— Не орите на меня, папочка. — Она пожала плечами. — Ну что ж, у вас была возможность. Держу пари, завтра утром вы об этом пожалеете.

— А я и сейчас уже жалею. Послушайте, мы досконально обсудили всю глубину вашего падения, но я все еще не понимаю, как Чейм докопался до вашего прошлого.

— Ну, вы уже знаете, мне очень хотелось получить хорошую роль, но для этого надо было согласиться на его условия. И мы… договорились. — Она вздохнула. — Я сдержала свое слово. Только ведь до этого он обходился со мной как отец, и я чувствовала себя так, будто совершаю инсект.[2]

— Что?! Здорово донимал вас?

— Это было такое испытание, которое я стараюсь никогда не вспоминать, если только мне удастся его забыть. Да еще если в он не был таким синильным.

— Каким, каким? Ну и что?

— А то, папочка, что вам, может, это и все равно, а мне было очень неприятно.

— Каким он был, вы сказали?

— Синильным. Ну, значит совсем старым, одной ногой стоял в могиле.

— Вы хотели сказать сенильным?

— А что это такое?

— Да ладно, не важно. Так на чем мы остановились?

— Вот поэтому я чувствовала, будто… ну, вы, я думаю, знаете, что означает «совершать инсект»?

— Может, ловить насекомых и сажать их в банку? А если уничтожать их, то с помощью инсектицидов…

— Вот еще, придумали!

— Ага.

— Ну так вот. Неделю за неделей после этого он мне все подмигивал, да пощипывал за разные места и вел себя так, будто осчастливил бедную девушку. И однажды, когда он так щипал меня и ходил петухом, мне все это надоело и я ему все выложила. Сказала, что нечего так задаваться и воображать, будто он первый мужчина в моей жизни. Рассказала, что одно время с полгода была продажной девчонкой и что он у меня не первый клиент, а может, миллионный. Я, конечно, приврала, чтобы позлить его.

— Надеюсь, здорово приврали, а?

— Я ему наговорила грубостей, и он так разъярился, я думала, его удар хватит. Вот тогда он, видно, и начал обо мне разузнавать. Нанял детективов. У него их было полно, пока он заправлял студией. Они и разнюхали, что я была шлюхой. Я бы никогда не призналась ему в этом, если бы он меня так не разозлил.

Пока я переваривал то, что мне рассказала Сильвия, она вскочила и заявила:

— Как хотите, но мне надо походить.

Она прошлась до двери, обратно, потом подошла к деревянному бару в углу комнаты, уселась на стул, свесив руки между ног.

— Но я все-таки не понимаю, зачем Чейм рассказал о вашем прошлом Джелликоу.

Сильвия потрясла головой:

— Не знаю. Уилфред не говорил, как он узнал. Но он узнал, и этого было достаточно.

— Если Чейм нанимал детективов, Джелликоу мог прочитать их донесения. А может, и сам Чейм ему рассказал. А как вы думаете, про вас с Чеймом Джелликоу тоже знал? О вашей… сделке?

— Мне кажется, да. С уверенностью сказать не могу, но он ведь был в курсе всех дел, видел контракты, знал, что где происходит. И держался со мной как-то странно. Да, наверняка он уже все знал про меня.

— Как давно это было? Я имею в виду вашу сделку с Чеймом.

— Четыре с половиной года тому назад. А когда меня пригласили на телевидение и картина имела большой успех, мне удалось разорвать контракт с Чеймом. Да он меня и не удерживал.

— Может, все эти четыре с половиной года Джелликоу страдал по вас. Я нашел у него в номере две ваших фотографии.

— Неужели? Я не знала. — Сильвия соскользнула со стула. — Ну вот, папочка, так все и было. Теперь вы знаете историю моей жизни.

— Почему вы упорно зовете меня «папочкой»?

— Ну не отцом же вас называть, это было бы глупо. А почему… сама не знаю. Просто когда мужчина мне нравится, я называю его папочкой.

— Да?

— А вы не такой свирепый, когда улыбаетесь. И вообще, по-моему, вы неплохой парень. Если хотите, буду называть вас Шелл. А «папочка» — это ласковое обращение. Вот как бы вы ласково называли меня?

— Ну… может, мамма?[3]

— А что это значит?

— Посмотрите в словаре.

— У вас есть еще вопросы?

— Вроде нет.

— Значит, вы уходите?

— Да. Надо во что бы то ни стало переговорить с Гидеоном Чеймом.

— Не говорите ему о том, что я рассказала вам.

— Не скажу.

— И вам можно верить?

— Можно.

— Я вот думаю, наверное, не все, что вы говорите, — правда.

— На что вы намекаете?

— Теперь-то я знаю, что вы не вымогатель.

— И что из этого следует?

Сильвия ответила не сразу. Сделала большой скользящий шаг в мою сторону и остановилась совсем близко. Руки ее были опущены вдоль туловища, ладони прижаты к гладким упругим ляжкам. И вдруг ее руки медленно поползли вверх, миновали округлые бедра, поднялись еще чуть выше.

— Вы говорите, я могу вам доверять? — с улыбкой спросила она. — Вы — не шантажист. И даже не проповедник. И, как уверяете, не насильник или кто-то там еще…

— Я не говорил, что я — «кто-то там еще».

Сильвия, все еще улыбаясь, взялась за края узких желтых трусиков и медленно, очень медленно стала опускать руки. Тоном отвергнутой, покинутой, одинокой и презираемой женщины — как-никак она все же была актрисой — сказала:

— Я надеюсь, все это правда, и вы все-таки не станете меня насиловать.

— Ну… не совсем так, — улыбнулся я.

Гидеон Чейм перенес два сердечных приступа. Первый — года два назад, а второй — недавно. Последний был результатом обширного поражения коронарных артерий и едва не прикончил Гидеона Чейма. Неделю назад он тем не менее перенес операцию на открытом сердце и пока был жив и здоров.

Уехав от Сильвии Ардент, я навел справки о Чейме, проглядев вырезки из последних газет. Лежал он в небольшой частной клинике «Уэстон-Мейси» на бульваре Колорадо в Пасадине. Клиника была небольшой и весьма привилегированной. Даже при пустячном заболевании для поступления туда надо было иметь уйму денег.

Чейм был на волоске от гибели. Его положили в воскресенье 27 августа и на следующий же день прооперировали. Во вторник, 29 числа, он был почти при смерти, если судить по тем сообщениям, которые я читал и которые фактически представляли собой некрологи. В среду его состояние было таким же. Но в четверг, в последний день августа, наступило улучшение, и он, можно сказать, восстал из гроба. Из списка тяжелобольных его вычеркнули, он стал быстро набираться сил и к вечеру в пятницу уже сидел в постели. Вот как иногда бывает.

Я поднял трубку и позвонил к себе в контору.

— «Шелдон Скотт. Расследования», — послышался голос Хейзл, телефонистки из Гамильтон-Билдинг. Она отвечала также на звонки полудюжины других компаний: «Бартон и Блейм. Адвокатская контора», «Корпорация Трейсерс», фирма «Новинки со всего света» и других.

— Я хочу поговорить с грозой злоумышленников, основательным, трудолюбивым, убежденным трезвенником…

— Вы, наверное, имеете в виду Шелла Скотта?

— Как вы догадались?

— Просто я его знаю. Но боюсь, сэр, вы не сможете поговорить с мистером Скоттом. Он лежит пьяный в своем кабинете, положив голову в плевательницу… Шелл, — перестала дурачиться Хейзл, — ни в одной больнице Джелликоу нет, и ничего нового я больше не узнала. За последний час вам трижды звонил один и тот же человек. Очень хотел с вами поговорить.

— Он назвал свое имя?

— Да. Это мистер Гидеон Чейм. Он оставил номер своего телефона.

— Черт возьми!

— В чем дело?

— Ни в чем. Просто я еду сейчас к нему в клинику. Хочу попытаться поговорить с ним. Он сказал, что ему нужно?

— Нет. Сказал только, что хочет встретиться с вами лично по чрезвычайно срочному делу и что он находится в больнице.

— Я знаю. Спасибо, Хейзл. Кроме гамбургера я угощу тебя еще молочным коктейлем с клубникой.

— Нет, вы угостите меня шампанским и чудовищно дорогим обедом в «Сканди».

В третьем часу, когда я ехал по Фривею и был уже на полпути к Пасадине, мне показалось, что за моим «кадиллаком» увязался «хвост». Я заметил темно-синий «линкольн», который держался через одну-две машины позади меня. А когда ехавший за мной и, видно, спешивший «ягуар» вдруг обогнал меня и «линкольн» оказался непосредственно за мной, родитель, как мне показалось, умышленно притормозил и позволил обогнать себя другой машине.