Бланшар сцепил ладони и наклонился вперед, перегнувшись через стол.

– Элли, мы очень хотим, чтобы вы работали у нас. Что нужно сделать, чтобы вас уговорить?

Мы плывем убивать графа дождливым утром. От капель дождя на ровной глади моря расходятся круги, наползая друг на друга и образуя замысловатые узоры. Наши плоские лодки скользят по воде, разрушая эту благородную вязь. Днище настолько тонкое, что я ощущаю под ним воду, как наездник может чувствовать лошадиную плоть через седло.

Наши лодки чуть больше коракла[2]. В определенном смысле мы – пилигримы. Кожа головы зудит в том месте, где Малегант прошлой ночью выбрил мне своим охотничьим ножом ложную тонзуру. Там, где грубая шерсть рясы не натирает кожу, по ней бегают мурашки. Неделю назад мы раздели группу монахов, которых застигли врасплох на дороге вблизи Ренна. Швы впиваются в плечи: мы несколько шире среднего монаха. И к тому же под рясами у нас кольчуги.

Над морем поднимается туман. Он обволакивает нас, пустой белый гобелен на стенах нашего мира. Эта бухта насчитывает три сотни островов, но все они скрыты от наших глаз. Погода для нас просто идеальна. Черные лодки на фоне темного моря будут почти невидимы для дозорных. И даже если они заметят нас, тетивы их луков уже размокли под дождем. Малегант говорит, что в этом проявляется Божья воля, и мы смеемся, оценив шутку.

Нас восемь человек, и у каждого на лезвии меча имеются метки по меньшей мере дюжины сражений. Наши руки в крови, наши лица в шрамах. Мы не из тех, кого хочется встретить на дороге – в чем убедились те самые монахи. Но все мы боимся Малеганта. Он выше любого из нас на голову, и все в нем черное: волосы, глаза, камень в рукоятке меча, орел с раскрытым клювом, нарисованный на щите. Даже кольчуга у него изготовлена из черного сплава.

Малегант достает охотничий нож и разрезает свою рясу от шеи донизу, как будто вспарывает тело. Так будет легче сбросить с себя маскировку, когда начнется битва. Все мы делаем то же самое. Звук разрываемой ткани нарушает тишину, царящую над морем.

Впереди среди тумана появляется тень. Я слышу, как вода плещется о берег. Тень увеличивается в размерах, нависая над нами. Жалобно кричит выпь. На скале, вплотную подступающей к морю, высится замок. Мы подплываем достаточно близко, и я различаю ракушки, украшающие пунктирными линиями стены. Из воды торчат палки, отмечающие расположение плетеных ловушек для лобстеров.

Мы направляем лодки на птичий крик и обнаруживаем вал, спускающийся от ворот замка к морю. Ворота открыты: рядом с ними стоит монах-картезианец в рясе цвета тумана. Крик выпи исходит из его рта, к которому он прислонил ладони.

Он опускает руки, открывая свое молодое и чистое лицо, и я замечаю, что он, как никто из нас, похож на монаха.

– Они что-нибудь заподозрили? – спрашивает Малегант. Даже голос его черен, как сажа.

Картезианец качает головой.

– Граф молится в своей часовне.

Мы соскакиваем в воду, не осмелившись вытаскивать лодку, поскольку это неизбежно создало бы шум. Я высвобождаю свой меч от обертки. Убитые нами монахи имели при себе книги, а пергамент не пропускает воду. Я бросаю листы в воду и наблюдаю, как они уплывают прочь. Дождь пытается утопить их.

– Сторожи ворота, – бросает Малегант картезианцу. – Когда начнется схватка, ни один из них не должен уйти.

Он завязывает пояс слабым узлом поверх рясы. Рукоятка меча выпирает внизу живота, и со стороны это выглядит неприлично и одновременно смешно. Мы натягиваем на головы капюшоны и цепочкой проходим в ворота.

Еще только начинает светать, но в замке уже кипит жизнь. Грумы выносят из конюшни дымящиеся ведра с навозом и вываливают их содержимое во дворе кухни. Слуги выметают стебли тростника из большого зала и относят их к печи пекарни, чтобы сжечь. Где-то кричат соколы, которым сокольничие дают свежее мясо. Женщина в белом платье стоит на балконе, перегнувшись через перила. Я поворачиваю голову, чтобы рассмотреть ее через отверстие капюшона, но она окутана туманом и похожа на эфемерного ангела.

На мгновение мне кажется, что это Ада. Мне чудится, будто я вижу красный шнурок, стягивающий сзади ее волосы, темные глаза, лучащиеся смехом, и брошь на шее – мой подарок.

Не смотри, молю я ее. Где бы ты ни была, отведи глаза. Не может быть и речи о том, чтобы просить ее помолиться за меня.

Эта женщина – не Ада. Я натягиваю капюшон, чтобы не видеть ее.

Часовня представляет собой сложенное из камня темное и мрачное здание, примыкающее к скале. Множество ног за бесчисленное количество лет отполировали его пол. В задней стене устроено сводчатое окно, выходящее на море. На его стекле три красных круга, похожие на раны. Под окном располагается алтарь с двумя подсвечниками, каждый на две свечи, и рака – все из золота.

Граф стоит перед алтарем на коленях. Он совсем не такой, каким я его себе представлял: худощавый, с седыми, редеющими волосами и пунцовыми щеками. Он читает Библию, лежащую на низком аналое, в то время как два ряда монахов – настоящих – стоят друг против друга и поют литургию над его головой.

Помилуй меня, Господи, грешника.

У меня кружится голова. Как бы мне хотелось изменить свою судьбу. Малегант идет большими шагами через помещение часовни, сбрасывая на ходу рясу с плеч. Кончик его меча прикасается к плечу графа, словно он посвящает его в рыцари. Когда голова графа поворачивается в его сторону, наш предводитель улыбается ему.

Лезвие меча рассекает ключицу графа и достигает легкого. Кровь бьет фонтаном, голова болтается из стороны в сторону, подобно свиному пузырю на веревке. Малегант упирается ботинком в спину мертвеца и извлекает из его тела меч. Граф валится вперед, и по страницам Библии струится кровь. Один из монахов подбегает к алтарю и накрывает раку своим телом, но Малегант перерезает ему горло и оттаскивает труп в сторону.

Сзади нас раздаются крики и топот. Слишком поздно, стражи графа проспали смертельную угрозу. Малегант берет раку и поднимает ее вверх, словно чашу. Его лицо светится триумфом, в то время как остальные рубят оставшихся монахов.

А я? Я знаю, что должен вытащить меч и сделать то, ради чего меня наняли. По крайней мере, защитить себя. Но мною овладевает некая высшая сила. Я вспоминаю клятву, данную мной полжизни назад.

Защищать церковь, своего господина, невинных и слабых.

Как я дошел до такого?

Лемми Маартенс всегда знал, что его работа – самая легкая на свете. Он работал банковским инспектором в налоговой службе и любил шутить, что самой трудной задачей в течение рабочего дня является выбор заведения для ланча. Но сегодня его работа не казалась ему такой уж легкой. Сегодня ему пришлось попотеть.

– Хотите еще кофе?

Секретарь в очередной раз принесла кофейник. Лемми толкнул чашку через стол, поскольку не хотел, чтобы она видела, как у него дрожат руки. Чашка была из тонкого фарфора – «Виллерой энд Бош». Лемми прочел это, перевернув блюдце, когда секретарь вышла из кабинета.

– Менеджер будет незамедлительно, – прозвучал голос секретаря.

На протяжении всей своей жизни Лемми был уверен в том, что мир дает ему меньше, чем должен. Его работа, предусматривавшая общение с представителями международных финансовых кругов, лучащимися богатством и высокомерием, только укрепляла эту уверенность. Ему хотелось иметь дорогой немецкий автомобиль, какой он видел на парковке, итальянский костюм, в каких проходили мимо него люди в коридорах. И он был убежден, что заслуживает всего этого.

Поэтому Лемми и решил найти подработку. В других странах государственные чиновники, контролировавшие банковскую систему, за взятки закрывали глаза на всевозможные махинации. В Люксембурге закрывать глаза было для него чуть ли не официальной должностной инструкцией. Но ему также платили за благоразумие – и это было предметом определенных договоренностей. Ничего серьезного, но если вы хотели узнать, не испытывает ли компания-конкурент трудности с оплатой труда своих служащих или не разоряется ли ее дочерняя компания и нельзя ли ее приобрести, Лемми мог выяснить это для вас. Это приносило ему в месяц, помимо зарплаты, кругленькую сумму в десять тысяч евро, скрываемую в надежном месте, где никто не мог бы ее найти. Но этот заработок каждый раз доставался ему потом, если не кровью.