Еще раз хочу напомнить — и письмо одноклассников Олега, и его сочинения, и все, что мне удалось о нем узнать от родных и друзей Олега, рисуют нам образ молодого человека, способного на поступки благородные и самоотверженные. Это дает нам право на оптимистическую гипотезу, исходя из которой мы можем ответить на вопрос, почему он взял на себя вину брата.

Узнав от свидетельницы Люшниной, что в квартире у них люди в милицейской форме, Игорь бросился в школу, разыскал Олега и признался, что отнял у старой женщины сумочку с тридцатью рублями. Замечу — о том, что он ударил потерпевшую, Игорь умолчал. В этом можно убедиться, внимательно прочитав протокол первого допроса. Олег «забыл» эту деталь и только после того, как следователь нарисовал ему картину ограбления, он согласился — да, кажется, ударил. Согласиться с этим ему было нелегко, но пути назад оказались отрезанными.

Итак, Игорь признался брату, что ограбил, сказал, что ему грозит тюрьма, а если Олег возьмет на себя вину, его, как несовершеннолетнего, в худшем случае ненадолго отправят в колонию. Олег колебался и сказал бы Игорю нет, если бы тот не привел еще один довод: подумай о матери! Это был точно рассчитанный ход. Игорь знал, что Олег боготворит мать и понимает, каким тяжелым ударом будет для нее арест старшего сына, которого она любит больше всех на свете. В семье-то об этом знали.

И тогда Олег согласился.

Может быть, в деталях я допустил какие-то неточности, но в целом картина выглядит именно так…

…Андрей Аверьянович выразил уверенность, что суд примет правильное решение и не осудит невиновного. В противном случае он может впасть в двойную ошибку — покарает человека, не совершившего преступления, и оставит без наказания истинного преступника.

Суд вынес постановление: дело вернуть на доследование.

Андрей Аверьянович не сомневался, что теперь все станет на свое место. Он испытал облегчение, будто снял с плеч часть груза. Но не весь груз. Ему не безразличен стал Олег. Понял ли он, как глубоко заблуждался? Выслушал решение суда он с поникшей головой, бледный и жалкий. Как и прежде, не решался посмотреть в зал.

Вера Сергеевна Седых, привалясь к плечу мужа, стояла с закрытыми глазами. По щекам ее текли слезы, и она их не вытирала. У Михаила Михайловича было каменное лицо, оно, кажется, ничего не выражало, но эта неподвижность и отрешенность говорили о его состоянии больше, чем любая гримаса боли и страдания.

На улице Андрея Аверьяновича поджидал Костырин.

— Удивительно, — сказал он, пристраиваясь шагать в ногу, — как все это обернулось. Все мы чувствовали — что-то не так. Но такого поворота… В общем, горя семье Седых не убавили.

— Увы.

— Как все нелепо. Я имею в виду Олега: намерения вроде благородные, а результат… Вот уж поистине: «Дорога в ад вымощена добрыми намерениями».

— Кто-то из поэтов сказал, что добро должно быть с кулаками, — ответил Андрей Аверьянович. — Хорошее пожелание, но в жизни добро и благородство бывают наивны и беззащитны. Их надо остерегать и защищать. Иногда от них самих.

— А ведь Вера Сергеевна примерно тоже говорила: защищать Олега, может быть, от него самого.

— Она оказалась права.

— Хотя имела в виду не совсем то, что открылось на суде.

— Скорее всего, совсем не то.

У троллейбусной остановки они распрощались. Пожимая Андрею Аверьяновичу руку, Костырин сказал:

— Надо нам с вами все-таки посидеть как-нибудь за бутылочкой. Просто так, безо всяких дел, а?

— Надо бы, — согласился Андрей Аверьянович, подумав, что без дела, просто так едва ли они соберутся посидеть.

Костырин сел в троллейбус, Андрей Аверьянович решил пройтись пешком. Погода была отличная: слегка морозило, под ногами похрустывал ледок. Небо на западе было еще с розовинкой, в сквере на газонах лежал снег. Андрей Аверьянович предвкушал свободный вечер: придет он домой, включит настольную лампу и усядется с книжкой на диване. Оксфордским его знакомцам из романа Чарльза Сноу предстоит решить довольно запутанное дело. Любопытно узнать, как это у них получится.

Но уже через пять минут, миновав сквер, Андрей Аверьянович вернулся мыслями в зал суда, перебрал в памяти лица Олега и его родителей и ощутил беспокойство. Кажется, все он сделал как надо, упрекать ему себя не в чем, а вот чувства легкости и свободы, какое бывает после хорошо завершенного дела, нет.

Осталось ощущение беды, которую он не смог избыть. И хотя она вроде бы и не его личная, но все равно — беда.

Директор заповедника вышел из-за стола и протянул Петрову обе руки.

— Здравствуйте, Андрей Аверьянович, очень рад, что вы откликнулись на мой зов и приехали. Садитесь.

Андрей Аверьянович, оставив у двери саквояж, пожал директору руку и опустился в глубокое кресло. Валентин Федорович, директор заповедника, сел напротив.

— Как ехалось? — спросил он, протягивая гостю ящичек с папиросами.

— Спасибо, — Андрей Аверьянович от папирос отказался. — Ехалось сносно, дорога к вам, слава богу, стала приличная.

— После наших горных она кажется великолепной. Вы по нашим горам не езживали?

— Не езживал, но полагаю, что придется. На месте происшествия мы сможем побывать?

— Сможем. Вы верхом ездите?

— Если не очень резво и на покладистой лошади…

— Подберем смирную и смышленую.

Андрей Аверьянович с интересом огляделся. С одной из стен целилась в него короткими рогами голова зубра, с другой смотрели настороженные глаза оленя. При жизни это был, должно быть, великан: роскошные рога размахнулись широко и ветвисто.

Андрей Аверьянович давно собирался побывать в заповеднике, но все было некогда. Теперь представился случай — несколько дней назад Валентин Федорович, старый знакомый еще с военных времен, позвонил и попросил взять защиту сотрудника заповедника, который убил в лесу браконьера, превысив, по мнению следствия, пределы необходимой обороны.

— Тут вообще странная история, — рассказывал директор. — Кушелевич утверждает, что он не стрелял в этого Моргуна, но тот убит. А у ружья Кушелевича один ствол разряжен…

— Бывает, что с испугу отрицают все, самые очевидные факты.

— Не тот случай, — возразил директор. — И не тот человек Кушелевич. Вы его сами увидите и убедитесь.

— Что ж, — сказал Андрей Аверьянович, — попробуем разобраться в этой печальной истории.

— Да уж куда печальней. Отличный человек Николай Михайлович Кушелевич, ценный работник. Кандидатскую собирался защищать, и вот — на тебе.

— Вы с ним долго работали?

— Четыре года. Знаю, что называется, насквозь и даже глубже. Уж если он говорит — не стрелял, значит — не стрелял.

Валентин Федорович, насколько помнил его Андрей Аверьянович по прежним встречам, не был ни слишком доверчивым, ни слишком восторженным человеком. И не из тех, кто будет отстаивать неправого сотрудника только потому, что он свой сотрудник. Но и следователь, который вел дело, тоже не мальчик. Он, конечно, меньше знает обвиняемого, но опирается на факты. Впечатление, какое оставил человек, много значит, но факты более весомы и убедительны. Андрей Аверьянович осторожно высказался в этом смысле.

— Мне тоже факты известны, — возразил Валентин Федорович. — Кушелевич все мне рассказал. И предысторию я великолепно знаю. С моим участием и на моих глазах все происходило.

— А есть и предыстория?

— Есть. Если вы не устали с дороги и не проголодались…

— Нет, не устал и не проголодался. Рассказывайте.

— Начинать рассказ можно со дня организации заповедника — с браконьерами тут воюют постоянно. Однако в последнее время наши с ними отношения обострились. С помощью Кушелевича районная милиция поймала несколько браконьеров, все из поселка Желобного, есть у нас такой, рассадник любителей незаконной охоты. У одного из нарушителей отобрали нарезное оружие — немецкий карабин. Браконьеры вели себя нагло, выкрикивали в адрес Кушелевича угрозы. Двоих арестовали, но через неделю они вернулись в поселок, отделавшись штрафами, которые с них обычно взыскиваются с трудом и подолгу. И опять грозили Кушелевичу, обещали с ним расправиться. Тогда он написал в газету письмо, рассказав, как бесчинствуют у нас браконьеры и как работники охраны общественного порядка либеральничают с ними. Письмо напечатали, в милиции спохватились, быстренько призвали наиболее резвых охотников к ответу, двоим дали сроки, с остальных взыскали штрафы. В поселке Желобном попритихли. В людных местах уже не угрожали Кушелевичу, однако злобу затаили и отомстить ему собирались. До нас такие слухи доходили. Особенно опасен был Григорий Моргун, ему по справедливости место рядом с осужденными, но он ушел от наказания и вел себя так, будто все это его не касается.