Ходил Киреев быстро. Еле поспеваешь за ним.

— Мастеров, поймаешь, нет, везде сам. Все рысью да рысью, — оправдывался он. — А почему? Бюрократию расплодили. Пустяк: шкаф рабочему в раздевалке выделить, а подписей этих, что под Стокгольмским воззванием. Начальник цеха, комендант цеха, начальник АХО. О-хо-хо… Ты, слышь, погоди меня тут, я один скорей их соберу.

Вернулся минут через десять. Мокрый.

— На. Легче было бы на луну слетать. Предъявишь бумаженцию банщице, она окончательную резолюцию наложит. Уморился, поймаешь.

Банщица на бумаженцию и не взглянула.

— Наколи на гвоздик. Ящик тебе? Полно свободных, любой занимай.

Сергей сунул в шкаф сапоги, повесил свое ХБ БУ, запомнил номерок — и назад.

Киреев испереживался. Сигаретку докурил — мундштук трещит, а он все сосет его.

— Где ты долго? Давай айда пошли, поймаешь, не отставай.

Не отставай. Он тут все ходы и выходы знает, а человек первый раз на заводе.

В цехе — что в осажденной крепости. Паровозы гудят, мостовые краны названивают, молота лупят крепостной артиллерией, штампы-автоматы шпарят длинными очередями, стреляные гильзы-болты аж красные вылетают. Из нагревательной печи выметнулся язык пламени, чуть пилотку не слизнул. Сергей — в сторону, Киреев за куртку его.

— Куда? Жить надоело?

Глянул вдоль киреевского пальца — над головой железная коробка с болванками полнехонькая висит. Шарахнулся обратно.

— Ты спокойней, не паникуй. Шагнул — осмотрись, осмотрелся — шагни… Не отставай, на семитонный тебя веду, учти. Один полплана дает, а он еще, слыхать, не работает, а на часах, учти, девятый. Ребятишки там хорошие, из премии не вылазят.

Штамп стоял. Косолапый, грузный, лоснящийся. Как медведь над колодиной в росное утро. Сергей покосился на боек — железяка метр на метр.

«Вот это колотушка…»

Бригада сидела. Кто на болванке, кто на краешке корыта с водой. Трое мужчин в годах и девчонка. У «ребятишек» самокрутки в зубах. Чадят — потолка не видно. Девчонка прутиком от метелки бездумно чертит квадратики на полу.

«Да это ж та, вчерашняя», — узнал ее Сергей.

— Перекур, значит? — Киреев тоже зарядил мундштук.

— А что делать? — развел руками худой и сутулый дядька.

— Растерялся, поймаешь. Что делать… Печь грели бы, бригадир.

— Нагрета. Толку-то. — Сутулый поднялся. Как нерасправленный складной метр: что ни сустав, то колено. — Ты лучше, Матвей Павлович, людьми обеспечивай. Во.

— Легко сказать — обеспечивай. Если бы я богом был. Налепил бы из глины, выломал по ребру для профилактики, и работай они.

— Ты нам библию не разводи, ты постоянного человека давай. Суешь каждый день разных и план требуешь. Ну-ка покажи, кого привел.

Киреев разгородил новичка, Сергей растерялся: что он должен? Поздороваться? Так здороваются сразу. А то прятался, прятался за спиной начальника — привет, товарищи. Представиться? Подумаешь: Демарев. Ни рабочий класс, ни крестьянство, ни интеллигенция. Белая ворона. А он б есть белая ворона в этом брезентовом костюме с иголочки. Ишь, подкрадываются: и рассмотреть поближе хочется, и спугнуть боятся, улетит. Не ахти обрадовались новичку.

— И надолго он к нам?

— Постоянно, — свел брови Киреев.

— То он и поседел сразу.

— Ты, Сюткин, такие шуточки брось, поймаешь. Проинструктируй и поставь на вилку для начала. Ну, я побежал. Да! И второго подручного ведь не видно где-то. Бригадир!

— Да вон, является итэеровец.

Итэеровец чинно вышагивал по середине главного пролета. Руки назад, походочка с пятки на носок. Подшитые валенки как два пресс-папье перекатываются, промокая лужицы от утренней поливки. Шел, шел — встал, любезничает с крановщицей мимикой.

Киреев прижал уши и закусил удила — сейчас понесет. Сюткин два пальца в рот, свистнул — паровоз отсвистнулся, грозит кулачищем.

Повлияло, мчится второй подручный — полы порхают. Сунул в карманы голые руки, вынул в рукавицах. Зацепил мимоходом длинный крючок с инструментального щита — и уж готов к труду и обороне.

«Что-то вроде фигура знакомая», — вглядывается Сергей. Вглядывался, вглядывался — Вовка Шрамм.

Конечно, Вовка. На брезентовой куртке ни единой пуговицы, на вороте армейской гимнастерки — тоже. В женском берете набекрень.

— Скучаем, лебеди?

— У тебя, лебедь, наверное, премия лишняя?

— Через почему, Матвей Павлович?

— Через задержки твои.

— Так это в интересах производства. У нас как? Вовремя к работе приступил — когда раскачаешься? К концу месяца. Милое дело — опоздал. Сразу винтовку на изготовку, — Вовка взял крючок наперевес, — и на штурм. Давай-давай! Шевели — поехали. И потом бригада не в комплекте, тарщ начальник.

— Уже в комплекте. — Киреев важно, будто он вправду вылепил человека из глины, показал на Сергея.

— Е мое… Сережка? Ты зачем здесь.

— Работать.

— А я смотрю: что за свой брат авиатор? Матвей Павлович, у вас листочка бумаги чистого не найдется.

— Для чего?.

— Заявление на отгул напишу.

— Отгул за прогул? Не найдется.

Сюткин повернулся к Сергею:

— Где работал до нас?

— Я? Нигде.

— Тогда слушай инструктаж. — Бригадир показал Сергею, чтобы тот шел за ним. Вовка тоже поплелся следом. — Работешка наша не ювелирная, конечно. Всего инструменту клещи да рукавицы. Твоя задача: подать поковку на пресс. Будешь обслуживать этот вот агрегат. Вилкой называется.

Они остановились у нехитрого приспособления: от штампа к прессу рельс вверху проложен, на рельсе колесики, цепочка висит.

«Ну и агрегат. Ухват на цепи».

— Механизация с автоматизацией, — пнул Вовка вилку. — Кнопку нажал — спина мокрая.

Сюткин отстранил Шрамма, дескать, не суйся, куда не просят, впрягся в вилку, потаскал ее туда-сюда.

— Понял? Сегодня шлепаем рейку экскаватора. «Жар-птица», по-нашему, называется. Продержишься смену?

— Он на хвосте ероплана летал, продержался, — опять встрял Вовка.

Бригадир хмыкнул:

— Тогда шевели-поехали. Юля! Крутани!

Сюткин свистнул. Девчонка крутанула какой-то вентиль, в печи пыхнуло и загудело, подручные, как орудийный расчет на огневой позиции, разбежались по своим номерам: первый, второй, третий. И застыли.

Вовка, прикрыв рукавицей лицо, выудил крючком белый кругляш из печки, катнул его по желобу. Заныла, загрохотала жесть, розовой чешуей окалина отваливается, искры разлетаются, болванка подскакивает, разогналась.

«Бегите, ноги переломает!» — хотел крикнуть Сергей, но бригадир с первым подручным цап ее клещами, только склацали — и на штамп.

— Яша, подмажь, тяж его в маш!

Яша мазутной тряпкой на проволоке шаркнул по бойку, Сюткин давнул рычаг.

— Ух-х!

Что фугаска взорвалась. Сергей голову в плечи — и за станину.

— Хоп-п, хоп-п, х-хох, — тискает штамп железо, как дородная стряпуха тесто.

— Э-ээ-эй! Шевели-поехали-и!

«Меня зовут».

Сергей вилку за поручни — и к штампу. Вот она: «жар-птица». Лучится — глаза слепит. За что там ее цеплять? Жарища — со звездочки на пилотке эмаль отскочила. Заворотил нос на сторону, тычет наугад. Пока щупался — на штампе новая заготовка. Так и обдало огнем. Паленым запахло. Бросил вилку, отбежал подальше, обмахивается рукавицей. Сюткин с Яшей посмеиваются: дескать, твердоватое жаркое, да?

«Врете, поддену», — закусил удила Сергей.

Ругнулся шепотом. Шепотом, а помогло. Поддел. Теперь вези, не тормози. Как бы не так — вези, если новые пимы еле пола касаются. Деталь рабочего перетянула. Ну, не смех ли? Смеются. Сюткин советует:

— Надувайся!

— Как в духовом оркестре! — уточняет Яша.

И:

— Го-го-го! — вдогонку.

— Х-ха… Хм. К-ха, — сдерживается штамп, чтобы тоже не расхохотаться. По выгнутой спине окалина барабанит. «Жар-птица» чуть держится на кончике вилки. Да, твердоватое жаркое.

Сергея заносило то вправо, то влево, руки сгибались в локтях, когда он из последних напружинивал их, плечи поднимались выше головы.