от обезьяны. Зоя прочла, потом, не отрываясь, переписала в тетрадь главу, которая больше всего ей понравилась.

И отнесла в редакцию районной газеты «Знамя социализма».

Заведующий отделом писем, пожилой, с серым ноздреватым лицом человек, жуя тонкие бескровные губы, долго листал тетрадку. Зоя сидела на стуле и не сводила глаз с бурого клочка волос, который медленно сползал заведующему на лоб. Когда волосы закрыли глаз, заведующий откинул их рукой и спросил:

— Вы это сами написали?

— Сама, — ответила Зоя.

— Может быть, вы переписали откуда-нибудь?

— Да, — подтвердила Зоя. И назвала брошюру.

Заведующий строго посмотрел на посетительницу и сказал:

— Так делать нельзя. Это плагиат — литературное воровство. И, как всякое воровство, преследуется по закону.

— За что же? — удивилась Зоя. — Я переписала все точно. И потом — это ж правда, что тут написано.

Заведующий долго посвящал Зою в таинства авторского права. Наконец она со вздохом сказала:

— Понимаю, чужое переписывать нельзя, надо от себя писать. Я очень хочу писать, только не знаю о чем.

— Попробуйте на ту же тему, — посоветовал заведующий, — только из жизни. Может быть, знаете кого-нибудь, кто выдает себя за верующего, а творит нечестные дела.

— Знаю, — решительно сказала Зоя. — Наша соседка Грачиха — на словах все «господи сусе, господи сусе», а сама водкой торгует. Нет, она самогон не варит. Она заранее водку покупает, а потом, когда магазины закрыты, продает ее мужикам дороже.

— Вот вы об этом и напишите, — легкомысленно посоветовал заведующий.

Зоя написала про Грачиху и принесла в редакцию. Она уже знала, что заведующего зовут Михаилом Михайловичем, и пришла к нему как старая знакомая.

Михаил Михайлович прочел Зоину заметку, откинул со лба волосы и сказал:

— Вот вы называете ее все время Грачиха. Это фамилия ее или прозвище?

— Фамилия у нее Грачикова, — ответила Зоя, — но ее же никто по фамилии не называет.

— Так то в жизни, в быту, так сказать, а в газете нужно настоящие фамилии называть. Вот и вы подписались «Всевидящее жало». Во-первых, всевидящим бывает око, а не жало, а во-вторых, заметку надо подписывать своей фамилией.

— Вы же Грачихи не знаете, — в глазах у Зои мелькнул испуг. — Она, как узнает, что я про нее написала, крик поднимет на всю станицу.

— Если вы боитесь, тогда не надо браться за перо, — внушительно произнес Михаил Михайлович. — Корреспондента у нас охраняет закон. Кроме того, мы умеем хранить редакционную тайну.

— Какая же тайна, если в газете будет моя фамилия?

— Можно поставить псевдоним, — сказал Михаил Михайлович. И, перехватив недоуменный взгляд девушки, объяснил ей, что такое псевдоним. Объяснил обстоятельно, с примерами.

Зоя с удивлением узнала, что даже у Александра Сергеевича Пушкина был псевдоним. Потом они долго ломали голову над тем, какое литературное имя выбрать Зое. Оказалось, что это совсем не просто — одно не звучное, другое длинное, третье просто не нравится. Наконец Михаил Михайлович спросил:

— А вы где родились, если не секрет?

— Почему же секрет? В Армавире я родилась, отец работал там.

— В Армавире… А если подписать — З. Армавирская. Как, неплохо?

Зое понравилось, и Михаил Михайлович размашисто написал под заметкой новое, литературное, имя Зои. А ниже, для редакции, ее настоящую фамилию, имя, отчество и адрес.

— Значит, поместите мою заметку в газету? — еще не веря в свою удачу, спросила Зоя.

Михаил Михайлович помедлил.

— Видите ли, девушка, Алексей Максимович Горький учил нас: «Факт — это еще не вся правда». А у вас — голый факт, обобщений вы сделать не сумели.

— Значит, не поместите?

— Почему же, попробуем вашу заметку приподнять и, может быть, напечатаем.

Заметка вскоре появилась в газете. Зоя была так рада, что не сумела сохранить редакционную тайну. Дома не поверили, что З. Армавирская и Зоя — одно и то же лицо, а Грачиха почему-то сразу поверила и подняла крик на всю улицу. И сама Зоя и вся ее родня до седьмого колена были прокляты и преданы анафеме с такой страстью, в таких энергичных выражениях, что слушатели только головами покачивали — откуда что берется.

Мать устроила Зое скандал, муж дулся два дня, его больше всего разозлило, что жена с ним не посоветовалась. В эти трудные дни заваленная газетными подшивками, заставленная шкафами комнатка заведующего отделом писем казалась Зое самой надежной и тихой пристанью, а Михаил Михайлович — самым умным, сильным и благородным человеком на земле. Зоя пришла к нему за советом и сочувствием.

— И муж, говорите, рассердился, — Михаил Михайлович пожевал тонкие губы. — Вот никогда бы не подумал, что вы замужем.

— Почему же?

— Очень молодо выглядите.

— Мне уже двадцать лет скоро будет, я год как замужем.

И рассказала всю свою небольшую жизнь.

Отец Зои был человек беспокойный, с фантазией. Родословная его одним стволом уходила в Адыгею, другим — на Полтавщину. От него Зоя унаследовала гладкие и черные, как вороново крыло, волосы, крутые соболиные брови и смуглую кожу. И характер — открытый, прямой и твердый.

От матери Зоя получила синие, глубокие глаза. Ни хозяйственности ее, ни расчетливой скупости, ни сварливости девушка не унаследовала.

Отец Зои был маляр. На второй день войны его взяли в армию. Мать тотчас вернулась в родную станицу, где у Зоиной бабки была саманная хатенка.

Отец погиб под Сталинградом. Бабка умерла в первый послевоенный год. Зоя с матерью остались одни. Мать устроилась на работу — уборщицей в раймаг, Зоя училась в школе, но много болела, в третьем и пятом классах оставалась по два года. Сверстницы ее уже заканчивали школу, а она была еще в восьмом. Занималась без интереса, нехотя.

Из армии вернулся Виктор Вакуров, видный парень с красивой прической — темные волосы его лежали волнами и блестели. Лицо у Виктора продолговатое, кожа на щеках натянута туго, как на барабане. В армии Виктор служил музыкантом, и в колхозе ему нашлось такое же занятие. Фрол Кондратыч Гуменюк держал при клубе духовой оркестр. Руководитель официально получал заработную плату, ведущие музыканты числились на разных должностях в бригадах и на фермах, но только и делали, что ходили на сыгровки да играли танцы по воскресеньям и туш на торжественных собраниях.

Виктора взяли в оркестр, зачислив где-то, он толком и не знал где, ездовым. Сам товарищ Гуменюк, послушав его игру, сказал: