«Так и у нас бывает, — пришло в голову Андрею Аверьяновичу, — кажется, истина — вот она, рядом, стоит только протянуть руку. А до нее идти и идти». Тотчас он усмехнулся и подумал: «Если подобные сравнения и сентенции станут часто приходить в голову, надо хлопотать о пенсии и садиться за мемуары».

Во второй половине дня Андрей Аверьянович получил свидание с подзащитным.

Николай Михайлович Кушелевич был высок, в плечах — косая сажень, когда здоровались, Андрей Аверьянович ощутил пудовую тяжесть и сдерживаемую силу его широкой ладони. И лицо у Кушелевича было широкое, с крутым лбом, с белесыми бровями, со светло-серыми, широко расставленными глазами, которые глядели на собеседника прямо и неотступно. Говорил он неторопливо, степенно, частенько произносил вместо «я» «а», и получалось у него не «упрямо», а «упрамо». Не надо было заглядывать в анкету Кушелевича, чтобы определить, что родился и вырос он в Белоруссии.

Сидел Николай Михайлович на табурете прямо, широко расставив тяжелые ноги в сапогах сорок пятого размера, руки спокойно лежали на коленях. Он рассказал Андрею Аверьяновичу то же, что и директор заповедника.

— Откуда раздался выстрел? — спросил Андрей Аверьянович.

— Стреляли у меня за правым плечом.

— Вы заметили — откуда?

— Я оглянулся на выстрел, но никого не увидел и бросился к Моргуну.

— Почему вы сразу бросились к Моргуну? Падение могло быть инсценировкой, чтобы побудить вас выйти из-за укрытия.

— Об этом я в тот момент не подумал. Слишком натурально выронил Моргун ружье и схватился за горло, никакой актер, наверное, так не сыграл бы. Убедившись, что Моргун мертв, я пошел к тому месту, откуда стреляли. Это метрах в тридцати от того места, где я стоял, там выделялся пихтовый молодняк, место приметное.

— Нашли вы там что-нибудь?

— Нет. Там никого не оказалось.

— И следов никаких не обнаружили?

— Я не присматривался, не искал следов. Увидел, что никого нет, и пошел к туристскому приюту.

— С того места, откуда прозвучал выстрел, можно было попасть в вас?

— Можно.

— Вы не допускаете мысли, что стреляли в вас, но промахнулись и попали в Моргуна?

— Это исключено. Относительно того места, откуда раздался выстрел, мы с Моргуном стояли не на одной линии.

— Следователь там ничего не обнаружил?

— Нет, ничего. Он полагает, что я все это придумал, что там никаких следов и быть не может. Он считает, что стрелял я. А я в Моргуна не стрелял!

— М-да, — сказал Андрей Аверьянович, — следователь утверждает, что с того места, откуда, по вашим показаниям, раздался выстрел, нельзя было стрелять в Моргуна.

— И все-таки стреляли оттуда, это я собственными ушами слышал. Я понимаю, в каком нелепом положении оказался. Понимаю, но смириться не могу. Чувствовать себя правым и не иметь возможности доказать, что ты прав, — это же бесит и приводит в отчаяние.

Говоря это, Кушелевич по-прежнему неподвижно сидел на табуретке, только пальцы побелели, так сильно он сжимал собственные колени.

— Может быть, вообще никакой защиты не нужно? — высказал он предположение. — Скажу на суде одно: не стрелял — и точка. Что хотите, то и делайте.

— Зачем же отказываться от защиты. Насколько могу судить по первому впечатлению, вы человек прямолинейный и открытый, такие как раз нуждаются в защите.

Кушелевич хотел возразить, но Андрей Аверьянович предупредил возражение:

— Вы сильный человек и умеете за себя постоять, это я вижу. Но у сильных и прямолинейных, как правило, открыты фланги. В общем, не советую отказываться от защиты.

— Ладно, не буду, — согласился Кушелевич, — хотя и не возлагаю на защиту надежды. Чтобы потом не разочаровываться.

— Спасибо за откровенность, — усмехнулся Андрей Аверьянович, — тем более, что никаких надежд я пока что вселить в вас не могу… Скажите, вы раньше встречались с Моргуном?

— Встречался.

— Где, при каких обстоятельствах?

— В поселке Желобном, на лесопункте — он там шофером работал.

— Вы с ним были знакомы?

— И да и нет.

— Как это понимать?

— Никто нас друг другу не представлял, — Кушелевич пожал плечами, — но мы знали друг друга. Не так уж много людей на границах заповедника, чтобы не знать тех, кто здесь долго живет и работает. Особенно браконьерствующих. А Моргун был браконьер номер один. Убежденный.

— Откуда вам известно о его убеждениях? — спросил Андрей Аверьянович.

— О том, что он браконьер, — ответил Кушелевич, — все знали, поймать только не удавалось: ловок был, изворотлив. Поймать-то надо с поличным, а это, знаете, не просто. Ну, а насчет убежденности… — Кушелевич помолчал, глядя мимо собеседника и словно бы собираясь с мыслями. — Поговорили мы с ним однажды. По душам. Вышло это вот каким образом: нашел я в лесу, у трупа оленухи, ланку. Оленуху ту браконьеры подранили, она как-то сумела уйти от них, но в лесу погибла. А детеныш остался. Принес я ланку домой, мы ее через соску молоком выкормили, привязались к ней очень… Ланка подросла, отвел я ее в лес и выпустил.

— Значит, бегает в заповеднике лань, вскормленная через соску? — заинтересовался Андрей Аверьянович.

— Бегала. Перед тем как выпустить, я ее пометил. Прошлой осенью нашел в лесу ножки от нее да рожки. В смысле — голову. Дело рук Моргуна.

— Почему именно Моргуна?

— По почерку видно, а потом мы знаем, кто из них где бьет зверя. У браконьеров, как у сыновей лейтенанта Шмидта из «Золотого теленка», есть свои зоны… Так вот, после того, как нашел я то, что осталось от моей ланки, разыскал я Моргуна. Сильно я на него был зол. Доказывать этому подонку, что молодая оленушка — это ведь тоже душа живая, конечно, бесполезно. Я ему просто сказал, что он сволочь и убийца и что я буду его преследовать до тех пор, пока не поймаю на месте преступления. Не успокоюсь, пока не поймаю…. Сказать вам по совести — была у меня надежда, что он выйдет из себя и полезет драться. Ударит меня. Тогда бы я его сам, вот этими руками… — Кушелевич посмотрел на свои руки и сжал их в кулаки. Они вызывали уважение, эти могучие, тяжелые руки. — Помнил бы он ту ланку, но…

— Но в драку он не полез?

— Не полез, — Кушелевич вздохнул. — Усмехнулся только и говорит: «Охотился я здесь, охочусь и буду охотиться. Не твой это лес, ты сюда черт те откуда приехал, а я в этом лесу родился и вырос». Видали, какая «философия»? И еще добавил: «Лови, только сам не попадись». Так и поговорили.

— И больше вы с Моргуном не встречались?

— Видел его изредка, но не разговаривал. Не о чем нам было разговаривать.

— После того как арестовали его приятелей, Моргун грозил с вами расправиться — на этот счет есть показания свидетелей. А вы от него, эти угрозы слышали?

— Нет, не слышал, — сказал Кушелевич. — Просто не сталкивался с ним до того злополучного дня.

— И вот вы увидели его в лесу. Он стоял или шел вам навстречу?

Кушелевич помолчал, вспоминая.

— Стоял, — наконец сказал он, — увидел меня первый, стоял и ждал. Я тоже остановился. Когда он понял, что и я его вижу, снял с плеча ружье.

— Тотчас, как вы его заметили?

— Я бы не сказал, что он торопился. Снял ремень с плеча, положил стволы на руку, все это замедленно, как бы нехотя.

— Молча?

— Молча. Я тоже снял ружье с плеча и сделал шаг в сторону, за дерево.

— Вы испугались, увидев Моргуна, снимающего с плеча ружье?

— Как вам сказать… — Кушелевич помедлил с ответом.

— Жест достаточно угрожающий, — помог Андрей Аверьянович.

— Не то чтобы испугался, но сердце екнуло. Подумал: «Ну, сейчас что-то будет».

— И тут прозвучал выстрел?

— Не сразу. Мы с минуту, а то и больше так стояли. Моргун словно бы раздумывал, что ему делать, то ли стрелять, то ли опять ружье на плечо повесить.

— А вы, что вы перечувствовали за эту минуту?

— Да ничего особенного. Стоял и ждал, что он станет делать.

— Если бы он выстрелил? — прямо спросил Андрей Аверьянович.