Бастард не помнил, как они выбрались из той комнаты, увешанной портретами, не помнил, как им удалось избежать падающего потолка и стен, которые из–за своего возраста уже не выдержали такой встряски, что устроил им Дезард. Отрывками потом в его сознании всплывали картины того, как они садились на лошадей, как скакали галопом по той же дороге, стараясь как можно быстрее убраться от этого жуткого места. Но и даже через много лет это проявлялось лишь в кошмарах, даже тогда он по–прежнему чувствовал ту жуткую боль, которая захлестнула его с головой, мешая трезво мыслить, да и вообще делать хоть что–то, кроме как элементарно бежать вперёд, выполняя такие привычные, рефлекторные, машинальные действия, не требующие особого напряжения мозга. У Скитальца просто–напросто не хватило больше сил, чтобы снова уничтожить боль, которую доставляли Адриану раны, полученные во время боя с «крикуном», однако не позволил ему свалиться без сознания, ведь тогда бы принц точно остался погребённым под завалом. Маг просто не мог нести его, не теряя при этом скорости необходимой для выживания, а Лиард и вовсе погрузился в непробиваемую апатию, не реагируя ни на что, кроме громких криков Бродяги. Да и то, скорее всего, делал он это, лишь элементарно повинуясь инстинкту самосохранения. И принцу приходилось терпеть эту почти невыносимую боль без возможности уйти в спасительное забытье. Всё–таки у заклинания, которое так быстро заштопало его, были минусы, весьма, надо сказать, ощутимые. Но когда они уже оказались в сёдлах, то маг сжалился и отключил колдовство, до сих пор позволяющее Адриану идти и хоть как–то думать. Бастард был ему за это безмерно благодарен. По крайней мере, боли во время скачки он совсем не чувствовал, потому что отключился. Изредка он, конечно, приходил в себя. На несколько мгновений перед ним проносились отдалённо знакомые поля, дуб, который крестьяне не захотели выкорчевать, хоть тот был уже неимоверно стар и пережил уже не один десяток их старост. Но потом снова его поглощала непроглядная тьма. Оставалось только удивляться, как он умудрился не свалиться с лошади и не сломать парочку рёбер. Хотя, может, он и упал несколько раз, только не мог помнить этого, ведь через эту пелену ему казалось иногда, что они вовсе остановились или летят по воздуху, подобно прекрасным эльфийским воинам на пегасах из древних легенд остроухого народа. Хотя, кто знает, может, это и не просто легенды, а где–то глубоко в лесах ещё остались загоны и пастбища для этих сказочно красивых животных? Ведь, как–никак, единороги в лесах востока действительно водились, хотя и были уже давно отнесены к виду вымирающих животных. При чём никто не мог объяснить этого феномена, ведь охота на них была запрещена давным–давно, а кара для нарушителей была настолько жестока, что желающих побраконьерствовать в лесах эльфов желающих не находилось никогда, даже сейчас. Но, тем не менее, популяция этих магических животных уменьшалась с такой стремительной скорость, будто бы сезон охоты на них был открыт круглый год. Многие в этом видели страшные предзнаменования. Многие с этим соглашались. И мнения эти были отнюдь не безосновательными. Ведь несколько столетий назад так же внезапно стали вымирать драконы. По сей день их остаётся совсем немного, можно по пальцам пересчитать. Потому эти гигантские рептилии и перестали показываться на глаза человеку, который уж очень жаждал по непонятным причинам повесить голову дракона у себя над кроватью, особенно если это был человек в латах. Из–за этих мимолётных мыслей Адриану снова приснился тот жуткий кошмар, в котором ему приходилось убегать от дракона по неживым просторам Ледяной Пустыни. Он, наверняка, кричал во время этих жутких видений, но даже если так, то ему об этом весьма тактично и деликатно никто не сказал. Никто, даже бард, которого он первым делом увидел, когда очнулся уже окончательно.

В себя он пришёл в уже знакомой таверне «Кость и Стрела». Странно было лишь то, что не слишком удобные и изысканные соломенные тюфяки сменила весьма себе презентабельная деревянная кровать, на которой даже почти не было клопов, блох и прочей мелкой живности, которая является настоящим бичом для усталых путников в средней руки тавернах. Видимо, это заведение, хоть и являлось пристанищем для тех, кто привык к тяжёлой походной жизни солдата удачи, не стремилось меж тем понизить свой класс, сделав его привлекательным для всякого сброда. Ведь тут всё–таки для себя находили временное прибежище не кто–нибудь, а весьма именитые воспитанники Зала Мечей и Гильдии Вольных Стрелков, которых вряд ли бы привлекло что–то из того, что попадалось так часто принцу во время его странствий. И среди всего этого люда неожиданно затесался вот этот молодой бард, который, казалось, здесь совершенно неуместен. Все при оружии, сильные, мужественные, со своей историей, знающие, чего они хотят в этой жизни, знающие, как добиться этой цели. И этот маленький бард, тщедушный музыкант, у которого не хватало денег даже на чердак и самый скудный обед. Да что там говорить? У него не было даже своей лютни. Это был очень странный музыкант, но именно с ним Фортуна решила свести Адриана. Наверняка ведь она сделала это не просто так.

Бастард не верил в случайности. Для него всё то, что казалось обычному обывателю чем–то совершенно необъяснимым, простым стечением обстоятельств между собой совершенно никак не связанных, для принца было уже давно предопределено волей Госпожи Фортуны, волей Судьбы. Этот взгляд на мир, эту психологию он перенял от Вольных, которые не раз ему встречались во время частых путешествий по государственным делам. Это были действительно необыкновенные люди. Жёсткие, но при этом невероятно дружелюбные. На первый взгляд сухие, как те пески, что были их родиной, но стоило лишь капнуть немного глубже, и даже незнакомцу они готовы были открыться неиссякаемым источником преданий, притч и поучительных историй, которые когда–то давно им рассказывал тот, кто готовил их в вечный путь, который никогда не должен был закончиться, ведь говорят, что даже после смерти Вольные продолжают бродить по дорогам, ведь вся их жизнь — это путь. Но они не становятся приведениями или прочими духами, которых так боятся крестьяне, да и более высокопоставленные личности. Они превращаются в ветерки, поэтому знайте, что если у вашего дома неожиданно закружилась небольшая метель, хотя уже несколько дней стоит совершенно безветренная погода, то это всего лишь кто–то из погибших на своей дороге просится к вам в дом, чтобы погреться в этот холодный день. Откройте дверь, впустите его. Эти чернокожие светловолосые люди никогда не остаются в долгу, будьте уверены, что очень скоро вам начнёт сопутствовать удача, а из следующего своего путешествия вы обязательно вернётесь живым, здоровым и невредимым.

Фельт так и не заметил, что Адриан уже пришёл в себя. Он по–прежнему задумчиво смотрел на обыкновенную для городских постоялых дворов тяжёлую деревянную дверь, по–видимому, пребывая в том романтичном настроении, в которое так часто погружаются действительно талантливые творческие личности, предпочитая недра своего разума и фантазии той праздной суете, которую выбирают многословные пустозвоны, по сути своей ничего не стоящее, но именно из–за своего вызывающего поведения и дерзких слов, долго гремящих во всей округе и опережающих их самих, они быстро становятся известными. И это, по мнению многих умудрённых годами и своим собственным жизненным опытом культуроведов, в скором времени должно было привести к абсолютному упадку искусства, сделав его уже не достоянием интеллигенции, а более широких масс, что так же автоматически предполагает под собой ухудшение качества всех его составляющих от литературы до изобразительного искусства. Это стало бы настоящей трагедией для всех тех, кто посвятил свою жизнь служению высшим идеалам, ведь тогда бы им пришлось подстраиваться под мнение большинства, а большинство людей, как известно, являются круглыми дураками и упрямыми болванами, которых не переубедить даже самой железной и нержавеющей логикой, если они что–то вбили себе в твердолобые головы. Конечно, это могло помочь сделать крестьян менее грубыми и необразованными, но ведь если у простого мужика есть талант, то эта «массовая культура» создаст у него иллюзию, что и он и так уже приобщён к высокому искусству настолько, насколько это вообще возможно, не позволит ему развивать свой, возможно, уникальный талант скульптора, художника или музыканта. Люди совсем перестанут понимать настоящее искусство, и рано или поздно вырастет поколение идиотов, которое будет спорить обо всём на свете, считая себя великими специалистами во всех областях, не прожив и трёх десятков лет, не зная в действительности даже саму маленькую толику того, что следовало бы знать, но считая при этом, что весь мир должен покориться им. Век золотых корон с драгоценными камнями у великих гигантов мира сего сменится веком корон у блох. Разница состоит ещё и в том, что короны то эти будут уже картонные. Они начнут внимать музыке и стихам тех, у кого нет даже подобия таланта и голоса. Они будут выдавать за величайшие шедевры мазню, на которую способен даже годовалый ребёнок. Хотя если у него есть хотя бы задатки каменщика или кирпичника, то и у него даже будет получаться лучше, чем у этого псевдо художника. Они будут читать совершенно бездарные романы, повести, рассказы, поэмы и стихотворения, называя их при этом шедеврами. Но хуже всего то, что люди всё–таки сохранят столь замечательную свою черту, как понимание и вечный поиск тайного смысла. Почему же это так плохо будет в то время? Потому что эти «великие деятели искусства» просто разучатся вкладывать его в свои творения, из–за чего его придётся выдумывать, порой даже доходя в этом до полнейшего абсурда. Это будет время, когда на умных, вежливых и просто интересных выделяющихся людей будут смотреть, как на каких–то монстров, как на тех, кого просто не должно быть в этом бесконечно ничтожном и глупом обществе, где больше всего будет цениться умение драть глотку, а не мыслить, где люди с деньгами будут делать всё, что хотят, а те же, кто не имеет ничего, будет бесправным рабом, несмотря на все личные качества. Время людей, которые будут безразличны ко всему, которые будут идти лишь, если их пинать самым беспощадным образом, время людей, которые будут умирать, ничего не достигнув, время людей, не встающих с кровати, жалких и глупых. Нереализованные потенциалы, жажда наживы, непроходимая тупость, всё больше накапливающаяся злость из–за врождённой тяги к радостной жизни — всё это приведёт к тому, что звезда человечества угаснет навсегда. Оно умрёт в ужасной агонии, долго трепыхаясь в предсмертных муках, всё ещё пытаясь выбраться, но выгребная яма, где оказались люди, будет слишком глубокой. Они захлебнутся во всём этом и умрут. Умрут по тому, что не сделали того, что советовал им один мудрый эльф по имени Нартаниэль: отбросить все материальные ценности, власть, жестокость и просто стремиться к лучшей жизни, скинуть с себя оковы пределов, чтобы достичь тех вершин, до которых людям на самом деле не так уж и трудно добраться, несмотря на то, что эти пики кажутся такими далёкими и неприступными. Умрут, потому что перестанут ценить то, что действительно важно, заменив это какими–то мнимыми идеалами. Это будет жуткий век упадка, вряд ли кому–то захочется жить в это время, но, к сожалению, человеку не приходится выбирать, когда жить, за него это делают родители, боги, Фортуна, Судьба — смотря кто во что верит.