Мода на народные костюмы, песни и танцы сохранялась в течение всего царствования Екатерины. Неуместные на балу, они были как нельзя кстати в маскарадно-карнавальной атмосфере. Однажды у Л. А. Нарышкина сама императрица облачилась царицей Натальей Кирилловной, а Дашкова — подмосковной крестьянкой — и исполняла в хороводе песню «Во селе, селе Покровском…», сочиненную когда-то императрицей Елизаветой Петровной на народный мотив[272].

На маскарадах делались неожиданные презенты. Заметив, что у одной из фрейлин нет жемчужного ожерелья, Екатерина приказала ей быть на балу в костюме молочницы. Когда начались танцы, императрица взяла у девушки кувшин «на сохранение». По окончании полонеза фрейлина вернулась за своей крынкой и обнаружила на дне жемчуг. «А это тебе свернувшееся молоко», — услышала она от Екатерины.

Участникам костюмированных балов случалось так «замаскироваться», что жены не узнавали мужей и наоборот. Это придавало происходящему дополнительный оттенок пикантности. Так, графиня Анна Михайловна Строганова, находясь с супругом на грани развода и избегая встреч в обществе, неожиданно столкнулась с ним во время маскарада. «Вы меня спрашиваете, вижу ли я господина Строганова, — писала она в декабре 1765 года двоюродному брату А. Р. Воронцову. — Мы видимся, не видясь. Однажды на маскараде Локателли, где был весь двор, я танцевала контрданс в такой хорошей маске, что я танцевала с ним, не будучи недовольной, что меня удивило, так как весь маскарад ловила на себе его взгляд»[273].

Каждый маскарад имел свое лицо. В зависимости от выдумки хозяев и гостей он оформлялся в соответствии с какой-нибудь заранее избранной темой. Бывали «национальные» праздники, где приглашенные специально одевались малороссами, алеутами, казаками и самоедами. В 1777 году в Петергофе отмечался год со дня бракосочетания великого князя Павла Петровича и Марии Федоровны. «Многие были в костюмах отдаленных наций Российской империи, — вспоминал присутствовавший там швейцарский математик Иоганн Бернулли, — и казалось, что свой маскарад они заимствовали из гардероба Академии наук»[274].

Популярны были маскарады по мотивам понравившихся литературных и музыкальных произведений. Князь И. М. Долгоруков вспоминал, что после премьеры его оперы «Наталья, боярская дочь» на маскарадах тотчас возникли сценические персонажи: боярин Матвеев (Ю. В. Долгоруков), царь Алексей (А. И. Горчаков), боярышня Наталья (Е. Р. Дашкова). «Вся опера моя пошла на маскарад!»[275] — восклицал он.

Домашние маскарады были, конечно, попроще, но и они имели свою прелесть. Тесная компания из родни и друзей позволяла включить в число участников собственных дворовых. Весь дом менял лицо, а значит, облачение слуг в костюмы и маски было далеко не лишним. Причем холопы не просто ухаживали за гостями барина, они получали право танцевать и веселиться наравне с ними. Это происходило не только в каком-нибудь медвежьем углу, где отношения между мелкопоместными хозяевами и их дворней были по-семейному близки, а в самых аристократических домах столиц.

Марта Вильмот описывала один из таких маскарадов, устроенный у графов Салтыковых в Москве. «Во время танцев все смешалось — и господа и слуги… Кто-то гордо ходил по комнатам, изображая гигантские сапоги, другой представлял ветряную мельницу; несколько летучих мышей пищали ваше имя, проходя мимо, и взмахивали тяжелыми крыльями, но что такое душа маскарада — тут не знают. Лучше всех была моя маленькая хорошенькая горничная… Того же мнения был и молодой слуга, который трижды приглашал ее на танец; она каждый раз ему отказывала: ей никогда не приходилось видеть, как танцуют бальные танцы. Когда настойчивый поклонник подошел снова, Софья, услышав насмешливый шепот других горничных, уверявших друг друга, что она вообще не умеет танцевать, гордо покинула своих подруг… Зазвучала изящная медленная музыка. Когда подошла очередь Софьи и ее партнера, они, к моему великому ужасу, держась за руки, стремительно помчались через весь зал и остановились, только добежав до противоположной стены. Повернув обратно, они несколько раз столкнулись с танцующими… В своем простодушии Софья не имела ни малейшего представления о том, что танцует она совсем не так, как другие дамы»[276].

Подобные отношения между хозяевами и слугами вызывали у ирландской гостьи удивление. Она не понимала, как крестьяне могут преклонять перед господами колени, лобызать им руки и даже ноги, а через минуту расцеловать барыню в щеки, угостить молоком из своей крынки, запросто завести разговор о домашних делах. «Смесь фамильярности и гордыни кажется мне удивительной особенностью этой страны. Здесь часто можно видеть, как господа и крепостные танцуют вместе, а посещая незнакомые дома, я не раз недоумевала, как различить хозяйку и горничную»[277].

Слово «фамильярность» следовало бы употребить в его прямом смысле — «семейность». Символично, что многим крепостным при получении паспорта для поездки в город или на промыслы присваивались фамилии их хозяев. Так появились многочисленные Орловы или Шереметевы, не состоявшие в кровном родстве со знаменитыми графами. Барин рассматривался как глава огромной патриархальной семьи, включавшей не только домочадцев, но и собственных крестьян. Если учесть связи господ с крепостными девушками, то окажется, что хозяева действительно были окружены незаконной дворовой родней. В разных жизненных ситуациях эти люди могли выступать и как холопы, и как члены семьи своего господина. Домашний маскарад был как раз тем местом, где родственное, фамильное начало в отношениях барина и его слуг проявлялось особенно ярко.

Маскарадами именовались не только костюмированные танцевальные вечера, но и масштабные театрализованные шествия. Обычно они приурочивались к какому-нибудь важному событию и выражали сценическими средствами некую государственную идею. Именно таким был маскарад «Торжествующая Минерва», венчавший коронационные празднества Екатерины II в Москве.

Он начался 30 января 1763 года, в четверг, а продолжился 1 и 2 февраля, в субботу и воскресенье. Шествие было устроено на Масленой неделе и совпало с традиционными народными гуляньями, поэтому его карнавальная сторона воспринималась публикой как должное. Заранее расклеенные по городу печатные афиши разъясняли смысл представленных во время праздника масок. «По большой Немецкой… от десяти часов утра за полудни будет ездить маскарад, названный „Торжествующая Минерва“, в котором изъявятся гнусность пороков и слава добродетели».

Действо было призвано возвеличить новую императрицу как справедливую правительницу, покровительницу наук и искусств. Начинался маскарад сатирическим показом дурных человеческих качеств. Актеры изображали пьянство, лень, мздоимство, мотовство, спесь, невежество. Следовавшие за ними маски представляли высокие нравственные свойства: кротость, любовь, щедрость, разум, просвещение. Заключительная часть шествия именовалась «Златым веком», в ней участвовали античные боги Зевс, Астрея, Аполлон и, наконец, Минерва, символизировавшая Екатерину. Над ней при помощи «маскарадных машин» парили Виктория и Слава.

Очевидец А. Т. Болотов писал, что зрелище было «совсем новое, необыкновенное и никогда, не только в России, но и нигде не бывалое… подобное Римским… Там на высокой колеснице изображался Парнас, Аполлон, Музы. Тут восседал Марс с Героями в полных доспехах. Здесь видели Палладу или Минерву с Шлемом на челе, с Эгидою, копьем; у ног ее Сова с Математическими инструментами». В маскараде участвовало около четырех тысяч человек на 250 колесницах, влекомых волами[278].