В первом номере “Острова” напечатаны стихотворения Волошина, Вячеслава Иванова (“Суд огня”), газеллы Потемкина, несколько стихотворений Толстого (“Трава”, “В городе”. “Пастух”), цикл “Праздники Пресвятой Богородицы” Кузмина и три стихотворения Гумилева – “Царица”, “Воин Агамемнона” и “Лесной пожар”. На новое периодическое издание отозвался Ауслендер в “Речи”: “Не может не трогать единодушное стремление учиться и делиться своими достижениями с еще не достигшими, которое объединяет разных, по существу, поэтов, чьи имена представлены на обложке “Острова”…” В “Весах” была напечатана также благожелательная рецензия С. Соловьева.

Но был и еще один отклик. Почему-то именно появление первого номера “Острова” вызвало болезненную реакцию некоторых царскоселов. 2 октября (спустя полгода после выхода журнала) в “Царскосельском деле” появляется пьеса “Остов, или Академия на Глазовской улице” (на Глазовской улице, дом 15/18, официально находилась редакция – по месту жительства Толстого). Пьеса была подписана Д. В. О-в, авторами ее были бывший приятель Гумилева Д. И. Коковцев и его отец И. Н. Коковцев[58] (по другим сведениям – Дмитрий Коковцев и П. М. Загуляев, автор фельетона про город Калачев). В числе действующих лиц пьесы были поэт Гумми-Кот, редактор журнала “Остов”, – “глаза вареного судака. Тощ”, “поэтесса с темпераментом и весом” Пуффи, “кошкодав” Портянкин, “уволенный за пьянство из штабных писарей”, щеголеватый Брильянтин Вятич, Макс Калошин, “поэт, сделавший карьеру в веселых местах Парижа. Считается знатоком всех искусств, в особенности – порнографических карточек”, Сергей Ерундецкий, “специализирующийся на особенностях сексуальной жизни наших предков-славян”, граф Дебелый – “новоявленная знаменитость, подобранная в Париже на “внешних бульварах”. Прическа парижских апашей”, и Михаил Жасмин – “не любит женщин. Завит, нафабрен, нарумянен. На щеке мушка”. Пьеса не отличается сложностью интриги. Участники журнала читают свои стихи (представляющие собой пародии на конкретные стихотворения Гумилева, Городецкого, Толстого, Кузмина, Потемкина и Кривича) и расхваливают друг друга. Пародии Коковцевых по типу напоминают скорее популярные на закате советской эпохи немудреные пародии-фельетоны Александра Иванова, высмеивающие содержание стихотворения, чем изысканные стилистические имитации Измайлова или авторов “Парнаса дыбом”. Лишь в случае Толстого объект для пародии взят из “Острова”. У Городецкого пародируется “Весна монастырская” – одно из самых известных его стихотворений (из книги “Русь”), у Кузмина – пресловутое “шабли во льду, поджаренная булка”. У самого Гумилева объектом пародирования стали целых два стихотворения, оба из “Романтических цветов”, – “Жираф” и “Перчатка”. Приведем полностью первую из пародий:

Примечательно, что некоторые мотивы этой пародии предсказывают последующие африканские стихи Гумилева. “Жарят Пьера… а мы с ним играли в Марселе…” Не менее забавно другое: обвиняя декадентов в “порнографии” (что было общим местом), отец и сын Коковцевы сами явно предпочитают шутки, относящиеся к “телесному низу”, соответствующим образом деформируя вполне целомудренные стихи Гумилева и Городецкого.

“Царскосельское дело” претендовало на статус серьезного печатного органа. Оживленное обсуждение местных новостей сочеталось с интересом к высокой политике. Поддерживая программу октябристов, редакция бурно полемизировала с кадетами по аграрному и другим важным вопросам. Но в “городке” все происходило патриархально, по-домашнему. В том же номере, где был напечатан фельетон Коковцевых, выражалась благодарность кондитеру Голлербаху, спонсирующему женскую чайную “Союза 17 октября” сладкими булочками. Чтобы предлагать читателям такой газеты памфлет против неизвестных им поэтов и фривольные пародии на неизвестные им стихи, надо было иметь в ее редакции очень хорошие связи.

Но вернемся к злополучному “Острову”.

Второй номер по составу был едва ли не лучше первого. “То было на Валлен-Коски” и “Шарики” Анненского, “Покойник спать ложится…” Блока, “Родина” Белого – этими вещами альманах открывался. Но и тексты молодых авторов – Толстого, Любови Столицы, Сергея Соловьева – отличались по меньшей мере высокой формальной культурой. Обращает на себя внимание наличие в списке авторов двух киевлян – Бенедикта Лившица (чья фамилия напечатана с ошибкой – Лифшиц) и Владимира Эльснера. Еще одно имя, вероятно, ничем не задержало взгляд немногочисленных читателей – Елизавета Дмитриева. Распространенные в России имя и фамилия под грамотным, умело сделанным сонетом. Ничего особенного… Разумеется, чуть ли не все молодые – последователи Брюсова. Включая и самого Гумилева, тоже давшего один сонет – “Я – попугай с Антильских островов…”.

Номер, основная часть тиража которого так и не вышла из типографии, удостоился двух рецензий, напечатанных рядом – на соседних страницах одного и того же журнала. Одна рецензия принадлежала Кузмину, вторая, в нарушение всех принятых литературных условностей, – самому Гумилеву. Гумилев взялся рецензировать им самим изданный (точнее, недоизданный!) журнал, чтобы сказать о том, о чем Кузмин предпочел умолчать, – об Анненском[59].

Эти слова были напечатаны в третьем (декабрьском) номере журнала, к учреждению которого и Гумилев, и Анненский имели самое прямое отношение; Анненский их прочитать уже не смог.

Журнал “Аполлон”, оставивший в русской культуре след богатый и яркий, начал выходить в октябре 1909 года. Но зачат он был, если можно так выразиться, в первый день года. Срок беременности был почти нормальным – с небольшим даже перебором, и ребенок появился на свет крепким и долговечным – в отличие от злосчастного “Острова”.

Родителем журнала был Сергей Константинович Маковский (1877–1962).