Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Большинство партизан воевало лет по шести, но были среди них и такие, что хунхузничали с самого детства.

Теперь завелись политруки и комиссары, партизаны не только воюют, но и ведут пропаганду, они знают своих командиров, хотя конспирация попрежнему очень сильна, и на зиму не распускают народ.

— Теперь братка — партийный человек, не хунхуз, он заведует разведкой и связью, через него старшинка запасается провиантом и сбывает трофеи. От братки зависит все, но теперь братка свой человек.

— А японцы не бегут к вам? — спросил Луза.

Партизаны переглянулись.

Тай Пин ответил:

— Если человек наш — ему незачем бежать в партизаны, у него и в своем полку много работы. А если чужой прибежит — убьем.

Тай Пин был очень доволен, что взял в плен Мурусиму.

— Менять его буду, — говорил он Лузе. — За такого старика три пулемета дадут и патронов к ним тысяч сто.

Луза убеждал, что Мурусиму надо везти в штаб и менять немыслимо, преступно.

— Э-э, — весело говорил Тай Пин, — надо немножко заработок иметь. Три пулемета возьму.

— За меня и пять пулеметов дадут, — убеждал Мурусима. — Конечно, меняй. Проси пять и двести тысяч патронов. Дадут. Взял меня в плен — пользуйся. А в штабе ничего за меня не получишь. Я слово даю: если вы меня обменяете, дарю на отряд пятьдесят тысяч гоби, честное слово, а потом уеду домой, ну вас совсем.

Луза отговаривал Тай Пина, но тот был упрям, хитрил и однажды сознался, что начал переговоры — запросил пять пулеметов.

По ночам Мурусима будил Лузу и шептал ему:

— Василий Пименович, помоги, как земляк земляку, не мешай обмену. Отпустите меня домой, старика.

— Тебя, суку, удавить — и то мало. Купец! Я, брат, тебя знаю. Я твоего Шарапова на ветер пустил.

— Так ему и надо, — спокойно ответил японец удивленному Лузе. — Я ему, собаке, денег стравил, трудно сосчитать.

— Я и тебя один раз чуть не трахнул, — эх, ночь была темна — не попал, — сказал Луза.

— Спас Христос, бог наш, — хихикнул старик, ластясь к Лузе. — Да не враг я, не враг вам. Вот я перекрестился, смотри. Вот слушай, что я тебе скажу: вернешься домой, поезжай в бухту Терней, найди десятника Зуя — это брат Шарапова, бери его с потрохами. Я от тебя ничего не скрываю.

Как-то ночью Луза проснулся — разгружали ящики с вьючных лошадей. Пулеметчик Хан длинным ножом вскрывал доски. «Пулеметы», — подумал Луза. Вдруг Хан залопотал что-то так быстро, что Луза не разобрал, всадил нож в землю и стал бить себя по лицу кулаками. Прибежали партизаны с лопатами и закопали ящики, даже не вскрывая их. Наутро Тай Пин был очень сконфужен, и когда Луза спросил, где старик Мурусима, он засмеялся, взмахнул рукой и ничего не ответил. От Хана Луза узнал по секрету, что пулеметы пришли никуда не годные.

На привалах партизаны, как могли, развлекали русского гостя. Один из них, рябой, называющий себя Семкой, пел русские песни, которые он выучил, работая во Владивостоке, и плясал казачка, щелкая языком. Старшинка Тай Пин крякал от удовольствия.

Ехала ялмалка ухала купеза,
Ухала купеза, шибка молодеза…

Китайцы улыбались, высоко подняв брови.

— Хорошая песня, — говорили они.

Плиехали дилена, кони искупай,
Кони искупай, сама напевай…
Кыласна лубашика, синя иштанай,
Вышла на улица сама выпивай,
Сама выпивай, длугой не давай…

Потом пели все вместе любимую песню прикордонных китайцев: «Солнце всходит и заходит».

Соньца юла и ми юла
Чего фанза пушанго,
Калаула юла-юла
Мию фангули в окно.

В один из привалов старшинка послал человека за водкой и с пышным гостеприимством ласково угощал Лузу горьким вонючим спиртом.

После Семки вызвался петь старик-хунхуз. Он спел, шмыгая носом, древнюю печальную песню:

Ланше мине купеза била…

пел он скороговоркой, под общий хохот слушателей, —

Дзеньги мине много била,
Моя война ходила,
Тятика, мамика пулпадила.

Все хохотали как сумасшедшие, потому что Семка переводил, а хунхуз, как выяснилось, действительно был в молодости купцом.

…Дьесят сутика муника била,
Тятика, мамика тоже била…

Он смеялся вместе с другими, скреб голову и в конце концов забыл конец песни.

— Сама хунхуза пасыла, — сказал он прозой и махнул рукой.

В начале четвертого дня добрались до штаба. Это было крохотное селеньице в глуши Ляолинских гор.

Партизаны оживились. Никто из них, кроме старшинки, ни разу не был в этом таинственном месте, откуда суровая рука Главного штаба направляла их судьбы.

Старшинка строго сказал Лузе:

— Дорого буду за тебя просить, так и знай.

— Я разве пленный?

— Пленный не пленный, а расход сделал. Ты подтверди, если спросят, что много труда имели мы найти и доставить тебя.

Селеньице было набито народом, как в праздник. Кривоногие, плечистые монголы валялись на кошмах, подле стреноженных лошадей. Высокие, белолицые китайцы южных провинций возводили новые фанзы. Маленькая кузница тарахтела от ударов молота, и полуголый кузнец картаво пел отрывистую песню, похожую на цепь проклятий.

Штаб помещался в кумирне. У входа группой стояли сытые, чистые офицеры, один из них спросил:

— Это русского товарища привезли? — и велел Лузе итти внутрь.

Старшинка закричал, что ему велено передать русского в руки командира Ю Шаня.

— Ничего, — ответил военный, — я его братка, начальник штаба его.

— Расход также большой мы понесли, — сказал старшинка и, не ожидая ответа, пошел по улице, не оборачиваясь на зов военного.

Глава вторая

Ноябрь

Шло триста самолетов над тайгой к океану.

Луза поправлялся быстро. 2 ноября его выпустили погулять во двор, а через три дня перевезли во Владивосток. Он написал, что хочет седьмого быть на параде. Но об этом нечего было и думать. Он был еще слаб.

Готовясь к семнадцатой годовщине Октября, город поспешно чистился. В гавань сходились корабли: дымил просторный «Алеут» — китобойное судно; стоял посреди Золотого Рога «Красин», иностранные флаги мелькали во всех концах бухты.

Восемьдесят лет тому назад в Золотой Рог, называвшийся Майской бухтой, вошли первые корабли. Они стали на якорь в том месте, где недавно встречали челюскинцев. Вековые сосны и кедры спускались к берегу залива, и пройти в конец его, в теперешний Гнилой Угол, было нельзя. Пять лет спустя основался военный пост «Владивосток», и жителей было в нем сорок один человек.

Жил город до революции беззаботно. Воду для питья ввозили из Японии, веники для подметания полов — из Чифу, тарелки — из Гамбурга, мясо — из Тяньцзина, яйца — из Маньчжурии, со станции Маоэржань, — так рассказывала Лузе Варвара Ильинична, приехавшая с ним в город.

— Упо, — пробурчал он. — Хупо, упо.

Потом набросал на бумажке: «Глупо».

Она обиделась и замолчала.

Луза думал: «Веники из Чифу — это ничего не значит, зато была крепость. Гарнизон тысяч сто, да артиллерия, да флот. А теперь кругом институты, да жить страшно…»

На другой день Варвара Ильинична привела к нему в гости Зверичева. Инженер ехал на Сахалин и был весел.

102
{"b":"223343","o":1}