Как и следовало ожидать, почти все харбинские служащие железной дороги с советскими паспортами, кто перед Второй мировой войной был отозван с КВЖД после ее продажи, пополнили ряды заключенных разветвленной системы концентрационных советских лагерей.
К факту японской оккупации Маньчжурии обычные рядовые эмигранты отнеслись неоднозначно. Большинство из них по разным причинам не могло, да и не особенно желало разбираться во внутренних политических дрязгах, постоянно происходивших в азиатском мире сплошь и рядом. Одна из русских мемуаристок отмечает, что появление японских частей в Харбине было тихим, поначалу даже мало ощутимым мирным населением города. Лишь через несколько лет, особенно после вынужденной продажи советской стороной своих прав на КВЖД, японское давление на русских стало настолько усиливаться, что привело в результате к их массовому оттоку из Маньчжурии на юг Китая, в города Шанхай и Тяньцзин. После захвата областей Северо-Восточного Китая японцам пришлось воевать и против местного населения, которое вело непрекращающиеся боевые действия против японских оккупационных войск. По обычаям партизанской войны, в дневное время это были мирные китайцы и маньчжуры, торговавшие в своих лавках на Китайской улице или ведущие какие-то нехитрые торговые операции на Пристани, однако с наступлением темноты многие из них превращались в партизан, объединенных в небольшие сплоченные группы, охотившиеся за солдатами и офицерами оккупационных войск. На вооружении у них были самые примитивные ножи, самодельные мечи, легко в случае обыска прятавшиеся среди домашней утвари, иногда револьверы. Реже встречались маузеры, и высшим шиком мало-мальски уважающих себя главарей партизанских отрядов считалось обладание сразу двумя маузерами, висевшими на их владельце, как правило, наперевес.
По мере усиления власти японской администрации в Харбине в городской жизни стали все чаще проявляться ее специфические, говоря мягко, черты управления правопорядком. В полиции, полностью состоявшей под японским контролем, для выявления необходимых следствию фактов в практику вошли и стали повсеместно применяться пытки. Опротестовать их применение было невозможно, ибо. Харбин в ту пору находился под неограниченной властью японской военной миссии и жандармерии. Под особым контролем у японцев было и Бюро российских эмигрантов (БРЭМ). По методам дознания японские специалисты умудрились даже выпустить методическое пособие для чинов харбинской полиции. Пособие состояло из ряда «полезных советов» по части эффективного применения тех или иных способов воздействия в отношении задержанных лиц. В брошюре с чисто самурайской прямолинейностью сообщалось, что наиболее действенным способом является: «Заставлять сидеть прямо и неподвижно; заложив между пальцами по карандашу недалеко от оснований пальцев, связать концы пальцев веревкой и шевелить их; положив допрашиваемого на спину, капать водой одновременно и в нос и в рот…»[19]
Одновременно с усилением полицейского аппарата японские власти постарались создать благоприятные условия для работы своих специальных служб. Обосновавшись в Харбине, японская военная разведка развернула бурную деятельность по обеспечению серьезной базы для дальнейшей экспансии на север. Из числа русских эмигрантов, маньчжур и монголов готовились кадры для службы в японских военных миссиях и жандармских отделах в качестве агентов, переводчиков, секретных осведомителей.
Кадры для подсобной работы японцы черпали из числа той части городской молодежи, которая полагала для себя сотрудничество с оккупационными властями вкладом в борьбу с III Интернационалом, не особо разделяя для себя Россию и большевиков, а часто и отождествляя их. Подобная историческая наивность имела свое объяснение, ибо если первое поколение русских предпринимателей и переселенцев в Маньчжурии напрямую было связано с началом постройки, а затем и эксплуатацией КВЖД в условиях российского порядка и законности, то второе поколение эмиграции, которое сформировалось в отрыве от России, было лишено всех этих благоприятных обстоятельств. Молодому поколению предстояло работать и существовать в условиях не только полной ликвидации русского влияния, но еще и в обстановке правового давления со стороны режима.
Ввиду назревавших кризисных явлений в системе национального образования в 1937 году правительство Маньчжоу-Ди-Го провело коренную реформу образования в стране, в ущерб другим этническим учебным заведениям, и в первую очередь русским. Прекратили свое существование сразу несколько старейших русских учебных заведений Харбина, а средние частные школы допускались лишь с особого разрешения японских властей. Значительный урон был нанесен и высшей школе. Во второй половине 1935 года по настоянию японских властей был прекращен прием русских студентов в Харбинский политехнический институт, и все обучение переводилось на японский язык. В декабре 1938 года состоялся последний выпуск института — 76 инженеров, окончивших русское отделение. До того в 1937 году прекратили свое существование Педагогический институт и в 1938 знаменитый Юридический факультет. В 1941 году японцы приказали закрыть Институт ориентальных и коммерческих наук. Невзирая на последовательную травлю российской системы образования в Харбине, за неполные 14 лет японского господства в Маньчжурии русские люди сумели, хотя и в реформированном виде, сохранить систему образования. Ведь создана она была еще до прихода японских оккупационных войск, в предшествующие этому годы, когда Харбин превратился в центр дальневосточной российской эмиграции. Система образования позволила русским в окружении чужой культуры создать и сохранить свое этнокультурное пространство, сберечь родной язык и национальную самобытность, ибо русские харбинцы всегда гордились своей историей и культурой.
В 1937 году Харбин, как и вся зарубежная Россия, пышно отметил 100-летие кончины величайшего русского поэта А. С. Пушкина. В следующем году торжества были посвящены 950-летию крещения Руси. Молодежь, впитывая эти идеи, все больше осознавала важность национального достоинства и прав, что помогло многим пережить новую волну притеснений со стороны оккупационных властей, когда в июле 1937 года Япония продолжила военные действия в Китае с целью подчинить себе всю его территорию, и харбинские русские эмигранты подверглись строгому полицейскому контролю. В зоне повышенного внимания японцев находились и православные епархии. Влияние епископата на умы самых широких слоев русского населения раздражало японскую администрацию, стремившуюся подчинить себе начальника православной Духовной миссии в Пекине и священнослужителей Харбинской епархии. Попутно японцы стремились завладеть значительной частью церковного имущества, собранного накоплениями и стараниями клира. Так как по вполне понятным причинам начальник православной миссии в Пекине не пользовался ни доверием, ни уважением японских оккупационных властей, после создания нового марионеточного государства Маньчжоу-го владыка Виктор был даже принудительно вызван японскими военными властями в Харбин. Там ему под страхом объявления его военным преступником было предложено передать священнослужителей церквей и подворий Российской духовной миссии на территории Маньчжурии в ведение Харбинской епархии. Доверенность на управление имуществом была передана митрополиту Мелетию, проживавшему на миссийском подворье в Харбине. Однако в силу того, что он пользовался большим авторитетом среди русских эмигрантов в Пекинской епархии, японцы были вынуждены считаться с его влиянием. Вопреки собственному желанию владыку Виктора даже назначили председателем Антикоминтерновского союза Северного Китая. Именно этим впоследствии воспользовалось гоминдановские власти в качестве повода для передачи о. Виктора органам СМЕРШ, арестовавшим владыку по обвинению в сотрудничестве с японскими оккупантами, а не за участие в борьбе с большевиками в его бытность офицером корпуса генерала Андрея Степановича Бакича.
