— Что здесь делает лорд Маккартни?

— Разве он не посол Англии? — удивился министр.

Но Екатерина объяснила, что это не важно, так как сей господин соблазнил ее фрейлину», поэтому ему не следует показываться во дворце. После чего императрица с прекрасным кавалером возобновили прогулку среди жасмина, роз и танцующих молодых женщин. «Воздух, который вдыхали в этих волшебных комнатах, был опьяняющим фильтром», «он благоухал драгоценными ароматами Аравии» и помог соблазнить невинное дитя.

Напомним, в 1765 году Екатерине исполнилось 36 лет, а Федору — 24. Вряд ли императрицу можно было назвать «женщиной, прошедшей время любви», а Орлова «ребенком». Однако к 30-м годам XIX века образ дряхлеющей Мессалины во французской литературе уже утвердился, и герцогиня не пожелала от него отказаться. Сама Абронтес родилась в 1783 году и к моменту написания книги ей был 61 год, через четыре года она скончается. Уместен вопрос, кто та «похотливая» пожилая дама, которая в своих эротических грезах прогуливается об руку с молоденьким кавалером среди роз и аравийских ароматов, сладострастно смакуя подробности соблазнения?

Откуда писательница черпала информацию? Возможно, ей довелось общаться с лордом Маккартни, в 1766 году отозванным из России. На интрижку с фрейлиной посмотрели бы сквозь пальцы, но британский посланник активно собирал сведения, потратив на подкуп чиновников по разным данным от 10 до 150 тысяч рублей. И даже пытался вручить деньги Н. И. Панину[322]. Вернувшись в Париж, Виже-Лебрён упрекала сочинительницу за неразборчивость: «Очень жаль, что герцогиня Абронтес или не читала написанного принцем де Линем и графом Сегюром, или не пожелала довериться несомненно достоверным их свидетельствам. Она могла бы лучше оценить все то, что отличало великую сию государыню и с большим уважением отнестись к памяти сей женщины, составившей славу нашего пола»[323].

Мы привели отрывок из книги Абронтес для того, чтобы показать, как создавались расхожие представления о нравах екатерининского двора. Даже описание такого открытого и публичного действа, как карусель, могло послужить прологом для рассказа о «разнузданностях» и «опьяняющих ароматах». Показывалось то, чего требовал книжный рынок. Реальность не имела значения.

В дальнейшем карусели устраивались еще несколько раз: в 1784, 1803 и 1811 годах — но место их проведения переместилось в Москву. Правительство больше не принимало участия в устройстве праздников, теперь их проводили частные лица по подписке. Любопытно, что семья Орловых еще долго показывала себя на ристалище. В 1811 году в состязаниях приняла участие дочь Алексея Орлова — Анна Алексеевна, а среди судей был внебрачный сын чесменского героя — Алексей Алексеевич Чесменский.

Любимой зимней забавой было катание с гор. В нем участвовали не только дети, но и взрослые, не только простонародье, но и богачи, знатные вельможи, солидные сановники и, наконец, сама государыня.

«Русские пользуются для развлечений и самою суровостью климата, — писала Виже-Лебрён. — Невзирая на прежестокую стужу, они устраивают катанья в санях, как днем, так и ночью при свете факелов. В некоторых кварталах сооружают высокие горы и по ним с бешеной скоростью скатываются вниз, впрочем, без малейшей опасности, поелику нарочито приставленные люди сталкивают вас сверху и принимают внизу»[324].

Катания обычно приурочивали к Масленице. В столице горы строили на Охте, на Крестовском острове и на Неве. Организовывались и катания по зимней дороге. Они могли быть самостоятельным развлечением или предшествовать спуску с обледеневших гор. Ведь до крутых берегов реки, где обычно разворачивались потехи, надо было еще добраться. Не всем иностранцам нравились подобные прогулки. Так, французский дипломат Мари Даниэль де Корберон, скептически отзывавшийся о России, писал: «Здесь мало знакомы с развлечениями, но одно из самых любимых — это устройство пикников. Прокатятся туда и обратно в санях и воображают, что повеселились»[325].

Марта Вильмот описала одну такую поездку. Веселая компания молодых людей сначала собралась в гостях у устроителей, плотно перекусила пирожками, курами, мясом, горячим супом, холодцом, опрокинула по рюмке водки и отправилась на мороз. «Сорок саней, запряженных шестерками, тронулись в путь. В каждых сидели две дамы и два кавалера, сопровождаемые двумя лакеями и двумя-тремя форейторами… Сани с быстротой ветра понеслись через весь город. Седоки энергично понукали кучеров, чтобы те перегоняли ехавшие впереди сани, и вся компания разражалась криками радости и ликования… Все одеты были очень нарядно, но не воображайте меховые шапки. На одних белый атлас, на других — розовый, лишь у немногих… черный бобровый мех. Шали и салопы защищали нас от холода… После двух с половиной часов бешеной скачки мы вернулись… выпили чаю и затем танцевали до самого вечера»[326].

Зимой на пруду под Каменным мостом устраивались скачки. Приехав в Москву, Алексей Орлов организовал бега под Донским монастырем. Он первым ввел моду кататься по городу в легких беговых санках с русской упряжью. Место, избранное Орловым для катаний, было очень удобно, и многие московские аристократы стали обращаться к нему за разрешением тоже принять участие в беге, граф никому не запрещал, но ставил условие употреблять русскую упряжь. С этого времени знать старой столицы начала отказываться от тяжелых вызолоченных немецких саней, очень неудобных на улицах города. Летом катания на Донском поле устраивались на небольших дрожках, которые Алексей тоже принялся усовершенствовать по своему вкусу. Наконец, граф создал особые беговые дрожки, которыми пользовались до начала XX века.

Сестры-ирландки поднялись на Ивана Великого и увидели Москву с высоты птичьего полета: «Река, серебряным полумесяцем рассекающая город, чудесно оживляет картину. Сотни огненных ливонских, арабских и татарских скакунов несутся по ледяной дорожке, отмеченной зелеными ветвями, а правят ими кавалеры, сидящие в маленьких санях, похожих на раковины. Храбрецы так разгоняются с огромных ледяных гор, что этот спуск можно сравнить лишь с полетом. Лед на отдаленной части реки усеян прорубями, и ряды прачек, сгибаясь, выжимают белье, несмотря на стужу. На лед вытаскивают корзины с рыбой, огромные, как хижины»[327].

Другим местом традиционного катания в Москве было Покровское. Здесь демонстрировали свой выезд, наряды и украшения не только знать, но и купечество. «Особенно блистали купчихи, — вспоминала Марта. — Их головные уборы расшиты жемчугом, золотом и серебром, салопы из золотного шелка оторочены самыми дорогими мехами. Они усиленно белятся и румянятся, что делает их внешность очень яркой. У них великолепные коляски, и нет животного прекраснее, чем их лошади… Мы обменивались поклонами и улыбками с проезжающими… Прелестная графиня Орлова была единственной женщиной, которая правила упряжкой, исполняя роль кучера своего отца. Перед их экипажем ехало два всадника в алом; форейтор правил двумя, а графиня четырьмя лошадьми. Они ехали в высоком, легком, чрезвычайно красивом фаэтоне, похожем на раковину. Народу было множество, но полиция поддерживала полный порядок».

Марте еще предстояла встреча с горкой, а главное — описание этой непростой конструкции в письме родителями, которые никогда не видели ничего подобного: «Мы поднялись по меньшей мере футов на 80 по лестнице и здесь наверху увидели увитую зеленой хвоей прелестную беседку, от которой до самой земли тянулась ледяная дорожка, обсаженная деревьями. Гору полили водой, которая моментально замерзла… Давайте усядемся в кресло с каким-нибудь компаньоном. У кресла вместо ножек полозья. Человек на коньках, сидящий позади, толкает высокие санки и, направляя их, катится вместе с вами. Вы стремительно несетесь вниз, и, пока гора не кончится, остановиться невозможно. Ощущение при этом такое, будто летишь по воздуху, как птица. И потому что я спустилась семь раз, вы можете понять, насколько мне понравилось катанье с ледяных гор»[328].