Мы идем дальше по длинному коридору к большой двустворчатой двери. Экономка стучит в нее здоровенным кулаком. Изнутри слышится: «Входите», и мы входим в комнату, оклеенную темно-зелеными обоями с изображением павлиньих перьев. Немного грузная женщина с пышными седеющими каштановыми волосами сидит за большим письменным столом; на носу у нее красуются очки в тонкой оправе.

— Пока все, Бригид, — говорит она, жестом отпуская такую приветливую экономку.

Директриса возвращается к своей корреспонденции; я же стою на персидском ковре, делая вид, что зачарована статуэткой маленькой немецкой девушки, несущей на плече ведро с молоком. Но чего мне действительно хочется, так это развернуться, выйти и хлопнуть дверью.

«Прошу прощения, я, кажется, не туда попала. Кажется, мне нужно было поехать в какой-то другой пансион, где всем заправляют нормальные человеческие существа, способные предложить девушке чая или хотя бы стул…»

Часы на каминной полке отсчитывают секунды, и от этого ритмичного звука на меня наваливается отчаянная усталость.

Наконец директриса откладывает перо. И показывает на стул, стоящий перед ее столом.

— Сядьте.

Никаких вам «пожалуйста» или «будьте так добры». В результате я чувствую себя такой же желанной здесь, как порция рыбьего жира.

— Я — миссис Найтуинг, директриса Академии Спенс. Надеюсь, путешествие было приятным?

— О, да, благодарю вас.

Тик-так, тик-так, тик-так…

— Бригид хорошо вас встретила?

— Да, благодарю вас.

Тик-тик-тик-так…

— Обычно я не принимаю новых учениц в таком возрасте, как вы. Я давно поняла, что им гораздо труднее привыкнуть к правилам жизни в нашей школе.

Ну вот, первый черный шар в мой адрес.

— Но при данных обстоятельствах я сочла своим христианским долгом сделать исключение. Я весьма сочувствую вашей потере.

Я не произношу в ответ ни слова, уставившись на глупую маленькую немецкую молочницу. Она такая розовощекая и улыбчивая и, похоже, собирается вот-вот вернуться в свою деревушку, где ее ждет матушка и где не шныряют мрачные тени.

Не дождавшись ответа, миссис Найтуинг продолжает:

— Я понимаю, обычаи диктуют нам соблюдать траур по меньшей мере в течение года. Но я обнаружила, что такое назойливое напоминание о пережитом горе вредно для здоровья. Оно заставляет нас сосредотачиваться на мертвых, а не на живых. А это, как я поняла, неприемлемо.

Она бросает на меня долгий взгляд поверх очков, проверяя, собираюсь ли я возражать. Я не собираюсь.

— Очень важно, чтобы вы прижились здесь и почувствовали себя на равных с другими девушками. В конце концов, некоторые из них живут здесь уже многие годы, гораздо дольше, чем они прожили со своими родными. Школа Спенс для них вроде семьи, со своими привязанностями и понятием чести, со своими правилами и последствиями. — Директриса особенно подчеркивает голосом последнее слово. — Поэтому вы будете носить такую же форму, как все. Надеюсь, для вас это будет вполне приемлемым?

— Да, — отвечаю я.

И хотя я чувствую себя немного виноватой из-за того, что так быстро отказываюсь от траурной одежды, все же, по правде говоря, я благодарна за возможность выглядеть как все вокруг. Надеюсь, это поможет мне оставаться незамеченной.

— Великолепно. Итак, вы будете заниматься в первом классе с шестью другими юными леди, примерно вашего возраста. Завтрак накрывается ровно в девять утра. Вы будете заниматься французским с мадемуазель Лефарж, рисованием с мисс Мур, музыкой с мистером Грюнвольдом. Я буду вести уроки хороших манер. Молитва читается каждый день в шесть вечера в церкви. Вообще-то, — директриса смотрит на часы на каминной полке, — мы уже очень скоро должны будем отправиться в церковь. Ужин — в семь часов. После него у вас будет свободное время, вы проведете его в большом холле с остальными девушками. В десять вечера все ложатся спать.

Директриса пытается изобразить доверительную улыбку, вроде той, которую мы обычно видим на портретах Флоренс Найтингейл. Но я знаю по опыту — такие улыбки означают, что подлинный смысл сказанного, скрытый за безупречными манерами и прекрасной осанкой, следует сначала расшифровать.

— Думаю, вы будете счастливы здесь, мисс Дойл.

Перевод: «Это приказ».

— Из школы Спенс вышло множество прекрасных молодых женщин, которые сумели сделать отличную партию.

Перевод: «И от вас мы ожидаем того же самого. Пожалуйста, не подведите нас».

— Вполне возможно, что вы в один прекрасный день можете оказаться на моем месте.

Перевод: «Если вы не окажетесь совершенно неспособной найти мужа и не кончите свои дни в каком-нибудь австралийском монастыре, плетя кружевные пеньюары».

Улыбка миссис Найтуинг слегка увядает. Она ожидает от меня каких-то вежливых слов, чего-то такого, что убедит ее в том, что она не совершила ошибки, приняв к себе девушку, убитую горем, и, похоже, недостойную обучения в школе Спенс. «Ну же, Джемма! — подбадриваю я себя. — Брось ей косточку, скажи, как ты счастлива и горда тем, что становишься частью семьи Спенс!» Но я просто киваю. Улыбка директрисы угасает окончательно.

— Пока вы здесь, я буду вашим надежным союзником, если вы будете соблюдать правила. Или же карающим мечом, если вы будете их нарушать. Надеюсь, мы поняли друг друга?

— Да, миссис Найтуинг.

— Прекрасно. Я покажу вам все вокруг, а потом вы сможете переодеться для молитвы.

— Ваша комната здесь.

Мы на третьем этаже, идем по длинному коридору со множеством дверей. На стенах висят большие фотографии преподавателей школы Спенс — нечеткие, зернистые изображения, которые в тусклом свете газовых ламп невозможно рассмотреть. Мы добираемся до спальни, расположенной в самом конце коридора слева. Миссис Найтуинг широко распахивает дверь, в нос ударяет запах затхлости, и я вижу тесную комнату, которую оптимист мог бы описать как безрадостную, но вообще-то следовало бы назвать отвратительно тусклой. В ней имеются покрытый пятнами письменный стол, стул и лампа. Железные кровати приткнулись к стенам слева и справа. Одна выглядит обитаемой, она накрыта аккуратно подоткнутым одеялом. Вторая кровать, предназначенная для меня, задвинута в угол под косо нависшей балкой перекрытия, и я, пожалуй, могу разбить голову, если спросонок сяду чересчур быстро. Эта спальня выступает над боковой стеной здания, как будто ее пристроили в самый последний момент, потому что кто-то слишком поздно сообразил, что она может понадобиться. И это, безусловно, самое подходящее место для девушки, которую приняли в школу тоже в самый последний момент.

Миссис Найтуинг проводит пальцем по письменному столу и хмурится, обнаружив пыль.

— Конечно, мы отдаем предпочтение тем девушкам, которые учатся у нас уже не первый год, — говорит миссис Найтуинг, как бы извиняясь за мое новое жилище. — Но я думаю, вы увидите, что эта комната очень милая и удобная. И здесь из окна открывается изумительный вид.

Она права. Подойдя к окну, я вижу залитую лунным светом лужайку за домом, сад, церковь на холме и высокую стену деревьев.

— Пейзаж просто чудесный, — говорю я, старательно изображая бодрый тон.

Это вполне удовлетворяет миссис Найтуинг, и она улыбается.

— Вы будете жить здесь вместе с Энн Брэдшоу. Энн всегда готова всем помочь. И она — одна из наших стипендиаток.

Это вежливая форма выражения «она учится здесь из милости», то есть Энн — бедная девушка, ее отправили в школу какие-нибудь дальние родственники или школьные благотворители. Одеяло на кровати Энн идеально разглажено, оно ровное, как стекло, и я невольно думаю, почему же эта девушка очутилась здесь, и познакомимся ли мы настолько хорошо, что ей захочется рассказать мне об этом.

Платяной шкаф приоткрыт. В нем висит форменная одежда — расклешенная белая юбка, белая блузка с кружевной отделкой на груди и пышными в верхней части рукавами, которые заканчиваются тесными манжетами; еще там стоят белые ботинки со шнуровкой и висит темно-синий бархатный плащ с капюшоном.