Свои мысли, переживания и планы Макаров неизменно поверял лучшему другу юности — дневнику. «Я ужасно привязался к моему дневнику, — пишет он, — все хочется мне что-нибудь писать, даже когда уже совершенно слипаются глаза. Да! Великое дело дневник! В особенности когда нет друга, кому бы можно было высказать, кто бы мог посоветовать что-нибудь».
Духовное одиночество и неудовлетворенность чувствуются в этих словах. Для успеха в жизни, думал о себе Макаров, ему не достает прежде всего свободного, непринужденного поведения. И он настойчиво стал работать над собой, стараясь быть во внешних сношениях с людьми таким, как все. Вместе с тем он следил за своими манерами, старался взвешивать и обдумывать слова и развивать в себе вкус ко всему изящному и красивому.
Прав С. Григорьев, изображая в своей повести «Победа моря» дошкольного Макарова обыкновенным мальчиком со всеми особенностями его возраста, одержимым лишь романтическим влечением к морю, отчасти под влиянием примера отца-моряка. Что же касается Макарова — ученика Николаевского училища и Макарова-юноши, то следует отметить, что он безусловно отличался от своих сверстников чертами, вовсе не свойственными его возрасту. Необычайно вдумчивый, самолюбивый и впечатлительный, солидный в поведении, постоянно занятый анализом собственных поступков и мыслей, сторонящийся пошляков, он проявлял такие задатки, которые невольно обращали на него внимание людей.
Для старших воспитанников училища организовался при Николаевском женском институте танцкласс. Обучение производилось по субботам, совместно. «Не думаю, чтобы это послужило нам и им на пользу», — скептически замечает по этому поводу Макаров.
В свободные часы он предавался мечтам. Его воображение рисовало картины будущего. Вот, например, суровая зима, на дворе со злобным свистом завывает ветер. А он сидит вечером с молодой любимой женой в жарко натопленной комнате, вспоминает и рассказывает ей, каково ему было в плавании в пургу, когда он простаивал во время вахты по четыре часа на мостике, «не сводя глаз с парусов, которые грозят или сломать рангоут, или сами разорваться. Волны, ударяясь о борт, разбиваются и окатывают вас с ног до головы. Ну, как тут не пожалеть такого страдальца, подумает другой. А вот и нет — удовольствие в свежую погоду может испытать только моряк, когда, сдавши вахту другому, спускается вниз, снимает с себя мокрое платье, надевает сухое и обогревшись ложится на койку, где с полным спокойствием скоро засыпает».
Близилось время сдачи окончательных экзаменов. Воспитанники училища усиленной зубрежкой старались наверстать упущенное. Занимались с утра до вечера. Но Макарову нечего было бояться, он знал все настолько основательно, что учителя, уверенные в его знаниях, ставили ему хорошие отметки, не спрашивая. Но сам он не находит свои знания полными. «Я не ленюсь, — записывает он в дневнике, — а постоянно занимаюсь, но зло в том, что я сразу берусь за все, а гоняясь за двумя зайцами, ни одного не поймаешь. Эх, ежели бы я имел с моего раннего возраста хорошего наставника, который бы мог установить твердо мой характер и заставить меня прямо и неуклонно следовать по одному направлению, не блуждая то в ту, то в другую сторону».
Незаметно подошли и экзамены. Учили плохо, но теперь предъявляли к ученикам высокие требования. Макаров отлично сдал все экзамены и окончил училище первым. Адмирал Казакевич поздравил его и сообщил, что сделал представление в Петербурге о производстве его за отличные успехи, способности и поведение не в кондукторы флотских штурманов, которых выпускает Николаевское училище, а в корабельные гардемарины, что дает ему возможность стать мичманом, а затем поступить в морскую академию. Предварительно же необходимо летом идти в учебное плавание.
Вскоре Макарова назначили на транспорт «Америка». Плавание началось неудачно. Хотели выйти в море пораньше, когда оно не вполне освободилось еще ото льда. Началось передвижение льда, «Америка» села на мель, да так основательно, что потребовались сложные и продолжительные работы, чтобы корабль снять. Обычно все, с чем приходилось сталкиваться Макарову в жизни, возбуждало его интерес и любознательность. Заинтересовался он и аварией с «Америкой», внимательно следил за ходом работ по снятию корабля с мели, вникал во все мелочи, а когда работы были окончены, составил весьма обстоятельное и технически полезное описание работ, причем попутно высказал много собственных практически ценных соображений. Узнав об этой работе и ознакомившись с ней, адмирал Казакевич посоветовал Макарову обработать материал для статьи в местную газету «Восточное Поморье». Но неопытный еще автор, испугавшись, что какой-нибудь неловкий оборот заставит читателя посмеяться, после долгих колебаний не решился последовать совету адмирала. Его первая литературная работа — «Описание работ по снятию с мели парохода «Америка» — так и не увидела света [10].
Командир «Америки», человек грубый и суровый, почему-то не взлюбил Макарова и придирался к нему. За какой-то промах он разнес его и обозвал «лодырем». А за провинность матросов, которые находились под наблюдением Макарова, посадил его на салинг [11]. Взыскания, с точки зрения морской дисциплины, были сделаны правильно, хотя в первом случае и в грубой форме, и Макаров это понял. Командир назначил Макарова во время аврала находиться на марсе [12]. Работа на марсе требовала от моряка значительной ловкости и смелости. Макаров так отмечает в дневнике это распоряжение: «Я очень рад, что придется бывать на марсе и в свежий ветер при качке. Очень часто мне приходило в голову при свежем ветре в море сходить на марс, но всякий раз лень, а отчасти и боязнь заставляли оставаться на палубе. Теперь же, когда я должен ходить на марс по обязанности, трусость не придет в голову».
С транспорта «Америка» Макаров был переведен на корвет «Варяг». Оба эти корабля уступали «Богатырю». Не было на них того морского духа, того интереса к морскому делу, что так выгодно отличало корабли, плававшие под командой адмирала Попова, умевшего, как никто, воодушевлять к работе своих подчиненных. Много, очень много воспринял Макаров от Попова, но больше всего — его умение управлять людьми, вовлекая их в работу.
Последнее учебное плавание, однако, не ограничилось двумя кораблями. В ноябре 1866 года, по прибытии в японский порт Хакодате, Макарова перевели на третий корабль — корвет «Аскольд», плававший под флагом контр-адмирала Керна.
Макаров полагал, что на флагманском корабле ему придется задержаться надолго, на несколько лет. Но в декабре 1866 года неожиданно был получен приказ «Аскольду» возвращаться в Россию. Макарову надо было решать: остаться в Сибирской флотилии или же отправиться в Кронштадт и перейти в Балтийский флот? Не колеблясь он выбрал последнее. Хотя и хорошо жилось Макарову на «Аскольде», но неизвестность будущего мучила его непрерывно: произведут в гардемарины или нет? Будет ли ему обеспечена карьера морского офицера или он останется на всю жизнь в штурманах? Придется ли держать экзамены в Петербурге по предметам, не пройденным в Николаевском училище, или достаточно полученного им аттестата.
Эти мысли теснились в голове Макарова и не давали ему покоя во время длительного морского похода в Кронштадт. На всякий случай он изучал на «Аскольде» высшую математику, начала диференциального и интегрального исчисления. Его неотступно грызла не дающая покоя ужасная мысль: «а что, если снова придется вернуться в опостылевший Николаевск?» «Мне представляется, что все против меня, что всюду, куда я ни сунусь, везде неудачи…» Такие строки заносит в это время Макаров в свой дневник. Временами все кажется Макарову безнадежным, и у него возникают соображения о переходе на частную службу.
В апреле 1867 года «Аскольд» прибыл в Англию. Все, достойное быть осмотренным в Лондоне, было осмотрено и описано Макаровым в дневнике. Но особенно его поразила опера, впервые в жизни услышанная им. Для него раскрылся новый, незнакомый ему мир звуков.
