Он сорвал с себя баллон и швырнул его через просвет под потолком, затем проскочил сам. Попав на ту сторону, он сделал вздох, но из баллона ничего не поступило. У него больше не было дыхательной смеси.

Чаттертон выплюнул регулятор изо рта, теперь его единственной надеждой было добраться до подвесных баллонов. Но они были снаружи отсека, на палубе затонувшей субмарины, до них нужно было плыть, по крайней мере, пятьдесят футов. Он даже не думал о том, чтобы дышать вместе с Колером из одного баллона — малейшая заминка или путаница может оказаться смертельной для обоих. Чаттертон двигался с силой и хладнокровно. Он видел, как гибли ныряльщики, беспорядочно брыкаясь. Он был на грани смерти, но он не станет брыкаться.

Чаттертон торпедой вылетел из дизельного отсека и дальше — на палубу затонувшей субмарины. Колер, потрясенный видом своего друга без регулятора, бросился вслед за ним. Легкие Чаттертона отчаянно сжимались, когда он увидел свои пристегивающиеся баллоны. Он заработал ногами еще сильнее. Каждая клеточка его организма требовала кислорода, заставляя его челюсти глотнуть воздуха, но он только еще крепче сжал рот. Добравшись до баллонов, он рывком схватил регулятор одного из них, вставил в рот и открыл вентиль. Свежая дыхательная смесь хлынула в легкие. Чаттертон дождался своего вздоха.

Несколько секунд спустя к нему подплыл Колер. Он посмотрел Чаттертону в глаза, потом приложил руку к груди — условный жест, означающий: «У меня из-за тебя чуть не случился сердечный приступ. Теперь я умру вместо тебя». Ныряльщики начали свой долгий декомпрессионный путь наверх. Почти два часа Чаттертон думал только об ужасных опасностях, с которыми столкнулся во время погружения. Время от времени он повторял вслух: «Я не могу больше допустить такое». Он уже давно позабыл о ящике с запчастями, который поднял и который Колер передал другому ныряльщику, чтобы наверху проверили, есть ли там опознавательная бирка.

Почти в самом конце декомпрессии Чаттертон и Колер увидели, как другой ныряльщик, Уилл Макбет, спускается к ним по якорному канату. Макбет передал Чаттертону планшет, такой же, как тот, на котором Чаттертон написал «ПОДЛОДКА» во время первой экспедиции шесть лет назад. На этот раз на планшете была другая надпись. Она гласила: «У U-Who есть имя — это „U-869“. Поздравляем».

В былые годы Колер подпрыгнул бы от радости и стал бы хлопать Чаттертона по спине. Чаттертон мог бы поднять вверх сжатые кулаки в знак триумфа. Сегодня они просто смотрели друг другу в глаза, а затем одновременно подали друг другу руку. Обоих проняла дрожь. Сегодня они нашли нечто очень важное. Сегодня они получили свой ответ.

Чаттертон и Колер идентифицировали «U-869» в 1997 году. Но до сих пор остаются вопросы. Почему «U-869» продолжила поход на Нью-Йорк после того, как ей дан был новый приказ идти к Гибралтару? Как «U-869» встретила свою смерть? Как погибла команда субмарины?

Эти вопросы, вероятно, так и останутся без ответа; подлодка затонула со всем экипажем на борту, и нет тому живых свидетелей. Можно, конечно, воссоздать наиболее вероятный сценарий. И выглядит он примерно так.

Катастрофическое повреждение боевой рубки «U-869» было, вероятнее всего, вызвано ударом собственной торпеды. В 1945 году подлодки того же класса, что и «U-869», имели на вооружении два типа торпед. В обычные торпеды закладывались координаты цели, при этом использовалась гироскопическая система наведения. Акустические торпеды были более совершенными и наводились на звук работающих винтов вражеских кораблей. Тем не менее оба типа торпед время от времени возвращались к собственным подлодкам. Такие торпеды получили известность как «бегуны по кругу». На субмаринах было зафиксировано несколько случаев, когда «бегуны по кругу» прошли над или под ними. Акустический «бегун по кругу» особенно опасен, поскольку идет на звук электродвигателей, помп и генераторов своей же подлодки. Чтобы избежать поражения, командирам субмарин было приказано немедленно погружаться сразу после запуска акустической торпеды.

Командиров лодки иногда вовремя предупреждали о «бегунах по кругу». Винты торпеды вращались со скоростью в несколько сот оборотов в минуту, издавая характерное высокочастотное жужжание и вой, которые были слышны акустику субмарины с большого расстояния, а затем, при приближении снаряда, — всей команде. Когда командир лодки получал такое предостережение, у него зачастую был шанс совершить погружение или как-то изменить курс, чтобы уйти от «бегуна по кругу». История, скорее всего, так и не ответит, сколько же из шестидесяти пяти пропавших без вести немецких субмарин встретили свою гибель в результате поражения «бегуном по кругу». К несчастью, последний дает мало времени на раздумья и не оставляет свидетелей.

В идеальных условиях (спокойное море, хорошее распространение звука под водой, раннее обнаружение и быстрая реакция) у Нойербурга могло быть чуть больше тридцати секунд, чтобы отреагировать на появление «бегуна по кругу». В неблагоприятных условиях, или если акустик замешкался (или оба обстоятельства имели место одновременно), у него было бы гораздо меньше времени.

Торпеда не взорвалась бы сразу же после удара о корпус лодки. Произошла, возможно, секундная задержка между контактом и детонацией, взрыватель на боеголовке торпеды щелкнул, и только потом произошел взрыв. Щелчок — характерный звук, который подводники никогда не перепутают ни с чем, — слышен, даже когда торпеда настигает удаленную цель. Перед самой детонацией он звучит достаточно долго для того, чтобы члены экипажа могли осознать, что это такое.

Большинство немецких торпед имели заряд от 680 до 780 фунтов мощной взрывчатки. Судя по повреждениям на затонувшей лодке, «бегун по кругу», скорее всего, ударил ниже боевой рубки, в самый центр подлодки. Людей, находившихся в этот момент на центральном посту субмарины (включая Нойербурга и Брандта), должно было разорвать взрывом на мелкие куски или почти испарить. Люди в соседних отсеках, похоже, также мгновенно погибли от контузии или от того, что их вмяло в механизмы ударной волной. Мощнейшие волны воздушного давления устремились в оба конца 252-футовой субмарины, возможно, метнув некоторых членов экипажа, как из гигантской пращи, на потолок, стены, друг на друга, вертя ими, как марионетками. Стальные двери были распахнуты настежь. Взрыв имел настолько чудовищную силу, что выгнул стальной люк, ведущий в дизельный отсек, и оторвал стальную задвижку с торпедного аппарата в носовом отсеке — помещении, самом удаленном от эпицентра взрыва. Сила взрыва была достаточна для того, чтобы распахнуть верхние люки, которые, как полагали поначалу Чаттертон и Колер, были открыты членами команды, якобы пытавшимися покинуть тонущую субмарину.

Теперь, когда субмарина стала беззащитной перед океаном, потоки ледяной воды, устремились внутрь. Неумолимый процесс вытеснения водой воздуха начался, и все это происходило с грохотом и сокрушительной силой. Тела, как тряпичные куклы, отскакивали от механизмов и конструкций. Вырывавшийся наружу воздух должен был реветь и метаться, как торнадо, к ужасу тех, кто еще оставался в живых. Целые механизмы, части, одежда и инструменты вылетали под прямым углом из подлодки, уносимые яростными столбами бьющего из нее воздуха, и становились океанским мусором. Никто не смог бы удержаться. Трупы (возможно, некоторые из них без головы или конечностей) зигзагами поднимались к поверхности.

Потребовалось, вероятно, не больше тридцати секунд, чтобы субмарина наполнилась водой. Она опустилась на океанское дно меньше, чем за минуту. Даже если бы кто-то выжил после взрыва, если кому-то удалось бы выбраться из лодки и выплыть на поверхность, он не продержался бы более получаса в ледяной воде. На корабле противника, бывшей цели подлодки, который находился теперь всего в десяти минутах хода, при работающих двигателях, волнах и ветре, ударявших в борта, скорее всего, не видели и не слышали ничего.