В полдень гитлеровцы обрушили она сотню Шутова минометный огонь. Били с трех сторон. Казаки сидели в окопах, оглушенные бесконечными разрывами, сплевывали песок, противно скрипевший на зубах, и рукавами бешметов вытирали пот, смешанный с пороховой гарью.

Как только обстрел кончился, Лепиков обежал окопы. Все были на месте, лишь двоих пластунов задело осколками. Панин сидел около своей пушки черный, взъерошенный и ругался на чем свет стоит.

— Чего ругаешься? — спросил Лепиков.

— Эх, товарищ старшина, смотрите, что сделали, проклятые, — и он показал на свое орудие. Оно сильно накренилось вправо. Одно колесо было разбито, щит погнуло. — Две мины сюда вогнали, чтоб им, дьяволам, ни дна ни покрышки.

— Значит, кончилась твоя пушечка?

— Но-о, нет еще, — возразил Панин, — стрелять из нее можно. Конечно, точность уже не та, однако ничего, — и он стал прилаживать под разбитое колесо снарядный лоток.

— А где же твой помощник? — спросил старшина.

— Ранило его, перевязывается.

Только сейчас увидел Лепиков молодого пластуна с льняным чубом. Он сидел в щели, отрытой близ пушки, правый рукав его бешмета был разодран до плеча, рука забинтована. Зубами казак завязывал концы бинта возле локтя.

Старшина помог Панину приладить лоток, и орудие выровнялось.

В это время в городе началась отчаянная перестрелка.

— Это наши на штурм пошли, — решил старшина. — Ну, держись, братцы, сейчас гитлеровцы на нас нажмут.

Предсказание Лепикова оправдалось. Немецкая пехота пошла в атаку от города и с юга, из балки. Старшина видел, как на пулеметный окоп, где сидели Рудый и Катаенко, бежала большая группа вражеских солдат. Сначала это была цепь, а потом они сбились в кучу. Пулемет молчал. «Что же у них там? — с тревогой подумал Лепиков. — Чего же молчат?» Он уже хотел выскочить из щели и побежать к пулеметчикам, но в это время пулемет заработал, и сразу остановились, стали падать, поползли назад гитлеровцы, за минуту до этого, казалось, неотвратимо надвигавшиеся на окоп пулеметчиков.

— Ну, молодец Рудый, — вслух сказал Лепиков, — выдержку имеет.

Но рано торжествовал старшина. Из лощины бежала на окопы пластунов новая цепь. По ней стреляли, она редела, но, не останавливаясь, придвигалась все ближе и ближе.

Лепиков выбрался из щели и бросился к окопам. Перепрыгнув через траншею, он поднял над головой автомат и закричал:

— Коммунисты, вперед!

Тут же вспомнил, что в сотне всего коммунистов осталось — капитан Шутов да он сам. И старшине показалось, что он бежит один, что сзади никого нет, но оглянуться он не мог, не было сил оглянуться. Он бежал, глядя перед собой. Вражеские солдаты остановились. «Меня ждут», — мелькнула мысль. Он поудобнее перехватил автомат — за самый конец кожуха, почувствовал его тяжесть в руке и уже ни о чем больше не думал. Вдруг гитлеровские солдаты стали пятиться. Вот один из них, в очках, присел, потом повернулся и бросился бежать, чудно загребая левой рукой. В это мгновение справа и слева старшину обогнали пластуны, державшие в напряженно вытянутых руках карабины с примкнутыми штыками.

Возвращаясь к траншеям, Лепиков не без смущения вспомнил: «Как же это я мог подумать, что за мной не побегут наши пластуны? Золотой же народ!» Ему захотелось каждому, казаку сказать что-нибудь душевное, теплое, но разговаривать было некогда: с другой стороны насыпи завязывалась перепалка, и старшина поспешил туда.

Вернувшись из-за насыпи, Лепиков заглянул к Шутову. Тому кто-то приподнял носилки с одной стороны так, что он почти стоял в окопе. В опущенной вдоль тела руке капитан держал пистолет, глаза не мигая смотрели на край окопа, голова наклонилась в сторону так, будто он внимательно к чему-то прислушивается.

— Отогнали? — опросил командир сотни, еле расклеивая слипшиеся губы.

— Отогнали, — сказал старшина, присаживаясь у окопа на карточки.

— Я слышу, как идет бой, — капитан сделал судорожное глотательное движение. Старшина лег на живот, достал из окопной ниши котелок с водой и поднес к губам Шутова. Тот смочил губы и движением век поблагодарил Лепикова. — Мне тут хорошо слышно, я уже привык… С юга не прозевай, там балка, удобно сосредоточиваться… Кто там у тебя? Рудый?.. Это хорошо…

В сумерки бой утих, и в городе стрельба стала глохнуть, только на южной окраине что-то долго рвалось и горело, окрашивая полнеба багровым неровным светом. Старшина прошел по окопам. Из каких-то неведомых запасов достал он несколько пачек махорки и роздал пластунам.

— Сверх лимита, — пояснил он Рудому, — понимай и цени.

Рудый вздохнул и ничего не ответил.

— Чего вздыхаешь, махорка добрая, настоящая.

— Грицко ранило, — сказал пулеметчик, — в грудь навылет, умирает хлопец.

Катаенко лежал возле окопа, головой на бруствере. Лепиков подошел к нему, опустился на колено и заглянул в лицо. В темноте оно казалось серым, как земля, на которой лежала голова Грицко. Грудь его под накинутым бешметом была неподвижна, в горле что-то клокотало негромко.

— Меня, старого хрена, минуло, — с неподдельной горечью сказал Никита Иванович, — а его — нет. Ему только жить да жить…

Ночью с севера подошел взвод наших автоматчиков. Вместе с ним пришел инструктор политотдела капитан Рыженко, маленький, подвижный человек с на редкость басовитым, не по росту, голосом. Лепиков провел его к Шутову.

— Здравствуй, Шутов, — пробасил Рыженко, — меня к вам начальник политотдела послал. Пойди, говорит, зачитай им приказ.

— А что, есть приказ? — спросил Лепиков.

— Есть, о городе Д., его наши в 20.00 очистили. Полковник сказал, что твоя сотня, Шутов, сыграла решающую роль в бою за город. От генерала тебе личная благодарность и к награде представляют.

— Служу Советскому Союзу, — негромко сказал Шутов.

— Начальник свой экземпляр приказа мне отдал, в типографии-то его только к утру отпечатают, а он говорит: «Они должны раньше знать».

— Лепиков, собери людей сюда, только охранение оставь, — распорядился Шутов, — капитан приказ читать будет.

Вскоре вокруг окопчика, в котором лежал командир сотни, собрались все, кого можно было собрать.

— Поднимите меня наверх, — сказал Шутов.

Его вынесли из окопа, и пластуны тесно обступили раненого командира. Не сговариваясь, они взялись за носилки со всех сторон и подняли их так, что лицо Шутова было на уровне их лиц, и он смог посмотреть в глаза своим пластунам.

Стояла глубокая, необычная тишина, над головами бойцов раскинулось громадное черное небо с голубоватыми теплыми звездами.

— Читайте, капитан, — сказал Шутов.

Рыженко засветил карманный фонарик, тусклое желтое пятно легло на бумагу. Читал он негромко, но голос его разносился далеко, и даже казаки, оставшиеся в окопах за насыпью, слышали торжественные слова благодарственного приказа. Капитан прочитал вводную часть, потом остановился и сказал:

— Ну, тут идут фамилии командующих, а наш генерал ниже… — и стал искать фамилию командира дивизии.

— Ничего не надо пропускать, — строго сказал Шутов. — Читайте весь приказ, целиком. И, пожалуйста, сначала.

— Хорошо, — сказал капитан. И стал читать приказ сначала и прочел его целиком, не пропуская ни одной фамилии, ни одного звания.

Когда приказ был дочитан до конца, Шутов сказал казакам:

— Салют!

Они подняли автоматы и дали залп в воздух. У двоих диски были заряжены трассирующими пулями, и в черном небе протянулись две цветные ниточки: скрестились и погасли, словно растаяли.

— Опустите, — приказал капитан.

Казаки бережно опустили его на землю, он закрыл глаза, будто уснул. Пластуны молча стояли вокруг…

— И о Грицко в приказе слова есть, — негромко сказал Рудый, тронув за руку стоявшего рядом Лепикова: — Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость Родины!

— И о Грицко, — подтвердил старшина. И, вздохнув, добавил: — Хороший был хлопец.

Пластуны разошлись по своим местам. На востоке медленно меркли звезды, светлело небо: занималась заря.