В своём уютном новом доме, сидя на лужайке в летнее время и у камина зимой, эта достойная старая чета прожила много лет невинно и счастливо, как двое детей. Те, кто хорошо их знал, говорят, что никогда между ними не было и тени несогласия и что любовь, которая горела в их старых сердцах, была так же высока и священна, как любовь любой молодой четы, когда-либо стоявшей у алтаря. И во всей окрестной стороне всякому, будь он мужчина или женщина, будь в горе или изнемогай от борьбы с жизненными тяготами, стоило только пойти на виллу – и он получал там помощь и то сочувствие, которое более ценно, чем самая помощь. Так что, когда наконец Джон и Мэри, достигнув преклонного возраста, заснули вечным сном, он через несколько часов после неё, их оплакивали все бедные, нуждающиеся и одинокие люди прихода. И, вспоминая горести, которые пришлось перенести обоим, и их мужество, люди приучались к мысли, что их собственные несчастья суть вещи тоже преходящие и что вера и правда получат вознаграждение в этом мире и ином.

Всё началось с того, что госпожа Хант-Мортимер, энергичная, миниатюрная, современная дама, жена адвоката, сказала госпоже Бичер, юной супруге банкира, что в таком захолустье, как Уокинг, очень трудно найти себе какое-нибудь умственное занятие или избежать извечной рутины праздных разговоров. Та же идея, по-видимому, посетила и госпожу Бичер; помимо того, поддержкой ей оказалась статья в «Журнале для леди», в каковой утверждалось, что напряжённая интеллектуальная жизнь позволяет женщине сохранить молодость.

Разговор происходил в гостиной миссис Бичер. Она раскрыла журнал и прочитала выдержки из статьи. «Шекспир как косметика» – так называлось это назидательное сочинение. Всё услышанное произвело на Мод сильное впечатление, и перед тем, как разойтись, дамы тогда же решили создать литературный кружок, который будет собираться по средам в послеполуденное время, по очереди у каждой из участниц. Предполагалось, что в течение часа они будут обсуждать произведения классиков, и этот час напряжённых размышлений и возвышенных чувств должен был дать заряд жизненных сил на всю скучную провинциальную неделю.

Но что читать? – вот в чём вопрос. Решить это надо было незамедлительно, дабы в следующую среду они могли уже приступить к обсуждению. Мод предложила Шекспира, но миссис Хант-Мортимер считала, что значительная часть написанного им была неприлична.

– Какое это имеет значение? – возразила миссис Бичер. – Ведь мы все замужние женщины.

– И всё-таки я думаю, что это непристойно, – отвечала миссис Хант-Мортимер. В вопросах пристойности она придерживалась крайне правых взглядов.

– Но уверяю вас, что мистер Боудлер сделал Шекспира вполне благопристойным, – не соглашалась миссис Бичер.

– Ни в коей мере. Он отнёсся к своей работе небрежно: оставил многое, без чего можно было бы обойтись, и убрал то, что было вполне невинно.

– Почему вы так думаете?

– Потому что как-то раз у меня были оба экземпляра – полный и переделанный – и я прочитала все пропуски.

– А зачем? – лукаво поинтересовалась Мод.

– Потому что я хотела убедиться, что они действительно пропущены, – строго ответствовала миссис Хант.

Мод устыдилась своего озорства, и лицо её вспыхнуло алым румянцем. Миссис Бичер наклонилась и подняла с ковра несуществующую шпильку для волос. Миссис Хант-Мортимер продолжила:

– Разумеется, есть ещё Байрон[92]. Но он полон намёков на кое-что такое… В его произведениях есть места…

– Я никогда не видела в них ничего дурного, – заявила Мод.

– Это потому, что вы не знали, где смотреть, милочка, – отвечала миссис Хант-Мортимер. – Миссис Бичер, если у вас есть Байрон, то я бы доказала, что его следует избегать, если вы хотите сохранять свои мысли незапятнанными. Что скажете? Впрочем, даже цитируя его по памяти, я могла бы убедить вас, что от чтения его лучше воздержаться.

– Оставим Байрона, – сказала миссис Бичер, очень хорошенькая брюнетка, игривая, словно котёнок, которая, по всей видимости, не нуждалась в косметике, ни в литературной, ни в какой-либо ещё. – Как насчёт Шелли?[93]

– Фрэнк восторгается Шелли, – заметила Мод.

Миссис Хант-Мортимер покачала головой:

– В его творчестве наличествуют ужасные тенденции. Он был – мне точно известно – то ли теистом, то ли атеистом. Сейчас не могу вспомнить, кем именно из них. Полагаю, что предмет нашего изучения должен быть как нельзя более возвышенным.

– Теннисон, – подсказала Мод.

– Мне говорили, что его высказывания слишком уж ясны для того, чтоб его можно было причислить к великим мыслителям человечества. Возвышенная мысль по необходимости оказывается неясной. Нет никакой заслуги в том, чтобы читать стихи, которые совершенно понятны. Тот, кто влечёт нас к высо…

– Броунинг! – воскликнули обе слушательницы[94].

– Вот именно. Мы могли бы создать наше собственное Общество любителей поэзии Броунинга!

– О, как замечательно! Какая прелесть!

Таким образом дело было решено.

Оставалось лишь договориться о том, каких ещё дам можно было принять в свой литературный кружок. Присутствие мужчин совершенно исключалось.

– Они всегда так отвлекают! – высказала своё мнение миссис Хант-Мортимер.

Главное состояло в том, чтобы принять в общество только серьёзные умы, которые будут стремиться извлечь пользу из занятий. О миссис Фортескью думать не приходилось – она страдала болтливостью. А миссис Мейсон была чересчур легкомысленна. Миссис Чарльз не могла говорить ни о чём другом, кроме собственной прислуги. А миссис Патт-Битсон видела всё в чёрном свете. Может быть, стоило просто начать работу, а уже потом постепенно привлекать новых членов. Первое заседание назначили на следующую среду у миссис Кросс, и миссис Хант-Мортимер обещала принести полное двухтомное издание Броунинга. Миссис Бичер спросила, недостаточно ли для начала и одного тома, но миссис Хант-Мортимер ответила, что всегда нужно иметь широкий выбор. На том и расстались.

Вечером Мод рассказала Фрэнку о создании общества. Хотя идея ему и понравилась, к воплощению её он отнёсся довольно скептически:

– Вы бы начали с более простых вещей.

На лице Мод появилось выражение неудовольствия, которое ей очень шло.

– Мы очень серьёзные исследователи, сэр. И мы хотим взять самое трудное стихотворение в книге. Фрэнк, один из твоих недостатков – хотя их у тебя немного – состоит в том, что ты недооцениваешь ум женщины. Миссис Хант-Мортимер говорит, что если мы и не отличаемся талантами, как мужчины, то зато гораздо способнее к ассим… к ассими…

– К ассимиляции, то бишь к усвоению изучаемого!

– Вот именно! А ты всегда говоришь со мной снисходительным тоном, словно я… Да, да, всегда!.. Какой же ты глупый, Фрэнк! Когда я пытаюсь говорить с тобой серьёзно, ты тут же начинаешь целоваться и всё портишь. Ты бы смог обсуждать поэзию Броунинга, если бы в конце каждого предложения к тебе подходили и целовали? Ты бы не обращал внимания? Едва ли, во всяком случае, ты бы почувствовал, что тебя не принимают всерьёз. Ладно, вот будешь следующий раз о чём-нибудь умничать, я тебе отплачу тою же монетой, и посмотрим, как тебе это понравится.

Встреча была назначена на три часа, и уже без десяти минут три появилась миссис Хант-Мортимер. Она принесла две толстые коричневые книги. Она пришла рано, объяснила она, потому что у Диксонов в четверть пятого назначена репетиция любительского спектакля. Миссис Бичер пришла с опозданием на пять минут. Как она объяснила, из-за того, что её кухарка и горничная поссорились, и зачем-то добавила, что в субботу у неё обед на пять персон и поэтому она страшно занята и вообще бы не пришла, если б не пообещала. Так трудно думать о поэзии, когда все мысли заняты предстоящим обедом и тем, что подать на entrée[95].