Расчувствовавшаяся Дейзи сидела с мокрыми глазами. В ней нуждались, ее умоляли — на сей раз из-за ее внутреннего содержания, а не из-за тела.

— Ты сделаешь это? — спросил он ее.

Через некоторое время она кивнула и произнесла:

— Да, сделаю.

Джок взял ее маленькую, холодную, напряженную руку, поцеловал пальцы, потом сжал обеими своими руками.

— Я хочу, чтобы мир один раз, хотя бы только один раз увидел настоящую Дейзи Доннелл. Люди полюбят ее еще сильнее, чем ту, которую они знают сейчас. Мы начнем работать над сценарием завтра днем. Я приеду к тебе и прочитаю вслух нынешний вариант. Потом мы возьмемся за дело!

Он поехал за желтым «фордом» до ее дома, проводил Дейзи до двери квартиры. В какой-то момент она могла пригласить его к себе, и он ответил бы согласием, но она не сделала этого. Они постояли, глядя друг на друга. Дейзи хотела верить Джоку. Его глаза говорили: «Верь мне, верь мне, верь мне». Она достала ключ. Финли взял его, отпер дверь, распахнул ее, включил свет и, убедившись в том, что с Дейзи все в порядке, протянул ей ключ. Девушка взяла его. Джок поднес ее руку к своим губам и поцеловал. Дейзи вошла в квартиру. Финли подождал, пока она не заперла дверь.

Джок вышел из холла в сад и вернулся к своему автомобилю, чувствуя, что Дейзи следит за каждым его шагом через щель в шторах.

Финли вернулся домой после полуночи. Несмотря на поздний час, он позвонил Марти. Агент уже засыпал, но его сон тотчас улетучился, когда Джок заговорил.

— Марти! Ты можешь позвонить в Нью-Йорк. Она согласна!

— Сегодня! — сказал Марти. — Сегодня она согласна. Подожди до завтра. Или просто несколько часов. Когда ты положишь трубку, она может позвонить и сказать, что передумала. Я не стану звонить в Нью-Йорк, пока не обрету уверенность.

— Она не передумает, — твердо сказал Джок.

— Послушай, малыш, я ее знаю. А ты — нет.

— Говорю тебе — на сей раз она не передумает! Можешь утром звонить в Нью-Йорк.

— Если бы я получал доллар всякий раз, когда режиссер или продюсер говорит мне это о ней!

— Потому что она испытывала страх, Марти. Боялась. Я не позволю ей бояться. С начала съемок у нее не будет времени на то, чтобы думать. Ей будет некогда испытывать страх. Марти, вот увидишь — она не станет больше бояться.

Со следующего дня Джок педантично следовал своему плотному, тщательно продуманному расписанию.

С восьми утра до полудня он составлял в своем студийном кабинете график съемок, обсуждал и одобрял костюмы, декорации, решал, какие эпизоды будут сниматься на натуре, а какие — в павильонах, договаривался насчет отлова мустангов и присмотра за ними.

Джоку повезло с оператором. Джо Голденберг оказался свободен; ради Престона Карра он согласился снимать «Мустанга». Это имело большое значение. Джо был ветераном, пять раз выдвигавшимся на соискание премии Академии, причем трижды за цветные фильмы. И дважды удостаивался этой награды.

Мустангов, необходимых для съемок, предстояло поймать на натуре; поэтому требовались профессиональные конюхи, умеющие обращаться с лошадьми, лечить их, ухаживать за ними, способные обеспечить их готовность к съемкам.

Никакие обсуждения и проблемы не задерживали Джока на студии после полудня. Начиная с первого дня, когда он приступил к чтению сценария вслух Дейзи, и до того момента, когда сценарий обрел вид, подходящий для съемок, Джок регулярно проводил вторую половину дня с актрисой.

Просторная, красивая, светлая квартира Дейзи все же чем-то напоминала тюремную камеру. Сначала Джок решил, что она действует так только на него. Но позже он уловил капризное, неустойчивое настроение девушки, о котором предупреждал Марти, и понял, что Дейзи была уже не такой, как в первый вечер. Джок заподозрил, что квартира угнетает, сковывает, закрепощает и ее тоже.

Они стали выезжать из Лос-Анджелеса. По дороге к Дейзи он обычно останавливался, чтобы купить еду для пикника — сыр, вино, фрукты, затем заезжал за девушкой, и они ехали или на север вдоль океана, или на юг в сторону Ла Джоллы и Палм-Спрингс. Там они находили какой-нибудь безлюдный пляж или лужайку на вершине холма. И только тогда Дейзи оживала, дышала свободно, без напряжения. Она становилась девушкой с того пляжа. Джок наконец понял: дело не в квартире, а в городе, студиях, бремени кинобизнеса, от которого она бежала.

Оставшись вдвоем, без посторонних, они могли говорить о сценарии, об отдельных эпизодах, о фразах из диалогов, смущавших, настораживавших Дейзи, остававшихся непонятными ей. Мягко, деликатно он подсказывал Дейзи, как надо произносить те или иные реплики. Этот этап работы раздражал большинство актрис. Он медленно раскрывал перед ней характер героини, суть сюжета, ее отношения с Линком — персонажем Престона Карра. Они говорили, обсуждали детали; Дейзи даже спорила. Раньше ей не хватало на это уверенности в себе.

В те моменты, когда Джок и Дейзи откладывали сценарий в сторону, они смеялись, ели, пили. Джок пытался проникнуть в ее прошлое, надеясь, как все доморощенные психоаналитики, что ему удастся отыскать тот единственный факт, рану или шрам, которые сделали Дейзи такой, какой она была сейчас. Конечно, этого не произошло. Но он продолжал надеяться, пытаться.

Джок знал одно: наконец она чувствовала себя с ним легко, раскованно. Ее руки, которые в тот первый день были ледяными, теперь потеплели. Тело освободилось от напряжения. Девушка дышала свободнее, глубже, чем в начале их знакомства, и не находилась постоянно на грани паники. Сейчас ее незащищенность проявлялась только в двух моментах.

Иногда, без видимых причин, она хватала его за руку и держалась за нее, точно маленькая девочка — за руку отца. Это происходило, когда актриса слушала его объяснения, касающиеся сцены, или когда они ехали, или когда она просто смотрела на океан. Затем смущенно отпускала руку Джока.

Другой симптом напряжения был более непосредственно связан со сценарием и фильмом. Слушая Джока, Дейзи впадала в долгую задумчивость. И вдруг предлагала ракурс, реплику или движение, успешно апробированные в предыдущей картине.

Так часто поступали актеры и актрисы, сомневающиеся в своем таланте. Джок уже сталкивался с этим раньше — особенно часто подобное случалось с комиками, впервые игравшими в спектакле и не слышавшими столько зрительского смеха, сколько им удавалось вызывать его в ночных клубах Лас-Вегаса. Если патриотизм — последнее прибежище подлецов, то развязность — первое прибежище испуганного комика или актера. Желание спрятаться за личное старое клише иногда становится непреодолимым. Спасти от этого может только вера в режиссера.

Именно это происходило с Дейзи. Но, поскольку Джок хорошо изучил этот синдром, каждый раз, когда она предлагала использовать прежнюю реплику, знакомый ракурс или ретроспекцию, он мягко и осторожно объяснял:

— Дейзи, Дейзи, нет. Прежде всего мы все — ты, я, Престон Карр — стремимся уйти от всех клише в кинопроизводстве. То, что какой-то прием принес успех в прошлом, уже достаточная причина для отказа от него в этой картине. Мы собираемся снять самый нестандартный вестерн всех времен! Сделать тебя трогательно романтичной, совсем непохожей на прежнюю Дейзи Доннелл!

Вспомни, что я сказал тебе в первый вечер. Ничего не бойся. Доверься мне. Верь в меня хотя бы вдвое слабее, чем я верю в тебя, и ты сыграешь великолепно!

В подобные минуты она брала его руку, прижимала ее к своему кашемировому свитеру, к своей груди.

Так начался их роман. Во время шестнадцатой встречи. У края скалы, нависавшей над Тихим океаном.

Испуганная Дейзи держала Джока за руку. Ее пальцы снова стали холодными. Джок спрашивал себя, в чем причина. Он лишь сказал: «Через две недели мы начнем».

Она взяла его за руку, прижала ее к себе, задрожала. Он не видел такого с самого первого вечера и поспешил успокоить Дейзи и обнял ее, словно мог таким образом унять ее дрожь. Но ему не удалось это сделать.