В таком состоянии мне пришлось вылететь на перехват появившегося около аэродрома разведчика Ю-88. Взлетел, как говорят, по-зрячему. С «юнкерса» меня заметили. Экипаж сбросил в поле бомбы и самолет скрылся в облачности. Не видя противника, решил выйти за облака, перехватить его там. Вошел в облачность. Иду на пределе набора, а верхнего края все нет. От резкого перепада давления в ушах сверлит боль.

Вот и чистое небо. Тут же увидел разведчика впереди и выше себя. Начал набирать высоту, пошел вдогон. Но вражеские летчики обнаружили меня. Это было нетрудно, «миг» хорошо просматривался на фоне облаков. «Юнкере» круто спикировал и опять вошел в облачность. Я перевел свой «миг» вслед за «юнкерсом». Боль в ушах нарастала, отдавала в плечи. Вдруг почувствовал резкий и сильный болевой удар в ушах. В глазах потемнело и на какое-то время я потерял пространственную ориентировку. Позже понял, что резкое снижение с высоты более трех тысяч метров и создало такую боль. Я оказался в каком-то обморочном состоянии и с трудом вывел самолет из пикирования. В горизонтальном полете на небольшой высоте стало легче. Осматриваюсь вокруг, но «юнкере» не видно. Сажал самолет тяжело. А когда зарулил на стоянку, то сил выйти из кабины уже не было.

– Что случилось, товарищ командир? – испуганно спросил подбежавший Чувашкин. Он всмотрелся в меня. – Вы же больной! Идемте в санчасть. В таком виде летать нельзя.

Я почувствовал, что заболел, и сопротивляться было глупо.

– Помоги выбраться из кабины. Дела, брат, плохи…

В санчасти, расположенной в домике конторы машинно-тракторной станции, меня встретила полнотелая врач. Сразу же измерила температуру. Ахнула:

– У вас тридцать девять градусов! Как же вы летали? Немедленно ложитесь! Будем лечиться.

– Хорошо! Только позвоните в штаб, Иванову, сообщите, что болен.

– Не волнуйтесь! Все будет сделано.

На третий день температура стала нормальной. Я попросил врача вернуть обмундирование, считая себя уже здоровым и годным для боевой работы. Врач же уговаривала меня еще полечиться пару дней. Наш спор был неожиданно прерван взрывами бомб. От ударной волны с жалобным звоном полетели стекла из окон. Врач проворно схватила носилки, упала на пол и укрылась ими. Я едва удержался от смеха, подумал, что вот уж воистину утопающий хватается за соломинку.

Через три-четыре минуты сконфуженная женщина стрелой вылетела из палаты, а я, проворно набросив больничный халат, решительно направился на стоянку эскадрильи. Поговорил с летчиками о делах. Узнал, что произошло. Оказалось, что группа Ме-109, по-воровски выскочив из облачности, сбросила около десятка бомб с высоты более тысячи метров и снова скрылась за облаками. К счастью, действовали они в спешке, не прицельно. Бомбы упали в стороне от стоянки. Никто не пострадал, повреждений техники также не было.

«Чего ж они напугались? – думал я. – У нас на аэродроме ведь нет ни одного зенитного пулемета. Видно, хваленые асы нередко проявляют храбрость лишь тогда, когда ловят «легкую добычу».

Вскоре летчики группами взлетели на штурмовку, в том числе и на моем «миге». Поговорив с техниками, «отведя душу», направился снова в санчасть.

Вдруг мое внимание привлек звук работающих авиамоторов. С запада, в направлении опустевших стоянок, подходила к аэродрому шестерка Ю-88. «Надо укрыться», – решил я. И не зная о траншеях и ровиках, устроенных техсоставом, решил просто ничком лечь на землю. Посыпались бомбы. Чувствую, полоса взрывов надвигается все ближе ко мне. «Вот и конец», – подумал я и плотнее прижался к земле. Примерно за полсотни метров от меня взрывы прекратились и бомбардировщики ушли на север.

Вернувшись в санчасть, потребовал свое обмундирование.

– Что вы так торопитесь? Вам необходимо еще подлечиться, – протестовала врач.

– Дорогой доктор! Не хочу погибнуть как куропатка. Вам тоже надо перебираться из этого помещения. Рядом с вашей санчастью сосредоточены уборочные комбайны, а немцы их принимают за боевую технику и бомбят. Немедленно уходите отсюда!

В эскадрилью прибыл кстати: как раз в это время противник с плацдарма у Каховки перешел в наступление на Перекоп. Полк после утренней штурмовки сел на аэродроме западнее Мелитополя, у села Нижние Серагозы. Мы понимали, что расположимся здесь на короткое время.

Утром все группы истребителей вновь ушли на штурмовку. Техсостав и воины батальона аэродромного обслуживания убыли на новую точку. Подходило время и моего вылета на разведку. И надо же – такая курьезная обстановка: с раннего утра приблудился к моему самолету небольшой поросенок. Он путался под ногами и хрюкал, надеясь поживиться харчами. Я остановился даже, с сожалением уставившись на осиротевшее животное. Что с ним делать? Оставлять немцам на закуску? Застрелить?.. Жалко. Не придумав ничего другого, я связал ему ноги и пристроил за бронеспинкой. Так мы вдвоем и слетали на разведку. В Нижних Серагозах, доложив результаты, попросил заведующего летной столовой забрать моего необычного пассажира. Он пообещал подкормить повизгивающего от голода попутчика.

За ужином, не выдержав, рассказал летчикам историю с поросенком. И пожалел, конечно: лучше бы уж промолчать.

– Ну, Сашка! Если бы «мессеры» знали, кто с тобой летит, они бы уж ни за что от тебя не отстали.

– Ладно!.. Хватит смеяться над моим напарником. Я из-за него весь полет выполнял только на бреющем, все берег его, чтобы не задохнулся на высоте.

В Нижних Серагозах поработали пару дней – и снова на новый аэродром.

Противник, прорвав нашу оборону на Днепре, нанес главный удар в направлении Крыма. Своим левым крылом он вел наступление на Мелитополь. Это и вынуждало нас к перебазированию. За последнее время полку часто приходилось вылетать с одного аэродрома, наносить штурмовые удары, а садиться на другом. Техсостав и батальон аэродромного обслуживания уходили на новое место базирования иногда под разрывами снарядов.

Моя группа, успешно выполнив штурмовой удар по колонне автомашин с пехотой, приземлилась на летное поле около Астраханки. Нас никто не встретил, на аэродром еще не успела прибыть передовая команда.

Замаскировав самолеты, мы провели разбор действий летчиков в боевом вылете. К этому времени подъехала санитарная машина с врачом и медицинскими сестрами. Все повеселели – было с кем поболтать на отвлеченные темы. После боя полезно немного развеяться.

В стороне от аэродрома послышался гул самолета и показался УТИ-4. Он так прижимался к земле, что казалось, зацепит за лесопосадки.

– Летит Осипенко! Будет нам сейчас разгон за бездеятельность, – предупредил я летчиков.

– Не стоит волноваться! Смотри, как опасаются «мессеров». Не зацепились бы за землю-матушку, – забеспокоился Лукашевич.

Через минуту, при приземлении, УТИ-4 вдруг накренился и, чиркнув крылом о землю, поднял облачко пыли. Послышался треск ломающегося самолета. Все мы бросились к нему. Самолет был поврежден серьезно, но летчик и комдив отделались небольшими ранениями.

Мы помогли медикам усадить пострадавших в машину, и санитарный автобус быстро направился в село.

– Ну, Лукашевич! Накаркал ты несчастье, – упрекнул я товарища.

– А при чем здесь я? Это они сами себя подвели. Излишняя осторожность в летном деле только вредит…

Вскоре прибыла передовая команда технического состава и батальона аэродромного обслуживания. Самолеты были заправлены горючим, заряжены боекомплектом патронов. На машины подвесили бомбы. Моя группа снова вылетела на штурмовку противника.

К вечеру в Астраханку перебазировался полк и БАО. С раннего утра снова начались боевые вылеты на штурмовку наступающих на Мелитополь гитлеровцев. А я, в паре с Гроссулом, вылетел на разведку в направлении Каховки, а оттуда к Перекопу. Особое внимание уделили поиску противника западнее Мелитополя. Положение в Таврии ухудшалось. Немцы пробивались к Сивашу, стремясь полностью отрезать Крымский полуостров. Западнее Мелитополя, прорвав слабую оборону наших войск, вражеские колонны, поднимая на дорогах облака пыли, продвигались к городу. Для задержки их требовалось оперативное воздействие нашей авиации, активная помощь с воздуха обороняющимся соединениям.