Уже со сцены Каргополов увидел в дверях зала неразлучных друзей — Прозорова и Липского. «Очень хорошо, — подумал он. — Они, конечно, не знают, что значит культурно-бытовая конференция, и пришли, чтобы провести вечер и посмотреть звуковое кино».
Забитый до отказа молодежью, зал гудел, как улей. Из фойе протискивались все новые группы молодежи. Скоро не осталось свободных мест, и люди стояли вдоль стен, в дверях.
— У нас сегодня необычное собрание, — сказал Каргополов, открывая конференцию. — Нам надо серьезно потолковать о нашем быте. Так что прошу товарищей внимательно отнестись к этому вопросу. А кому неинтересно, могут уйти.
Мельком он поглядел на Липского и Тоню. Они сидели в разных местах, но никто из них не пошевелился.
— Значит, никто не уходит? Тогда разрешите открыть конференцию.
Доклад по итогам обследования бараков делал сам Каргополов.
— Мы научились строить город, но не умеем еще строить свой комсомольский быт, — говорил он. — Почему это получается? Потому что мы отвергаем старый патриархальный быт, где безраздельным хозяином является мужчина. Но вот какой должна быть новая, комсомольская семья, в этом не все разбираются. Думают так: раз со старым патриархальным бытом покончено, значит, можно куролесить кому как вздумается. А на самом деле все как раз наоборот — новый, комсомольский быт должен стать выше, чем патриархальный, потому что он должен строиться на высокой, сознательной морали. Вот этой-то коммунистической морали нам подчас и не хватает. Посмотрите, например, на поведение молодого инженера Липского. За один год он сменил четырех жен.
— Не имеете права вторгаться в мою личную жизнь! — истерически крикнул Липский.
Весь зал негодующе загудел.
— А калечить девушек ты имеешь право? — врезался в шум зала женский голос.
— Ишь ты, не имеют права!
— Позор!..
— Нужно судить таких!
— Общественный бугай!
Каргополову стоило больших усилий утихомирить зал.
— А поведение девушек? — продолжал Каргополов. — На что это похоже? Одна выходила замуж шесть раз!
— Не шесть, а девять! — выкрикнул кто-то.
— Это вы о газетной заметке? — спросил Каргополов. — Так вот, разъясняю: автор заметки допустил, мягко выражаясь, неточность.
— Это Липский писал! — резко прозвенел в тишине зала девичий голос.
Зал снова негодующе загудел.
— Выгнать его из Комсомольска с позором!
— Пусть даст объяснение!
Преобладали девичьи голоса.
Липский сидел недалеко от сцены, и Каргополову с трибуны хорошо было видно его лицо: облитое горячим румянцем, оно стало напряженным и злым.
В президиум полетели записки желающих выступить. Аниканов, который занимал председательское место, раскладывал их на две кучки: в одной те, авторы которых просили слова, чтобы дать объяснение; в другой — желающие выступить по иным мотивам. Аниканов ожидал записки от Липского, но ее все не было.
Но вот доклад окончен. Каргополов прошел за стол президиума, сел рядом с Аникановым.
— Ну что, перерыв объявим или будем продолжать работать? — обратился Аниканов к залу.
— Есть предложение! — послышался девичий голос из зала. Это была Тоня. — Я думаю, что вначале надо потребовать от товарищей, кого критиковал докладчик, чтобы они сейчас дали объяснение конференции, почему они себя так ведут. Прежде всего это касается Липского и картежников. Иначе, если объявите перерыв, они поразбегутся.
По залу прокатился гул смеха.
— Правильно!
— Не имеете права!
— Проголосовать!
Проголосовали. Подавляющее большинство подняли руки за предложение Тони.
— Товарищ Липский, прошу на трибуну, — объявил Аниканов.
— Я не готовился к выступлению…
Глухой, негромкий голос Липского был слышен в каждом уголке — до того напряженная тишина воцарилась в зале.
И новый взрыв шума:
— Заставить!
— Мы требуем!
— Товарищ Липский, — Аниканов повысил голос, — конференция требует, чтобы вы дали объяснение.
И снова тишина в зале.
Липский решительно встал, вылез из ряда, но направился не к трибуне, а к двери. Там он протиснулся сквозь толпу и скрылся в фойе.
— Вот так фрукт, — раздался на весь зал удивленный мужской голос.
— Можно слово? — Это был Миша Гурилев. — Я предлагаю записать в решении конференции: ходатайствовать перед управлением строительства об увольнении Липского с работы и о позорном изгнании его из нашего города.
В ответ — сначала разрозненные, а потом громкие и дружные аплодисменты всего зала.
— Есть такое дело, — объявил Аниканов, — предложение записано.
Потом давали объяснение картежники. Под общий смех они каялись в грехах и давали честное слово, что больше не возьмут в руки карт.
После перерыва участники конференции потребовали, чтобы выступила Шура Лешкова и объяснила, почему она так вела себя. В первую минуту она упорствовала, но потом все-таки вынуждена была подняться на трибуну.
— Ну почему я так вела себя? — бойко спросила она у зала. — Потому что много ухажеров, а я оказалась больно доверчивой. А кому из нас не хочется создать свою семью? Каждая девушка об этом думает. А вы этим пользуетесь, — с негодованием бросила она в зал, — специально ищете таких вот, простоволосых.
Весь зал грохнул от смеха.
— А чего смеетесь? Неправду, что ли, я говорю? Теперь — дудки! Закаялась: ни с одним парнем не буду встречаться, пока не узнаю, какой он.
— Правильно!
— Так бы сразу!
От выступающих нет отбоя. Девушки защищают Шуру и ей подобных, парни с горячностью осуждают легковесное отношение девушек к домоганиям ловеласов. Пришлось делать еще один перерыв.
В зале появился Липский, попросил слова. Как выяснилось потом, это Прозоров привел его и заставил выступить.
Речь Липского оказалась немногословной.
— Я хорошо осознал, товарищи, что допустил большую ошибку в своей жизни, — запинаясь, глуховато говорил он. — С этой трибуны я приношу конференции глубокие извинения и прошу не выносить столь строгого решения относительно меня.
— Крокодиловы слезы! — голос Тони.
— Вот все, что я хотел сказать, — не обращая внимания на реплику, закончил Липский. — Думаю, что смогу искупить свою вину.
И он был «помилован»: раскаянию поверили, и Гурилев снял свое предложение.
Много дней после конференции весь город еще говорил о ней. В Комсомольском поселке все преобразилось: началось соревнование за лучший барак, за лучшую комнату. Но особенно счастливой оказалась Шура Лешкова: после конференции она вышла замуж за Прозорова. Никто не сомневался, что появилась новая хорошая семья.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
С тех пор как на строительстве стали появляться первые механизмы — паровые экскаваторы «шкода», дизельные канавокопатели американского производства, бетономешалки, Захар, словно загипнотизированный, мог часами простаивать возле машин, смотреть, как они вгрызаются в землю, и сравнивать их с кайлом и лопатой — основным орудием землекопов. Захар подсчитывал, сколько людей заменяет машина. Да что заменяет — освобождает от непомерно тяжелого и малопроизводительного ручного труда! Будь их десятки — нет, сотни! — этих машин, разве таким был бы теперь город?
Захар жадно вглядывался в каждое колесико, в каждый рычаг, с любопытством прослеживая и разгадывая секреты их взаимодействия.
Тогда-то и зародилась у него неотразимая тяга к машинам. На этажерке появлялись новые книги со сложными техническими названиями, и хотя вначале они были для Захара в полном смысле китайской грамотой, он все равно покупал все новые и новые, с увлечением листал, пытаясь разгадать их смысл. Когда же механизмы, пусть простейшие, стали изучать в техникуме, Захар с жадностью осваивал не только программный материал, но и начинал разбираться в содержании своих книг. А на досуге он сам постоянно что-нибудь чертил, изобретал.
Каменный дом, на строительстве которого работала бригада Жернакова, был выведен до третьего этажа. Таскать доски наверх стало делом трудным и малопроизводительным, впереди был еще четвертый этаж, и Захар предложил Прозорову использовать электромотор с приводом-барабаном. В сущности, это была обычная лебедка, только не ручная, а электрическая. Но на стройке, собственно, и ручных лебедок почти не было — их не хватало даже на ударных объектах строительства. Выслушав Захара, Прозоров сказал:
