— Боже ж мой, да что же это такое? — с тихим удивлением говорила Фекла.
— С-сукин сын! — восхищался Герасим Миронович. — Ты погляди, чего делает человек! Вот уж истовый цыган!
Добрых четверть часа, должно быть, плясал Пригницын, потом с ходу остановился.
— Все!
— Качать его, братцы! — крикнул Андрей Аниканов.
И полетел весь мокрый Пригницын под потолок — раз, другой, третий…
Растроганный Никандр подошел к Пригницыну, обнял его.
— Ну, паря, видать, ты на все руки мастак!
— Подожди еще, папаша, вот подучусь — начальником стану, — сверкая глазами, говорил Пригницын. — Вы еще меня узнаете…
— Гости дорогие, попрошу вас, как отец, выпить за моего зятька! — объявил Никандр, когда все уселись за стол.
— Горько!.. — закричала Рогульникова подруга. — Горько, не могу пить!
На этот раз Любаша без стеснения поцеловалась с Пригницыным, но тут же скривила губы, вытерлась платочком.
— Тьфу! Колька, ты весь соленый.
За столом засмеялись.
— Он еще и сладкий и горький будет, — захихикал Савка. — Жисть протянется — всего достанется…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
День выдался голубой, тихий, весь облитый щедрым золотом июньского солнца. Лишь по краям небосвода, там, где почти призрачные увалы сопок касаются своими вершинами небесного полога, в мглисто-синей пелене неподвижно висят белые кудельки облаков.
А чудо-Амур! С самого утра он ласков, как котенок. И как не подивиться этой задремавшей в блаженном покое силище — такой ручной сегодня, такой смиренной… Не хватает только песен над широким простором.
Но будут и песни! Вон у пароходной пристани уже сверкает медь и серебро оркестровых труб. Там толпы народа, шум, смех, перебор гитары. Идет посадка на огромную железную баржу. С утра печет, и от палубы баржи веет жаром.
— Дорогу буфету! Товарищи, освободите трап, дайте же погрузить буфет!
И вереница парней с грузом на горбу бежит по трапу, девушки в белых халатах бойко принимают ящики и укладывают их на корме. И над всеми командир — Кланька. Как она умеет держать власть в своих руках!
— Этот ящик туда, бидоны — к будке, столы — вот в это место, тазы — под столы, скатерти — туда же! — то и дело слышится ее властный голос.
Наконец сирена буксирного катера огласила даль своим металлическим воем. Неожиданно спокойно возникли и поплыли на просторе мягкие, немного грустные и мечтательные звуки вальса «Амурские волны». И хоть не шумели волны — Амур весь тихо сиял, — звуки эти хватали за душу с особой силой именно сейчас, когда воды богатырской реки ласково плескались за бортом — бери и черпай.
Посреди баржи закружились пары.
— А не тряхнуть ли нам стариной? — предложил Платов жене. — Ведь это любимый вальс нашей молодости.
Сегодня Федор Андреевич выглядел моложе своих пятидесяти лет. Светлый чесучовый костюм и соломенная шляпа приглушали седину висков, на лице разгладились морщинки, оно порозовело и светилось свежестью.
— Я, кажется, первый раз за эти три года отдыхаю, — говорила Анна Архиповна. — Какая хорошая жизнь налаживается, Федя.
Платов молча кивнул. Да, все идет хорошо. И хорошо, что именно этот июньский день, вторую годовщину закладки завода, стали считать днем рождения Комсомольска — первого города юности. Еще ни один город не имеет такой точной даты дня своего рождения. Пройдут четверть века, полвека, век со дня рождения Комсомольска, родятся новые поколения, а в этот день они будут с благодарностью вспоминать тех, кто в стужу, в слякоть, полуголодные, плохо одетые, с кровоточащими цинготными деснами, почти голыми руками раскорчевали тайгу, осушили болота и построили новый — от самого корня новый — индустриальный город. Да, теперь уже можно сказать — построили: дымят трубы заводов, работают станки мехкомбината, монтируются сложные машины. В городе уже родятся дети, город становится родиной будущего поколения.
Вскоре караван пристал к песчаной косе Пиваньского острова. Песок там гладенький, чистый и нетронутый, только у самой воды расшитый кружевами куличковых следов; он так и манит к себе. А тальники, а луга — они совсем задремали в знойной тишине, от них так и тянет парными медвяными запахами. Хор кузнечиков кажется голосом самого этого дремучего зеленого царства.
Еще не выбросили трапа, а уж в воду щуками полетели полуголые парни, чтобы скорее коснуться босыми ногами песчаной целины.
Сережка дергает за рукав Федора Андреевича.
— Папа, ну ты пойдешь со мной рыбачить?
Банку с червями он отдал Аленке, строго наказал не рассыпать, а сам уже готовился разматывать удочки.
— Сейчас пойдем, Сережа, все пойдем, — отвечал отец, наблюдая за тем, как заводят трап. — Только ненадолго. Да и тебе, наверное, интересно посмотреть, как будут прыгать парашютисты.
— А правда будут?
— Обязательно! В двенадцать прилетят самолеты, и из них спрыгнут шесть парашютистов.
— Прямо в воду? — затаив дыхание допытывался Сергей.
— Прямо в воду.
— Тогда я буду рыбачить тут, рядом.
Массовка ударников, посвященная трехлетию города, была первой в истории Комсомольска. Трудности первых лет остались позади, после отмены продовольственных карточек полки магазинов ломились от продовольствия, стало легче работать, легче жить. И не потому ли так ликует медь труб и сотни задорных голосов поют:
Легко на сердце от песни веселой,
Она скучать не дает никогда.
И любят песню деревни и села,
И любят песню большие города.
Не до песен только Феде Брендину. Он теперь инструктор оборонно-массовой работы и отвечает за стрелковые соревнования, массовый заплыв с гранатами, состязание в метании гранат, и, наконец, за соревнование в беге на стометровку и прыжки в высоту. Потому-то и мечется он по острову, выбирая места, потому-то и льет ручьями пот по его лицу.
Немало дел и у Аниканова — на его ответственности массовые танцы, аттракционы, буфет. Но Аниканов не тяготится поручением, а уж командовать он умеет. Дана команда Кланьке, дана команда культмассовику-балалаечнику — и тот уже зазывает любителей отбить трепака.
А кругом море веселья, по-детски безудержного ликования. Плеск воды, гогот парней, визг девчат, и над всем этим — звонкая медь оркестра.
Жернаковы, а с ними и Леля, облюбовали место на берегу протоки, под развесистым кустом тальника, сделали для Наташки полог из простыни — и теперь у них целый бивак. Но, пройдя через десятки рук желающих понянчить ее, Наташка никак не хотела спать, даже после того как Настенька покормила ее.
— Вот я тебя отлуплю, — грозил ей Захар, но она лишь выдувала пузыри, заливисто хохотала и колотила себя кулачонками по животу.
Подошел Каргополов.
— Насилу разыскал вас, — смахивая пот со лба, сказал он. — Слушай, Захар, ты чего тут расселся? Там тебя Брендин ищет, ты же записан для участия в стрелковых соревнованиях.
— Да вот пасу скотинку. — Захар кивнул на голенькую Наташку, ползающую по байковому одеялу.
— Хоть бы искупался, муженек! — крикнула Каргополову с середины протоки Леля. — Вода — прелесть!
— За тем и пришел. — Каргополов с усилием стащил прилипшую к телу майку. — Анастасия Дмитриевна, смените Захара, ему нужно пойти отстреляться!
— Ничего, успеет, — отмахнулась Настенька, добравшаяся до воды. — Я целыми днями с ней вожусь, пусть хоть сегодня подежурит.
— Вот видишь, какие жены пошли, — сетовал Захар. — По старому казацкому обычаю ее следовало бы отлупить, а ноне… — Он беспомощно развел руками. — А отлупить бы надо, вот только не хочется лезть в воду.
Они рассмеялись.
— Ладно, я попасу Наташку, — выручил Каргополов. — Иди отстреляйся.
— Увидит Настенька, скандал будет!
— А ты незаметно юркни в кусты, чтоб она не видела.
Захар так и сделал. Не без труда разыскал он стрельбище: за шумом и музыкой невозможно было расслышать хлопки выстрелов мелкокалиберных винтовок. Да и нелегко было найти его: Брендин организовал стрельбище в километре от места гулянья, расставив мишени у стены прибрежного обрыва — для безопасности.
