Час:

Новости.

Четверть второго:

Кто-нибудь из нас идет мыть голову или подстричь волосы.

Потом мы все заняты тем, что чистим картошку, развешиваем белье, драим лестницу, моем ванную комнату и т. д. и т. п.

Два часа:

После военных новостей нас ждет музыкальная программа и кофе, и наступает спокойствие. Кто мне объяснит, почему это взрослые всегда хотят спать? Уже в одиннадцать часов утра можно увидеть, как кто-то зевает, и услыхать вздох: «Ох, хоть бы соснуть полчасика!»

Совсем не весело между двумя и четырьмя часами, куда бы ты ни вошел, видеть сонные физиономии. В нашей комнате — Пф-ра, в гостиной — папы и мамы, а наверху — ван П-ов, которые делят между собой спальные места среди дня. Что ж, ничего не поделаешь, может, я когда-нибудь и пойму это, когда состарюсь.

Во всяком случае, воскресный мертвый час снова сильно растягивается. До половины пятого или пяти не нужно ходить наверх, потому что до этого все еще в стране грёз.

Позже — всё как всегда, если не считать концерта с шести до семи.

И когда мы, наконец, поужинали и помыли посуду, я безмерно радуюсь, что воскресенье уже миновало.

В полвосьмого, каждое утро, открывается дверь домика, стоящего на краю деревни. Оттуда выходит совсем маленькая девочка, держа в каждой руке по корзине цветов.

Заперев за собою дверь, она выравнивает корзины и пускается в путь. Всякий в деревне, кто видит, как она, приветливо кивая, проходит мимо, провожает ее сочувственным взглядом и думает одно и то же: «Эта дорога слишком длинная и слишком тяжелая для двенадцатилетней девочки». Но она ведь не слышит, что думают ее односельчане, и быстро и весело, как может, идет себе дальше.

А до города и вправду путь очень длинный. Два с половиной часа быстрым шагом, да еще с двумя тяжелыми корзинами, — это не шутка.

Когда наконец девочка идет по улицам города, она уже смертельно устала, и только мысль, что скоро она сядет и отдохнет, поддерживает ее. Но она храбрая, эта малышка, и не замедляет шагов, пока не доходит до своего местечка на рыночной площади; тогда она усаживается и ждет, и ждет…

Иногда она проводит весь день в ожидании, потому что не так уж много людей хотят что-нибудь купить у бедной цветочницы. И нередко случается, что Кристе приходится тащить обратно всего лишь наполовину опустевшие корзины.

Но в этот день все по-другому. Сегодня среда, и на рынке необычное оживление. Рядом с ней торговки выкрикивают названия своих товаров, и со всех сторон девочка слышит сердитые голоса или ругань.

Люди, которые проходят мимо, Кристу почти не слышат, потому что ее тонкий голосок почти совсем теряется в гомоне рынка. Но Криста не перестает целый день выкрикивать: «Прекрасные цветы, десять центов букетик! Купите прекрасные цветы!»

И когда люди, сделав свои покупки, видят полные корзины цветов, они охотно отдают монетку, чтобы получить такой чудесный букетик.

В двенадцать часов Криста поднимается со своего места и идет на другой конец рынка к кофейному навесу, где хозяин каждый день угощает ее чашечкой горячего, сладкого кофе. Для него Криста не забывает припасти самый красивый букет.

Потом она возвращается и снова предлагает всем свой товар. В полчетвертого она наконец поднимается со своего стула, берет корзины и отправляется обратно в деревню. Куда медленнее, чем утром, идет она теперь — устала она, ужасно устала. Три часа уходит на обратный путь, и только к половине седьмого доходит она до двери маленького, старого домика.

Внутри все так, как она оставила утром: холодно, одиноко и неуютно. Ее сестра, с которой они вместе живут здесь, с раннего утра до позднего вечера работает в деревне.

Кристе некогда отдыхать, сразу же, как пришла, принимается она чистить картошку и варить овощи, и, когда в полвосьмого сестра приходит домой, девочка наконец садится за стол, чтобы немного перекусить.

В восемь часов вечера дверь домика снова распахивается, и Криста опять выходит со своими корзинами. Ее путь лежит теперь в окрестные поля и луга. Она не идет далеко, наклоняется и рвет полевые цветы, самые разные, всех расцветок, большие и маленькие — все попадает в ее корзины. Солнце уже уходит за горизонт, а девочка все еще собирает цветы.

Наконец дело сделано, корзины полны. Солнце между тем уже закатилось, и Криста ложится на спину в траву, сплетает руки под головой и широко открытыми глазами смотрит в еще светлое, голубое небо.

Эти четверть часа прекрасней всего, и пусть не думают, что эта маленькая цветочница, которая так тяжко трудится, чем-либо недовольна. Никогда не бывает и не будет она недовольной — лишь бы каждый день переживать это, снова и снова. На лугу, среди травы и цветов, видя перед собой бескрайнее небо, Криста счастлива. Нет больше усталости, нет ни рынка, ни толпящихся покупателей. Девочка мечтает и думает лишь об одном.

О том, что дарит ей каждый день, — эти четверть часа покоя, когда с ней только Бог и Природа.

Представим себе, что объект моего первого интервью знает, что будет использован в качестве материала! Он зальется краской и спросит: «Да о чем же меня интервьюировать?»

Должна признаться: этот мой объект — Петер, и я расскажу также о том, как я вдруг на него напала!

Я решила взять у кого-нибудь интервью, и, поскольку в доме уже обсуждали всех вдоль и поперек, я подумала вдруг о Петере. Он всегда оставался в тени и, так же как и Марго, почти никогда не давал повода к неудовольствию или ссоре.

Если к вечеру постучать в дверь его комнаты и услышать тихое: «Да-да», можно быть уверенным, что, как только дверь откроется, он, просунув голову между двумя ступеньками чердачной лестницы, воззрится на тебя и, приглашая, вымолвит: «Ну?»

Его комнатушка представляет собой, собственно говоря, своего рода проход на чердак. Это совсем крохотная, темная и сырая, но… при всем при том настоящая комната. Когда он сидит слева от чердачной лестницы, между ним и стеной места остается никак не более метра. Там стоит маленький столик, чаще всего, как и у нас, заваленный книгами (ступеньки лестницы также используются как полки), рядом стоит стул, а на противоположной стороне от лестницы висит подвешенный к потолку его велосипед. Это в настоящий момент бесполезное средство передвижения закутано в оберточную бумагу, а на одной из педалей весело болтается удлинительный шнур. Завершая этот рабочий уголок, над головой интервьюируемого висит лампочка с очень модным козырьком из обклеенного бумагой картона.

Я все еще стою перед дверью и смотрю теперь в противоположную сторону. У стены, как раз напротив Петера, позади стола, стоит диван в голубых цветочках, постельные принадлежности спрятаны за спинкой. Над диваном висит такая же лампочка, в полуметре от первой, около ручного зеркальца, а чуть подальше и повыше — книжный шкафчик, небрежно, как всегда у подростков, снизу доверху заполненный книгами, обернутыми бумагой. Чтобы несколько улучшить общее впечатление (или из-за того, что владелец не смог найти другого укрытия), там стоит также ящик для инструментов, в котором непременно обнаружишь все, что тебе может понадобиться. Однажды — довольно давно — я выудила из недр этого ящика запропастившийся куда-то свой любимый ножичек, и это вовсе не единственная вещь, которая случайно там очутилась.

Рядом с книжным шкафчиком прикреплена доска, обтянутая бумагой, выгоревшей от времени. Эта доска, собственно, была предназначена для того, чтобы ставить на нее бутылки из-под молока и всякие кухонные предметы, но, поскольку книжные сокровища юного владельца так обильно разрослись, все свободное пространство было захвачено этими назидательными вещами, а молочные бутылки нашли себе пристанище на полу.