– Не знаю. Пока ты не добился бы правды.

– То есть ты принимала бы таблетки и позволяла бы мне надеяться, что сможешь забеременеть?

– Да.

– Боже, я ненавижу тебя. Она поежилась:

– Я знаю.

– Нет, не знаешь. Ты даже представить себе не можешь, как сильно я тебя ненавижу.

– Я могу себе представить, – прошептала она, зная, что нельзя разбить то, что уже было разбито. А свое сердце она закрыла уже несколько лет назад. Но он все еще находил маленькую незащищенную щелку.

Он пересек то расстояние, которое было между ними, выбросил руку, как будто желая ударить – Ты не поймешь.

– Черт, Алисия! Достаточно с меня твоих секретов и твоих уклончивых ответов. – Его руки крепко сжали ее кисти, не давая ей возможности скрыться. – Хватит загадок. Мне нужны ответы. Правдивые ответы. Почему ты не сказала мне, что сидела на таблетках?

– Потому что ты забрал бы их или попытался бы отговорить меня…

– Но ты же знала, как я хочу детей.

– А ты знал, что я не могу их тебе дать!

Она отпрянула от него, делая шаг назад. И потеряла равновесие. Кристос поймал ее, грубо дернув за руку, и увел в комнату.

– Больше никаких пилюль, – сказал он, закрывая за собой дверь. – Ты поняла?

– Я понимаю, что ты говоришь, но не могу сделать то, о чем ты просишь меня.

– То есть ты не сделаешь?

Она увидела боль в его черных глазах, которая тут же сменилась гневом.

– Пожалуйста, Кристос, доверяй мне…

– Так же, как ты доверяешь мне? – Кристос развернулся и закрыл лицо ладонью. – Боже, какой же я дурак. – Он потряс головой и опустил руку. – Твой отец говорил, что ты попробуешь сбежать. Предупреждал, что ты не покоришься. Но я не верил ему. Если бы только я поверил!

– Это бы уберегло нас обоих от многих проблем, – тихо продолжила она, упираясь спиной в стену.

С самого начала их супружества Алисия зна – ла, что оно не продлится долго. Она знала, что рано или поздно, но правда откроется, и их отношения прекратятся так же стремительно и болезненно, как и начались. Вот только она никак не могла предвидеть, что полюбит его. Она никогда и не предполагала, что может так по-сумасшедшему влюбиться.

– Ты никогда не собиралась иметь от меня детей?

– Нет.

– И как долго ты водила бы меня за нос?

«Всегда, – услышала она шепот у себя в голове. – Всегда, если бы смогла быть с тобой». Но она помотала головой.

– Не знаю. Пока ты не добился бы правды.

– То есть ты принимала бы таблетки и позволяла бы мне надеяться, что сможешь забеременеть?

– Да.

– Боже, я ненавижу тебя. Она поежилась:

– Я знаю.

– Нет, не знаешь. Ты даже представить себе не можешь, как сильно я тебя ненавижу.

– Я могу себе представить, – прошептала она, зная, что нельзя разбить то, что уже было разбито. А свое сердце она закрыла уже несколько лет назад. Но он все еще находил маленькую незащищенную щелку.

Он пересек то расстояние, которое было между ними, выбросил руку, как будто желая ударить ее, но вместо этого взял ее лицо руками и крепко поцеловал.

– Почему? – проговорил он. – Просто скажи, почему. Позволь мне понять.

Его губы были такими теплыми, кожа пахла одеколоном, и она потянулась, чтобы ухватить его за плечи, нуждаясь в нем больше, чем когда-либо.

Но он не хотел, чтобы она прикасалась к нему, он поймал ее за запястья, стряхивая с себя ее руки:

– Я жду.

– Не надо, Кристос, о, это слишком ужасно…

– Мне все равно. Мне просто нужна правда. Она беспомощно смотрела на него, уже зная, что потеряла его, уже потеряла, ее сковал страх. Она так долго хранила свой секрет, не открываясь никому, даже отцу. Никто не знал, что случилось в тот злополучный вечер в мастерской в Париже.

– Расскажи мне.

Сердце стучало. Губы совсем пересохли. С чего начать? Что сказать сначала?

– Я… У меня был ребенок.

– Что?

Кровь пульсировала по венам, все тело наполнилось болью. Она не могла смотреть на Кристоса, не смела даже взглянуть на него.

– У меня был ребенок. Маленький мальчик.

– Когда?

– От Джереми. Мы были женаты чуть меньше года, когда родился Алекси.

– И?..

– Я потеряла его.

– Выкидыш?

– Нет. – Алисия поежилась, удивляясь, как еще умудряется говорить, как все еще не видит перед глазами Алекси, как его образ еще не заполнил все ее мысли. – Я родила его, любила его, растила. И брала его с собой на работу. У него был день рождения. А потом…

– Что потом, Алисия? – Кристос вырос у нее перед глазами и в нетерпении потряс се довольно грубо, требуя рассказать остальное.

– Я убила его.

Кристос не мог поверить своим ушам. Он повторял про себя историю снова и снова, не обращая внимания на ее рыдания, на ее страдания, заставляя ее снова и снова пересказывать услышанное.

Он пытался соединить куски ее прошлого вместе. Она убежала с Джереми, когда встретила его в Париже. Они женятся, надеясь, что смогут зарабатывать картинами. Эта часть была понятна. Но остальное…

– Кристос, пожалуйста, не надо больше…

Он видел, что она съежилась на кровати, но не чувствовал к ней ни малейшей жалости.

– Как утонул ребенок? – снова спросил он.

– В воде. В ванной.

– Ты сказала, в тазу.

– Да, в тазу. Он мылся.

– Нет, это не он мылся, а ты мыла его. – Да.

– И что случилось?

– Он утонул. – Как?

– Ты знаешь, как. Кажется, маленький стульчик перевернулся. А, нет, не было стула, я забыла. Кристос, это было так давно.

– Не так уж давно. Пять лет назад. Она закрыла глаза, обняв себя.

– Отпусти меня, – прошептала она, – отпусти меня, отпусти меня.

– Я хочу услышать от тебя правду. Я хочу знать, как ты позволила своему ребенку утонуть.

– Я не могу сказать тебе.

– Можешь. И скажешь. – Он встал около нее, его лицо было перекошено от гнева. – Зазвонил телефон? Кто-то постучал в дверь? Как ты могла забыть про него?

– Прекрати!

– Как ты могла это сделать? Как ты смогла позволить ребенку утонуть?

– Я рисовала! – прокричала она, ее голос был таким высоким, что казалось, стекла сейчас разобьются. – Я рисовала.

– Ты рисовала? – Кристос ошеломленно смотрел на нее.

– Я убила Алекси, потому что должна была закончить работу.

Пришел доктор и родители Кристоса. Алисия, съежившись, лежала на кровати в полутемной комнате, отказываясь есть и включать свет. Она только хотела, чтобы ее оставили одну.

Но голоса, бормотание и восклицания, проникали сквозь закрытые двери: в голосе Кристоса слышалась настойчивость, в голосе его матери – досада и отвращение.

Чуть позже доктор открыл дверь в ее комнату и, не обращая внимания на ее протесты, включил свет и осмотрел ее. Осмотр был довольно коротким: он посветил ей в глаза маленьким фонариком, послушал дыхание, пощупал пульс. В конце концов он спросил, не принимала ли она еще каких-нибудь лекарств, кроме противозачаточных таблеток.

– Нет, – глухо ответила она, желая только его ухода, желая снова оказаться одной.

Но доктор не двигался с места.

– Я так понял, что вы лежали в больнице в Швейцарии. Вам давали какие-то лекарства?

– Сначала, когда меня только положили. Мне давали успокоительное… – Алисия вяло пожала плечами.

Доктор ничего не сказал, и, поворачивая голову, она встретилась с его глазами. Она ожидала увидеть в них безразличие и даже отвращение. Но вместо этого они были полны жалости и сострадания. Ее глаза наполнились слезами, и она попросила его уйти.

– Я думаю, вам следует отдохнуть, – сказал врач.

– Я не хочу спать.

Доктор сел на кровать возле нее:

– Все мы совершаем ошибки.

– Смотря какие ошибки.

– И хорошие люди совершают роковые ошибки.

– Не такие. – Слезы текли у нее по ресницам, застилая глаза. Каждый ее новый вздох был для нее мучением и казался агонией. Каждый стук сердца напоминал ей о том, что она погубила своего ребенка. – Я любила его, – всхлипнула она, – я любила его больше жизни, и что же я наделала…