Я написала Присцилле обо всех этих опасениях, и она все их отмела. Прежде всего, мне не нужно было лететь одной, потому что ее подруга должна лететь на четыре недели в Гаагу к своей семье, а потом она полетит обратно вместе со мной. Для возвращения можно будет также найти какую-нибудь попутчицу.

И конечно, я много чего повидаю в Калифорнии. Однако у моих родителей все еще оставались опасения: они не знали, что это за семья, и может случиться, что я буду чувствовать себя там неловко…

Меня это взбесило: получалось так, что они лишали меня этого неожиданного везения. Однако Присцилла проявила столько внимания и заботы, что родительскому брюзжанию был положен конец, и после проникновенного письма самой г-жи Лейн дело уладилось.

У меня была куча дел весь май и июнь, и, когда Присцилла написала, что ее подруга прибывает в Амстердам восемнадцатого июля, приготовления к этому большому путешествию стали вполне серьезными.

Восемнадцатого июля мы с папой отправились на вокзал, чтобы встретить эту американскую барышню. Присцилла прислала мне ее фотографию, и я довольно быстро узнала ее среди множества пассажиров. Мисс Келвуд была небольшого роста, белокурая, она говорила много и быстро, выглядела симпатично и мило.

Папа, который уже раньше бывал в Америке и очень хорошо говорил по-английски, беседовал с мисс Келвуд, да и я время от времени вставляла словцо-другое.

Мы решили, что она поживет неделю у нас, а потом, уже вместе со мною, отправится дальше. Неделя быстро пролетела; и дня не прошло, а мы с этой маленькой мисс уже стали подругами. Двадцать пятого июля я была настолько взволнована, что за завтраком не могла проглотить ни кусочка. Мисс Келвуд же нисколько не волновалась, но это и не удивительно: ведь она уже однажды совершила такое же путешествие.

Вся семья проводила нас в Схипхол, и наконец мое путешествие в Америку началось.

Все наши перелеты заняли почти пять дней, и к вечеру пятого дня мы уже приближались к Голливуду. Присцилла и ее сестра Розмари встретили нас, и так как я была утомлена путешествием, то мы сразу же поехали на машине в отель неподалеку от аэропорта. На следующее утро мы прекрасно позавтракали и снова сели в машину, которую вела Розмари.

Часа через три мы подъехали к дому Лейнов, где нас ожидал сердечный прием. Г-жа Лейн сразу же показала мне чудесную комнату с балконом, которая должна была принадлежать мне в течение ближайших двух месяцев.

Каждый мог чувствовать себя легко и свободно в этом гостеприимном доме, где царило приятное оживление, где на каждом шагу натыкаешься на многочисленных кошек, где три знаменитых кинозвезды гораздо больше помогали своей матери, чем я, простая девчонка, у себя дома, и где было столько невероятно интересного. С английским дело пошло очень быстро, ведь он не был для меня чем-то совершенно новым.

Присцилла первые две недели моих американских каникул не была занята, и мы с ней многое посмотрели в окрестностях. Почти каждый день мы ходили на взморье, где я постепенно знакомилась с людьми, о которых раньше много слышала. Самой близкой подругой Присциллы была Мэдж Беллами, которая часто сопровождала нас в поездках.

Никто из знавших Присциллу не мог бы предположить, что она настолько старше меня. Мы общались друг с другом как настоящие подруги. По прошествии этих двух недель Присцилла должна была снова вернуться на студию «Уорнер бразерс», и — о чудо! — я могла поехать с ней вместе. Я пошла с нею в ее уборную и оставалась там, когда фотограф делал пробные снимки Присциллы.

В этот первый день она быстро освободилась и взяла меня с собой, чтобы показать мне всю студию.

— Знаешь, Анна, — сказала она мне как-то, — у меня возникла грандиозная идея. Завтра утром ты пойдешь в одно из бюро, куда приходят красивые девушки, которые хотят сниматься в кино, и спросишь, не сможешь ли ты понадобиться. В шутку, конечно!

— О, с удовольствием! — ответила я и вправду пошла наутро в одно из бюро. Там было страшно много народу, и девушки стояли в очереди перед дверью. Я присоединилась к ним, и через полчаса меня впустили. Но и оказавшись внутри, я еще долго дожидалась своей очереди. Передо мною было больше двадцати девушек, и мне пришлось прождать часа два, пока очередь не дошла до меня.

Прозвенел звонок, и я смело вошла в бюро. За письменным столом сидел человек средних лет. Он коротко поздоровался, спросил, как меня зовут и где я живу, и был немало удивлен, услыхав, что я остановилась у Лейнов. Покончив с вопросами, он еще раз внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Вы действительно хотите стать киноактрисой?

— Если я гожусь для этого, очень хочу, сударь! — ответила я.

Тогда он нажал на кнопку звонка, и в комнату сразу же вошла элегантно одетая девушка и предложила мне следовать за ней. Она открыла дверь, и на мгновение я ослепла: помещение было залито ярким и резким светом.

Молодой человек за каким-то сложным устройством приветствовал меня гораздо любезней, чем господин, сидевший в бюро, и указал на высокий табурет, куда я должна была сесть. Он сделал несколько снимков, позвонил, вошла другая девушка и отвела меня к той, первой. Та пообещала мне прислать сообщение, можно ли будет прийти снова. Радостная, пошла я обратно к дому Лейнов.

Прошла неделя, и я получила сообщение от господина Хериджа (Присцилла назвала мне его имя). Он писал, что снимки удались на славу и что на следующий день в три часа я должна быть у него. На этот раз у меня было преимущество, потому что на меня был сделан заказ. Господин Херидж спросил, не хотела бы я позировать для фабриканта, выпускающего теннисные ракетки. Это продлится одну неделю. После того как я услыхала о гонораре, я сразу же согласилась.

Этому человеку позвонили, и во второй половине дня я с ним встретилась.

На следующий день я пришла в фотоателье, куда мне предстояло ходить ежедневно всю неделю. Я должна была мигом переодеваться, то сидеть, то стоять, непременно улыбаться, прохаживаться туда-сюда и снова переодеваться, привлекательно выглядеть и нагримировываться. К вечеру я устала до смерти и еле-еле доплелась до постели.

Через три дня я уже почти не могла улыбнуться, но надо мной все еще висел договор с фабрикантом.

Когда на четвертый день, вечером, я вернулась в дом Лейнов, я была такой бледной, что госпожа Лейн запретила мне снова идти позировать. Она сама позвонила туда и расторгла соглашение.

Я была благодарна ей от всей души.

Я снова без помех наслаждалась своими незабываемыми каникулами и навсегда излечилась от иллюзий насчет славы киноактрисы, потому что теперь гораздо ближе узнала жизнь знаменитостей.

Катринтье сидела на большом камне, который лежал на солнце перед крестьянским двором. Она думала, о чем-то напряженно думала. Катринтье была одной из тех тихих девочек, которые стали <…>[14] со временем, потому что им всегда приходилось думать.

О чем думала эта девочка в крестьянском фартуке, знала только она сама. Никогда она не делилась своими мыслями с кем-нибудь — для этого была она слишком молчалива и замкнута.

Подружек у нее не было, и, вероятно, так легко она и не могла бы их завести. Мать считала ее странной, да она и сама, увы, это чувствовала. Отец, крестьянин, слишком много работал и не очень-то занимался собственной дочерью. Так что Тринтье была предоставлена самой себе. Ей вовсе не мешало ее всегдашнее одиночество: ничего другого она не знала и, пожалуй, была этим довольна.

Но в это теплое летнее утро она все же не смогла удержаться от глубокого вздоха, когда оглянулась и взгляд ее упал на соседнее поле. Как хотелось бы ей поиграть с теми девочками! Вон как они бегают и смеются. До чего же им весело!