В том же году Кушелевич пошел учиться в вечернюю школу. Осталось много снимков с друзьями по школе, групповых, сделанных в конце учебного года, — ученики в несколько рядов лесенкой, в центре преподаватели. На этих снимках Андрей Аверьянович легко находил Кушелевича — он стоял всегда в последнем ряду, возвышаясь своей лобастой головой.

Работая мастером на фабрике, Кушелевич окончил вечернюю школу и поступил в институт, на заочное отделение.

— Почему он выбрал зоологию? — спросил Андрей Аверьянович.

— Он с детства любил природу, — ответила Анна Ивановна, — любимая книга у него — «Жизнь животных» Брема.

— Давний и постоянный читатель Брема? У него, наверное, и дома были животные, но почему-то на фотографиях я их не вижу.

— Он мечтал завести собаку, но жили мы на чужих квартирах, тут уж не до собаки…

Андрей Аверьянович допил чай и стал прощаться. На улице он сказал Валентину Федоровичу:

— Этот ваш Кушелевич великий мастер создавать против себя улики. Так и напрашивается версия: ловил Моргуна, но не поймал, тот оказался хитрым и изворотливым. Встретил его в лесу, вспомнил все, что браконьер там натворил, конечно же, пришла на память и освежеванная лань, которую Кушелевич вспоил молоком через соску; подумал он и о том, что Моргун еще может наделать, и — ружье было заряжено на волка, — как по волку, ударил по злостному хищнику. И еще прошу заметить: люди, идущие в высшие учебные заведения не на ту специальность, которая до этого была их профессией, как правило, одержимые люди. Кушелевич достиг определенного положения на мебельной фабрике — мастер, он оставил все и пошел на зоологический факультет. Это его давняя страсть и призвание, и он полагал себя обязанным не только изучать, но и охранять животный мир заповедника всеми средствами.

— Кушелевич действительно зоолог сто призванию и работал со страстью, — сказал Валентин Федорович, — тут вы правы. И версия ваша логически выстроена правильно. Но — это формальная логика. Так рассуждать можно, только если отвлечься начисто от живого Кушелевича, от его характера, от его биографии, от его семьи. Но я не могу от этого отвлечься, отстраниться.

— Я тоже, — отозвался Андрей Аверьянович. — Логическое построение это пришло мне в голову только потому, что оно может возникнуть у судей. Значит, нужно иметь средства, чтобы его разрушить.

— Наш визит к Кушелевичам вооружил вас чем-нибудь для этого?

— Я лучше увидел Кушелевича. Жена его, как я понял, работает библиотекарем?

— Да, в городской библиотеке. Это тоже имеет значение?

— Едва ли. Я просто так спросил, чтобы удостовериться. Она хорошо держится, видимо, женщина с характером.

— Хорошая семья, — вздохнул Валентин Федорович, — милые люди. Я с удовольствием бывал у них дома. Атмосфера дружбы у них, любви, доброжелательства. Все это ненавязчиво, не напоказ, а так вот есть всегда, и это чувствуется, и отдыхаешь с ними. Теперь в этой семье черные дни: муж в тюрьме, жена терзается неизвестностью, в страшной тревоге. Обвинение в убийстве! Легко сказать! Когда я об этом вспомню, подумаю, места себе не нахожу. И, главное, из-за чего все это? Почему честные, добрые люди должны страдать и мучиться? Потому, что мы попустительствуем браконьерам и прочей нечисти, церемонимся с ними, миндальничаем.

— У матери убитого сейчас тоже не праздничные дни, — вставил Андрей Аверьянович.

— Разумеется. Матери больно, ее можно пожалеть, но и спросить с нее можно: сын-то вырос лесным волком, а не полезным членом общества. Кто виноват?

— Классический вопрос. Сталкиваясь, с бедой или преступлением, люди в категорической форме спрашивают: кто виноват? И ждут однозначных и безусловных ответов.

— Как же иначе?

— А мне по роду своей деятельности нередко приходится доказывать, что если Эн Эн и виноват, то не в такой мере, как это на первый взгляд кажется, то есть мой опыт свидетельствует, что далеко не всегда можно дать категорический ответ на вопрос: «Кто виноват?».

Они подошли к гостинице.

— Завтра мы сможем поехать в лес? — спросил Андрей Аверьянович.

— Сможем, — ответил Валентин Федорович, — во второй половине дня. До восточного отдела на машине, а там — по коням. Для вас уже отловили и объездили дикого мустанга.

Административный центр восточного отдела размещался в большом поселке, раскинувшемся на берегу реки в просторной долине.

Со всех сторон были горы, еще не очень высокие, но уже закрывшие горизонт. Издали они выглядели плюшевыми, округлыми, казалось, если их погладить, под рукой залоснится мягкий, податливый ворс. По мере приближения это впечатление рассеивалось: горы были покрыты дубняком, заплетены колючими растениями, в изобилии росли здесь дикая груша, кизил, ежевика. Вблизи видны были и просеки для лесовозных дорог, и крупные проплешины сплошных вырубок. Вблизи все выглядело не так идиллично и мягко.

Река в этом месте, вырвавшись из горных теснин, торопливо разбегалась на несколько рукавов, шумела на перекатах, была по-горному холодна.

Контора заповедника стояла на берегу одной из проток — деревянный дом, крытый дранью, просторный двор с вместительными, добротно построенными сараями: там и склады, и конюшня, и кузнечный горн с инструментом для ковки лошадей.

Ночевали Валентин Федорович и Андрей Аверьянович в местной гостинице, которую тут возвели, когда поселок был районным центром. Недавно случилось укрупнение, и районный центр переместился в другой населенный пункт, а гостиница осталась. Двухэтажная, рассчитанная на крупные районные мероприятия, она пустовала. Жило здесь несколько заготовителей и неподкупный ревизор, приехавший сверить счета в леспромхозе. Он отказался поселиться в многокомнатном доме директора леспромхоза, куда его приглашали, и занял двухкоечный номер на втором этаже. Ему бы дали и однокомнатный, именовавшийся «люксом», но там почему-то время от времени сыпалась с потолка штукатурка, и администрация гостиницы решила не искушать судьбу.

Все это Андрей Аверьянович узнал в первый же час пребывания в гостинице от словоохотливой дежурной, которая исполняла обязанности администратора, коридорной уборщицы, нисколько не тяготясь такой нагрузкой.

Вечером директор заповедника засиделся со своими сотрудниками, разбирая накопившиеся в отделе бумаги. Андрей Аверьянович вышел из прокуренной горницы и уселся на ошкуренное бревно возле протоки. Стояла глубокая тишина, только река шумела на перекатах, но шумела ровно, монотонно, ухо привыкло и не воспринимало шум. Поселок погрузился в сумерки, короткие южные сумерки, которые живы лишь быстро гаснущим светом закатного неба. Оно светилось в распаде гор широкой полосой, но полоса эта на глазах сокращалась.

Странное чувство охватило Андрея Аверьяновича — ему захотелось удержать подольше эту меркнущую полоску неба, стало остро жаль уходящего дня, будто это была жизнь, которая дотлевала и держалась в теле из последних сил, будто завтра уже не будет нового дня, ничего не будет…

Андрей Аверьянович встал и по белеющей тропке пошел вдоль берега. Высокий кустарник закрыл от него быстро гаснущую полоску неба. Он поднял голову и увидел над головой ясно проступившие звезды. Отыскал Большую Медведицу, Полярную звезду и, став лицом на север, подумал, что где-то там, за две с лишним тысячи километров, — Ленинград, огромный город, в котором на Новороссийской улице, в новых домах, живет его дочь Аленка. И внук Юрка живет на той улице. Очень захотелось повидать внука Юрку, ему сейчас примерно столько же, сколько сыну Кушелевича.

Андрей Аверьянович отчетливо услышал шум реки. Где-то в поселке залаяла собака, по шоссе прошла тяжелая машина, лесовоз наверное. Он пошел назад. В распаде гор едва светилось небо. День догорал. И сгорела острая тоска по ушедшему, от нее не осталось и следа. Завтра будет новый день, который предстоит провести верхом на лошади. При мысли о лошади Андрей Аверьянович ощутил легкое беспокойство: как-то он справится?