– Вы говорите, что опытный образец на принципиально новых батареях вам принесли Хоук и Верзен? Как раз эти двое?
– Да. Я всегда имел дело только с ними, но сильно подозреваю, что есть и другие, правда, я их никогда не видел и не знаю их имен. Как я уже сказал, мистер Скотт, я и не пытался узнать больше, о чем сейчас сожалею.
Линдстром опять пригладил непокорную шевелюру сначала одной рукой, потом другой, и его голова обрела более опрятный вид.
– Признаюсь, я предпочитал знать об этой преступной организации как можно меньше, – продолжал он. – Однако мне давно стало ясно, что ни Хоук, ни Верзен не обладают достаточными интеллектуальными способностями, чтобы замыслить столь сложную многоходовую комбинацию. Подозреваю, что они даже не догадывались о реальной ценности того, что мне передавали. Словом, были рядовыми исполнителями.
– У вас есть какие-либо соображения относительно того, кто бы мог собрать этот опытный образец, использовав оригинальные батарейки принципиально новой конструкции? Уж этот человек наверняка знает принцип его действия?
Линдстром вздохнул.
– Человеку в моем положении лучше в этого не знать. Так мне было бы спокойнее. Но теперь, когда вы многое для меня прояснили, некоторые выводы напрашиваются сами собой. Я давно интересуюсь работами этого человека, и, поскольку эти батарейки принесли три года назад, я почти уверен, что изобрел их не кто иной, как Петрочини.
– Может быть, я чего-то не улавливаю, мистер Линдстром, но почему вы придаете особое значение тому, что их вам принесли именно три года назад?
– Три года назад Петрочини погиб в автомобильной катастрофе. А за неделю до этого мне были доставлены чертежи и действующая модель того, о чем мы с вами говорили.
– Представляю, какая судьба уготована тем другим пяти изобретателям, если только...
Он не дал мне договорить.
– Вероятно, среди бандитов тоже встречаются не совсем уж закоренелые преступники, – так по крайней мере я себя убеждал. Потому что всегда, за исключением случая с батарейкой, меня заверяли в том, что права на изобретения получены законным путем, то есть куплены и оплачены наличными, как выражался Верзен, им "пришлось действовать методом стимулирования". Я не переставал удивляться, где это Верзен подхватил такое словечко – "стимулирование".
– А меня больше интересует, что собой представляет это самое "стимулирование", – буркнул я. – Наверное, что-нибудь вроде манипулирования молотком на коленных чашечках. Или вырезания... – Я оборвал фразу на полуслове, вспомнив об отрезанном пальце Линдстрома-младшего.
– Так или иначе, мистер Скотт, мои подозрения относительно судьбы, постигшей Петрочини, не дававшие мне покоя все эти годы, невзирая на мои невероятные усилия заглушить их, перешли в уверенность после того, как вы рассказали о загадочной гибели Нормана Эмбера.
Линдстром поерзал в кресле и тяжко вздохнул.
– Понимаете, мистер Скотт, за последние три дня мне передали шесть уникальнейших изобретений Нормана Эмбера, отличных рабочих моделей, прототипов, рождавшихся на разных стадиях разработки, от полностью завершенных до требующих незначительной доводки. – Он опять горестно вздохнул. – А кроме того, я получил полную техническую документацию, чертежи, формулы, а также с дюжину тетрадей с дневниковыми записями Нормана, которые он вел на протяжении последних двадцати лет. Даже при беглом просмотре мне стало ясно, что в них содержится ряд гениальных мыслей, идей, концепций, значение которых трудно переоценить.
– Три дня назад? Это, значит, в среду?
– Да. В прошлую среду, около полудня.
– Итак, можно предположить, что его убили в среду утром.
– По-видимому, так оно и есть. Поскольку он мертв, нетрудно догадаться, что убили его мои сообщники и в значительной мере... я сам.
– Мистер Линдстром, тот факт, что вы связаны с гангстерской шайкой, и в гораздо большей степени, чем следовало бы, не дает каких-либо оснований считать вас убийцей. Так что не стоит себя казнить.
– Но я буду казниться этим всю жизнь! – Он выпалил эти слова и снова замкнулся, но на сей раз всего на несколько секунд. Стряхнув горестные раздумья, он выпрямился в кресле и проговорил уже более бодрым тоном: – Боюсь, я обречен нести свой крест до гроба, мистер Скотт, или лучше Шелл?
– Да, лучше так.
– В таком случае зовите меня просто Гуннар, Шелл. Ведь мы с вами теперь тоже сообщники, разве не так? Во всяком случае, отныне мы объединены одной целью: разоблачить и обезвредить гнусную банду профессиональных жуликов и бандитов. Более того, вы торжественно поклялись никому не рассказывать без моего разрешения о том, что уже узнали и еще узнаете от меня, а также ни во что не впутывать меня и не выдвигать против меня обвинения. Таким образом, вы вступаете со мной в сговор о сокрытии факта моего участия в чудовищном...
– Постойте, Гуннар! Пожалуйста, выслушайте меня. Мне бы хотелось, чтобы вы встретились с Филом Сэмсоном. На пару с ним вы могли бы схлопотать мне по меньшей мере лет двадцать...
– Я не намерен встречаться ни с какими капитанами. По крайней мере пока. Вернемся лучше к Норману Эмберу и его трагической гибели. Если будет доказано, что совершено точно спланированное, предумышленное убийство, то оно войдет в историю как убийство века. Вы и представить себе не можете масштаб этого гнусного преступления.
– Я прекрасно понимаю всю его гнусность. Всякое убийство по-своему чудовищно, Гуннар...
– Вы пока очень далеки от истинного понимания. Пожалуй, только другой ученый, а точнее – другой изобретатель и экспериментатор вроде меня способен оценить гигантский интеллект Нормана Эмбера и невос-полнимость его утраты. Вы ведь прежде никогда не слышали о нем?
– Ну, впервые я узнал о его существовании... позавчера. Точно! Но, мне кажется, я знаю его давно.
– А ведь вы в повседневной жизни постоянно пользуетесь плодами его ума, проявившегося во многих отраслях знаний. Ваш телевизор, стереофоническая приставка, фильмы, которые вы смотрите в кинотеатрах, любительские фильмы, если вы увлекаетесь их съемкой, фото– и кинокамеры – все это и масса других полезных вещей были усовершенствованы Норманом Эмбером. А взять его последнее открытие, которое по праву может быть названо "Эффектом Эмбера"! Это – вершина его изобретательской деятельности, новое слово в визуальной технике.
– "Эффект Эмбера"? А что это такое? Один из гизмо[4], которых эти «веселые ребята» принесли вам в среду?
– Гизмо! Ха! Да, один из них. Сейчас я все вам объясню. Я все время вам пытаюсь втолковать, что Норман – это...
Линдстром вновь поморщился, как при моем упоминании о труповозе, на котором Эмбера увезли в городской морг.
– Конечно, Норман не был самым гениальным человеком среди тех, кого я встречал в жизни, но он, несомненно, был самым талантливым из всех известных мне изобретателей. Это был неортодоксально мыслящий ученый, отличающийся могучим, даже изощренным интеллектом, и к тому же человек поразительного мужества, однако приверженный магической вере.
– Магической?
– Ну, если не нравится "магическая вера", тогда скажем так: он был ученым с мистическим складом характера. Он был уникален в своем роде, поскольку, в отличие от других ученых, не отрицал возможности существования некоего если не закона, то правила, принципа, естественной привычки. Просто потому, что сам он не подозревал о его существовании, так как знал, что отрицание вероятности существования такого закона неизбежно сделает несуществующим его, исключит саму возможность его существования. Ну, вы хоть немного начинаете понимать смысл сказанного мною?
Взглянув на выражение моего лица, он с сожалением вздохнул и воскликнул:
– Ну как бы мне все это изложить, чтобы вы наконец поняли?
– А может быть, это просто невозможно?
– Не говорите так! Ладно, попробую начать с другого конца. Дело в том, что в науке существует ряд вопросов, которых ученые-реалисты или материалисты никогда не задают, поскольку на них явно не существует ответа. В отличие от них, Норман то и дело задавался подобными вопросами.
