Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Почти весь день я провел на воздухе, исколесил половину города и вернулся совершенно разбитым. Я почти приготовился лечь в постель, как в дверь комнаты постучали, и вошел мистер О., мой соотечественник. Мы знали друг друга по клубу «Атеней» в Лондоне, но знакомы не были. Мистер О. — негоциант большой культуры, он был одним из немногих в Англии энтузиастов международной Парижской выставки 67 года. Без долгих предисловий он объявил, что приехал ко мне прямо с поезда. «Мне необходима ваша поддержка, — сказал он. — Дело в том, что я приехал в Париж не только по торговым делам. У меня есть устное поручение доктора Маркса к некоторым французским революционерам. Я возвращаюсь в Лондон через три или четыре дня, захватив ответы».

Меня очень удивило посещение мистера О., но я тем не менее выразил готовность быть ему всячески полезным. «Положение Коммуны делается день ото дня безнадежнее, — сказал он, — катастрофа почти неминуема. Нам нужно быть готовыми к спасению хотя бы некоторых из наших друзей». Я совершенно не ожидал такой постановки вопроса. Разговор наш был вообще очень странен, и если бы мистер О. менее был мне известен, я предпочел бы не продолжать беседы.

«Не преувеличиваете ли вы опасность?» — спросил я. «Нисколько, — ответил он, — речь может итти лишь о сроке». Из дальнейшего разговора выяснилось, что мистер О. хотел знать, не соглашусь ли я, во-первых, достать несколько английских паспортов, а во-вторых, не смогу ли я предоставить убежище тем из членов Коммуны, которые не будут в состоянии выехать из Парижа. Я ответил ему полным согласием по обоим пунктам. Мы были очень кратки. Он просидел у меня не более двадцати минут. Все было понятно.

После его ухода, раздумывая относительно сказанного мистером О., я, по неясной ассоциации, вспомнил недавнюю встречу с другим своим соотечественником, владельцем фабрики кожаных изделий. С начала франко-прусской войны он почти не покидал Франции и исколесил ее вдоль и поперек в поисках кожевенного сырья. Вскоре ему пришло на ум приобретать шкуры убитых в сражениях лошадей, а также испорченную и подлежащую выписке в расход амуницию и снаряжение. Он стал поклонником кавалерийских сражений и завел обширнейшие знакомства. В каждой кавалерийской части у него были свои негласные агенты, на обязанности которых лежало обдирать мертвых коней и собирать исковерканные седла и порванную сбрую. О кавалерийских атаках он говорил, как поэт, проявляя притом необычайную осведомленность в чисто военных вопросах. Об атаках Галифе он рассказывал, волнуясь. Пятьсот коней за два с половиной часа. Конечно, шкуры вышли не первого сорта, но зато их себестоимость прямо-таки поразительна. «Впрочем, — говорил он, — Галифе далеко до Стюарта, кавалерийского начальника конфедератов в Американской войне 1862–1864 годов. Тот был гениальный заготовщик убоины».

Он пытался развить мне идею утилизации сырья войны и, фантазируя, рисовал картины будущих сражений, когда непосредственно за траншеями будут функционировать передвижные фабрики мыла и костяной муки, а громадные депо тряпичного, кожевенного и металлического лома займут место рядом с полевыми арсеналами. Накладные расходы на войну, при таких условиях, могли бы быть снижены до минимума, так как во многих случаях удалось бы заготовлять не только вышедшее из строя свое добро, но также и неприятельское. «Нет ничего кощунственного, — сказал он мне, — в том, чтобы использовать войну также и в качестве заготовителя научно-педагогических пособий. Так, например, трупы неприятельских солдат могли бы быть использованы для получения скелетов. Спрос на последние со стороны университетов и музеев необыкновенно велик, и цены стоят отличные, с твердой тенденцией к повышению».

Сейчас он занимался тем, что скупал собачьи шкуры и кожаные чемоданы. Он рассказал мне, что за время войны он заработал столько, сколько не заработал бы в течение десяти лет, причем, — подчеркнул он с гордостью, — он не торговал оружием и не занимался поставками интендантству. Теперь он только и мечтает о будущих войнах. «Эта Коммуна сама по себе для меня неинтересна, — сказал он, — но она, чувствуется, вызовет какие-нибудь события в Испании и России. Так говорят у нас на бирже».

Я попросил его рассказать мне, как живет английская колония в Париже. «Они покупают», — ответил он мне. И так как я не сразу понял, в чем дело, ему пришлось объяснить мне, что со времени осады, когда франк упал очень низко, нет ничего прибыльнее, как приобретать вещи. «Если вы хотите, чтобы каждый ваш франк потерял бы на завтра только четверть своей цены, купите сегодня что-нибудь. Франк, который переночует у вас в кармане, превращается на утро в двадцать сантимов». Я обратил внимание, что он зашел ко мне с большим пакетом. «Не покупка ли это?» — спросил я. Он ответил, что у него оставалось немного карманных денег, и, чтобы не оставлять их у себя до завтра, он купил несколько матерчатых кукол художественной работы, тарелку с инициалами Луи-Наполеона и подержанную бархатную подушку для дивана. «С утра я все это пошлю к старьевщику и, наверное, получу вдвое».

Я попросил его сказать мне, не знает ли он адресов некоторых видных военных начальников бывшей императорской армии, так как они могли бы дать мне сведения о тех сражениях, в которых я прошлым летом принимал участие как военный корреспондент. Он ответил, что многие остались в Париже, как, например, главный интендант армии Мак-Магона и еще кое-кто, и что они охотно дадут мне любые справки за вознаграждение провиантом. Потом он хлопнул меня по колену и предложил мне копии всех приказов императорской ставки за время войны, если я устрою ему небольшой договор с Комиссией благоустройства. Я просил его отложить этот разговор до другого случая. Уходя, он сообщил мне, что собирается написать книгу «Война по впечатлениям коммерсанта». Мне было страшно сейчас подумать, что в рядах одного общественного слоя могут быть столь непохожие люди, как этот кавалерийский купец и мистер О. — посланец Маркса.

…Наконец-таки найден человек, покрывший все дома Парижа революционными лозунгами. Никто до сих пор не знал, каким образом дома и заборы изо дня в день украшаются прекрасными девизами. Никто не заказывал фресок, покрывших фасады домов в центре и на окраинах. Вчера я встретил этого человека в клубе. Он прост, как гений. Он говорит о своей работе, подмигивая и улыбаясь.

— Если случится несчастье, — говорит он, намекая на возможную победу версальцев, — так холсты гражданина Курбэ обольют петролем и тихо сожгут в подвале. Со мной так нельзя поступить, — сказал он гордо. — Дом, на стене которого я написал сцену, можно продать, но сцена всегда будет принадлежать улице. Мои надписи нельзя сжечь втихомолку. Когда пошлют маляров закрашивать их, — каждый остановится и подумает: революция кончилась. Я касаюсь своим квачем[26] каждого сердца.

Уходя, он сказал, что почти не живет дома вследствие занятости.

— Каков ваш заработок? — спросил я его.

— Я получаю паек начконгвардейца, — сказал он. — А кроме того, Париж — город гостеприимный. Хватает.

Улица Турнон, 15

В книжной лавке Тибо действительно было шумно. Она походила на оживленное кафе в день особенных биржевых операций. Бросая на конторку заранее приготовленные сантимы за читку газет, непрерывным потоком входили новые посетители, хотя к столу с газетами давно уже нельзя было протолкаться.

— Читайте вслух! — кричали человеку, овладевшему «Таймсом».

— И не подумаю. С какой стати!

— В какой цене «Компания Конго»?

— Я прошу составить мне список фрахтов, — говорил человек в коричневом цилиндре старшему за прилавком, — по Гавру, Лиону, Марселю. Я — Кинг. Что? Вы передайте-ка вашему хозяину, что с ним хочет говорить Кинг.

Из-за тонкой перегородки, за которой ютилась каморка для особо важных бесед и приемов, старик Тибо мог легко все слышать. Он произнес недоумевающим шопотом:

вернуться

26

Квач — малярная кисть.

42
{"b":"223343","o":1}