Кэтрин Вильмот, гостившая у Екатерины Романовны, оставила несколько идеалистичное, но полное сочувствия описание этого события: «На сцене появился новый персонаж — приветливая и очаровательная молодая княгиня Дашкова… Двадцать лет назад 15-ти лет от роду Анна Семеновна вступила на изменчивую жизненную тропу, начав с блестящего замужества с князем Дашковым. Однако радужные перспективы вскоре превратились в надгробный памятник… Тому причиной был гнев свекрови, а не поведение мужа, ибо помолвка была осуществлена без ее ведома и одобрения; в то время княгиня была столь могущественна при дворе, что могла устроить ему гораздо более выгодную партию. Прошло четыре года без всякого намека на примирение, княгиня даже не хотела видеть сына; потом было временное улучшение отношений. Однако все это время люди, окружавшие княгиню, злобно клеветали на ее невестку, желая польстить княгине, подтвердив правильность ее решения…

Князя постоянно уговаривали порвать отношения с женой, обратившись с прошением о разводе, но он наотрез отказывался от этого. Правда последние 7 или 8 лет обстоятельства вынудили его отдалиться от нее». Здесь нужно сделать пояснение, что в царствование Павла I у Дашкова сложилась карьера, но являться при дворе с женщиной столь невысокого происхождения он не мог. Отсюда и раздельная жизнь супругов. «Все же последние мысли князя были о жене. Представления Анны Семеновны о князе как о божестве поддерживали ее во всех муках и горестях; надежды угасли лишь с его смертью… У Анны Семеновны оставалась бумага князя на право наследования, но при мысли о том, что ей выпало пережить мужа, она разорвала ее в припадке отчаяния. Несколько дней Анна Семеновна пребывала в состоянии полнейшей апатии, даже в мечтах не представляя себе тех изменений, которые произошли в мыслях свекрови: получив прискорбное известие о смерти сына, княгиня решила передать Анне Семеновне часть того, что по праву принадлежало ему…

Представь себе встречу двух княгинь и первое чувство взаимной симпатии, рожденное общей скорбью… Слава Богу, ныне я могу говорить о них как о матери и дочери, рожденных для счастья друг друга. Молодая княгиня заняла апартаменты под крышей и будет нашей соседкой до октября, когда она переедет в чудесный дом, который княгиня купила для нее»[399]. Однако сближение произошло слишком поздно. Тот, кого любили обе женщины, уже лежал в могиле. Старуха княгиня, человек трагической судьбы и незаурядных талантов, могла бы закончить жизнь в окружении любящих детей, а не целого выводка приживалок.

Но бывали истории еще печальнее. Уже знакомая нам Сабанеева поместила в свои мемуары целую главу под красноречивым названием «Ромео и Юлия в селе Богимове». Как-то раз в детстве отец показал ей хранившуюся в бюро реликвию. «Вот работа моей матушки — единственное оставшееся мне о ней воспоминание», — сказал он. Это был кисет из белого атласа, который украшали два ландшафта, вышитые волосами: хижина в лесу у ручья с мостиком и аллея сада, а на поляне мавзолей с двумя колоннами. «Работа эта была такая изящная и художественная, что я никогда в жизни не встречала ничего подобного», — заметила мемуаристка. Позднее мать рассказала ей о романе ее деда.

«Владимир Алексеевич служил долго в Остзейском крае… В Ревеле молодой Прончищев полюбил девушку по фамилии Борнеман и женился на ней. Ей было тогда 16 лет. В брак Владимир Алексеевич вступил, не спрося дозволения у родителей. Затем молодая чета приехала в Богимово; они бросились к ногам Алексея Ионовича, умоляя о прощении и прося их благословить. Но не таков был прадед, чтобы ему прощать: ему было свойственно порицать и наказывать. Он прогнал сына и невестку с глаз долой и повелел им занять избу на скотном дворе…

Бабушка Екатерина Алексеевна рассказывала, как трогательна и прелестна была молодая супруга ее брата, как хорошо воспитана, кротка и наивна. Бабушка сердечно к ней привязалась и старалась, чем могла, смягчить горькую участь молодых людей.

Прошло несколько месяцев, срок отпуска из полка моего деда кончился, а отец не снимал опалы с сына… Так и уехал Владимир Алексеевич в полк, поручив жену бабушке. Взять же ее с собой он не решился, ибо она была в тягости и очень слаба здоровьем». Через некоторое время гневный прадед получил из Ревеля письмо. Полковой командир сына извещал его, что Владимир Алексеевич, не доехав до места службы, заболел тифом и скончался. Это известие сильно поразило старика. Он смягчился к невестке, отвел ей покои в доме, приняв почтительно и даже нежно. Вскоре у бедняжки родился сын, после чего Юлия Ивановна начала таять на глазах. Прадед мемуаристки приказал, чтобы тело Владимира Алексеевича было доставлено для захоронения в Богимово.

«Тогда Юлия Ивановна начала сильно томиться и все ожидала, когда привезут тело покойника, она просила не разлучать ее с мужем в могиле, пожелала перейти в лоно нашей церкви (героиня истории была лютеранкой. — О.Е.), и таинство присоединения к православию успели над ней совершить. Желание ее лечь в одну могилу с мужем исполнилось: она скончалась, когда показался на горе мимо нашей старой церкви гроб с останками ее супруга. И так их и отпели вместе и положили в одну могилу в нашем семейном склепе… Предание говорит, что прадед смягчился после потери сына и невестки. Перед колыбелью внука он плакал и молил Бога простить ему жестокосердие. К внуку тоже сильно привязался и воспитывал его как единственного наследника»[400].

Не все родители проявляли деспотизм и упрямство. Некоторые любовные интриги с тайным венчанием имели прямо-таки водевильный финал. Среди работ Д. Г. Левицкого есть два портрета одной и той же женщины. Они отстоят друг от друга на несколько лет, но какая перемена! На первом, датируемом 1776 годом, изображена веселая девушка, полная и круглощекая с простодушным, милым лицом, тронутым нежной полуулыбкой. Модель как бы придвинута к зрителям, точно готова выглянуть из рамки. Белое девическое платье и светло-зеленая лента в волосах немного не гармонируют с пышными, явно женскими формами портретируемой. Кажется, что она старше наряда, который на ней надет. Это Мария Алексеевна Дьякова, ее образ часто воспроизводится в художественных альбомах русской живописи XVIII века.

На втором портрете, относящемся к 1786 году, нас приветствует светская дама, сдержанная, величавая, чуть отклонившаяся в глубину холста. У нее приятное, полное достоинства лицо с печатью усталости. На первом портрете глаза девушки опущены долу, тем не менее зритель находится в прямом контакте с изображенной, точно ее близкий знакомый. Вторая дама смотрит прямо, ее взгляд сосредоточен на наблюдателе, при этом ощущается дистанция. Пропали простота и свежесть. Явились опыт и спокойная оценка людей. Вместо сочных красок юности тона на втором холсте приглушенные и холодноватые. Перед нами супруга известного архитектора Николая Александровича Львова, хозяйка салона, где собирались поэты, музыканты, художники.

История свадьбы Львовых замечательна как ловким обманом родителей, так и счастливым для влюбленных героев концом. Мария Александровна была дочерью обер-прокурора Сената и вместе с сестрой Дарьей начала выезжать в свет в конце 70-х годов XVIII века. Молва гласит, что обе обращали на себя внимание великого князя Павла Петровича. Однако ни одна не ответила цесаревичу взаимностью. Дарья согласилась на предложение Г. Р. Державина, став его второй женой. Именно ее поэт воспел под именем Милены. А Мария полюбила молодого и тогда безвестного архитектора Львова.

Со стороны ее отца не могло и речи идти о согласии. Кандидат был всего на четыре года старше невесты и еще ничего не добился. В 1780 году молодые тайно обвенчались в маленькой церкви на окраине города в Галерной гавани. После чего новобрачная вернулась в родительский дом и продолжала жить барышней, ожидая, пока ее суженый достигнет жизненного успеха. Так прошло три года, имя Львова стало известно, у него появились такие солидные покровители, как А. Р. Воронцов и А. А. Безбородко, его принимали при дворе, в 1783 году он сделался членом Российской академии, позднее почетным членом Академии художеств, совершил в свите Екатерины II путешествие в Могилев.