— Прости меня. Мне никто кроме тебя не нужен. Чёрт меня попутал… Мы на самом деле собирались в Новосибирск, но потом, в последнюю минуту, всё отменилось, и… Не знаю. Прости, родная.

Её затрясло. Заревела навзрыд, нервы сдали, и сдерживаться уже не получалось. А Серёжка её сжал, сильно и так привычно, в шею ей дышал, даже поцеловал, а когда Настя попыталась его оттолкнуть, отпустил, настаивать не стал. Она его руки оттолкнула, без сил опустилась на диван, слёзы вытирала. А Маркелов на пол сел, сначала в лицо ей заглядывать пытался, но когда понял, что Настя этого не хочет, уткнулся в её колени. Настя смотрела на его макушку, на взъерошенные русые волосы, к которым, против воли, тянулась её рука, потом сделала глубокий вдох, смахнула слёзы, после чего сказала:

— Я вернусь в Москву и подам на развод. Я больше не могу.

Он напрягся, Настя почувствовала, как его руки с силой сжались на её ногах, но это была единственная реакция на её слова. Серёжка ещё минуту сидел так, а потом легко поднялся, не глядя на Настю.

— Нет.

Настя смотрела на него во все глаза.

— Нет? Но ты не можешь мне запретить!

— Я сказал — нет! — Он заорал, и она зажмурилась. Слёзы снова потекли, перед глазами всё расплывалось, и как Настя их не вытирала, ничего не помогало. Потом Серёжка подошёл, снова на корточки присел, осторожно прикоснулся, словно спугнуть её боялся. — Мы с тобой поговорим позже, когда оба немного успокоимся. Я завтра утром уеду… у меня в среду суд. А вот в следующий раз мы поговорим. Да? Настя.

Она оттолкнула его руки.

— Не трогай меня.

Маркелов отстранился.

— Не буду трогать, — согласился он. — Но и не уеду сегодня, не проси. — Руку поднял и вытер её мокрую щёку, Настя головой дёрнула, не в силах вытерпеть его прикосновение.

Они не разговаривали весь вечер. Настя даже из комнаты не выходила. Лежала, уткнувшись взглядом в стену, вспоминала раз за разом их разговор и слёзы вытирала. Они никак не хотели останавливаться, а в душе такое отчаяние, невозможно понять, что с ним делать. Слышала голоса мужа и дочери за стеной, звук работающего старенького телевизора, фильм какой-то шёл, но она даже не делала попытки прислушаться. Вика иногда смеялась, и это успокаивало. Значит, не поняла, не почувствовала, что родители разругались в пух и прах. Маркелов иногда в её комнату заглядывал, замирал ненадолго в дверях, к Насте приглядывался, но она ни разу на него не взглянула. И только ближе к ночи забеспокоилась, когда поняла, что муж к ней спать придёт. В этой квартире нет гостиных и диванов в ней. А с тех пор, как тётка Галя вывезла почти всю мебель, оставив лишь старое и ненужное, и вовсе осталось два дивана. Небольшой, на котором Вика едва в полный рост помещалась, и тот, на котором Настя в данный момент лежит. Ни раскладушки, ни кресла, даже лишнего матраса нет.

— Настя, ты ужинать будешь?

Она помолчала, не зная, стоит ли отвечать. Потом решила, что если продолжит упрямиться, это привлечёт внимание Вики. Поэтому негромко ответила:

— Нет.

Маркелов продолжал мяться в дверях комнаты.

— Может, чай тебе принести?

— Не хочу.

Ещё несколько секунд, и он захлопнул дверь. И Настя услышала обеспокоенный голос дочери:

— Мама заболела?

— Нет, зайчик. У неё голова болит, пусть спит.

— Пусть, — согласилась Вика.

— Хочешь бутерброд с плавленым сыром? Ты ведь любишь.

— И чай с молоком! — тут же подхватила Вика.

— Да, и чай с молоком.

— Только без пенки, пап!

— Ты долго будешь это мне припоминать?

— Да! — Вика рассмеялась, а Настя зажмурилась. Как можно представить, что она будет жить без всего этого?

Серёжа пришёл в постель часа полтора спустя. Было ещё достаточно рано по их меркам, они никогда в это время не ложились, по сути, вечер только начинался, но сейчас было не то настроение, не та ситуация и не то место. Откровенно нечем было заняться. Да и Серёжка устал, Настя была в этом уверена. Она к этому моменту уже измаялась, вертелась с боку на бок, но не могла уснуть, не могла избавиться от мыслей и от чувства ожидания. Смешно, глупо, но она ждала, когда муж придёт, чтобы лечь в постель. Они три ночи спали врозь, и она соскучилась по нему. Просто по его присутствию, по его дыханию, по теплу его тела. За измену, предательство, хотелось его убить. Ударить посильнее, причинить боль, забыть о нём, вот только возможным это не представлялось, и пока не ясно, что делать со своей обидой, наверное, самой сильной за все годы их брака, потому что измена была настолько неожиданной, как нож в спину. И не смотря на всё это, привычка брала верх, и Настя скучала по нему. Как бы хотелось сделать вид, что ничего не было. Как бы хотелось, чтобы ничего не было! Чтобы он не врал, не спал с этой Ирой Дроздовой, не возил её в пансионат и не оплачивал её спа-процедуры. Как бы хотелось, чтобы он её, свою жену, туда повёз, и они провели бы отличные выходные, оставив ребёнка на бабушек и дедушек, а то и на Григорьевых. И тогда бы она сейчас не плакала, и ей не пришло бы в голову произнести слово «развод», по-прежнему любила бы мужа и радовалась своей судьбе.

Маркелов тихо вошёл в тёмную комнату, прикрыл за собой дверь, остановился, прислушиваясь к тишине в квартире. В уме перебрал, все ли окна он на ночь закрыл и везде ли свет выключил. Потом вгляделся в темноту, стараясь различить на чужой постели силуэт жены. Слышал, как Настя некоторое время назад выходила в ванную, но не стал появляться ей на глаза, сидел с Викой, ждал, пока она заснёт. И слушал шаги жены за стеной, прислушивался к шорохам и звукам открывающихся шкафов. А думал о том, что Настя развода попросила. Это ведь довести до такого надо, чтобы любимая женщина от тебя уйти захотела, не смотря на всё, что их связывает, на десять лет брака и обожаемого ребёнка. И сюда приехала. Маркелов уставился на окно, вспоминая, как десять лет назад влез в него, чтобы поговорить с Настей о её положении. О ребёнке, который сейчас спокойно спит и сопит, уткнувшись носом в край одеяла. Сейчас уже страшно представить, что тогда, десять лет назад, всё могло пойти как-то иначе. И сразу потянуло в другую комнату, ближе к жене, и пусть не объяснять и не клясться, а просто почувствовать её рядом, увериться в своих силах, что он никуда её не отпустит. По крайней мере, очень постарается.

Всё-таки странно, что они снова здесь.

Сергей к дивану прошёл, снял футболку, не придумал, куда её повесить, и тогда положил прямо на пол. Следом за футболкой последовали спортивные штаны. На постель сел и осторожно потянулся, поднял левую руку, а когда опустил, потёр плечо. Поморщился.

— Болит? — тихо и безучастно поинтересовалась Настя.

— Немного, — признался он.

— У меня в сумке обезболивающее есть.

Он не спешил радоваться такой заботе, поэтому не полез к жене, не стал выяснять, оттаяла она или нет. Чувствовал, что в данных обстоятельствах следует проявить осторожность. Поэтому лёг, накинул на себя одеяло, а ноющую руку закинул наверх, на подушку, вытянул осторожно, пристраивая поудобнее.

— К утру пройдёт. Спи.

Настя лежала, подложив под щёку ладонь, смотрела на тёмный силуэт мужа, и ненавидела себя за всё, что в данный момент к нему чувствовала. За жалость, за то, что хотелось придвинуться к нему, забрать его боль. И его ненавидела, за всё, что он сделал. Даже непонятно, кого больше: себя за слабость или его за дурость.

— Ты тоже… — шёпотом проговорила она спустя несколько минут, — подумай о том, что я тебе сказала. Может, так лучше будет. Невозможно всю жизнь врать. Может, мы выдохлись?

Маркелов не ответил. Зубами скрипнул и отвернул голову, закрыл глаза, приказывая себе тотчас заснуть. Думать он ни о чём не собирался.

На следующее утро Сергей уехал рано. Настя проснулась вместе с ним, и некоторое время лежала, прислушиваясь к его шагам, к шуму воды в ванной. А когда Маркелов в комнату вошёл, глаза закрыла, собираясь притвориться спящей, хотя чувствовала себя при этом глупо. Она боится смотреть ему в глаза, и разговаривать не хочет, взрослый человек так бы ему и объяснил своё нежелание общаться, а она носом в подушку уткнулась и ждёт, когда он из комнаты выйдет. Сквозь полуопущенные ресницы подглядывала за ним, смотрела на его спину, когда он на край постели присел, потом следила, как он джинсы надевает, а в голове мысли о том, что она ему вчера сказала. Развод.